Роберт Ирвин Говард - Голос Эль-Лила - Роберт Ирвин Говард
Скачано с сайта prochtu.ru

Роберт Говард

Голос Эль-Лила

Мускат, как и многие другие порты, – райское место для путешественников любых наций, любых обычаев и особенностей. Турки здесь водят компанию с греками, арабы мирно переругиваются с индусами. На кричащем и душном от различных запахов базаре звучат языки и наречия половины Востока. Поэтому мелодичные звуки китайского колокольчика, чисто прозвеневшие среди ленивого шума портовой улицы, никого не могли удивить среди посетителей бара, принадлежащего добродушному европейцу.
Однако они не только удивили, но и, по-видимому, напугали стоящего рядом со мной у стойки бара англичанина, потому что, услышав тихий нежный звон, он вздрогнул и выругался, пролив при этом на мой рукав свой виски с содовой.
Англичанин извинился и обругал себя за неуклюжесть, используя крепкие словечки, но по всему было видно, что ему не по себе. Он меня заинтересовал. Такая порода людей всегда привлекает внимание окружающих – здоровый, больше шести футов ростом, широкоплечий и стройный, с мошной мускулатурой, с внешностью истинного воина, смуглый и голубоглазый.
Этот тип такой же древний, как Европа, и сам по себе англичанин вызывал у меня ассоциации с героями легенд – Хенгистом, Хиводом и Сэдриком, воинами и бродягами, происходящими из варварских племен.
Заметив, что он не прочь поговорить, я представился, заказал ему выпить и приготовился слушать. Англичанин поблагодарил за инжир, что-то пробормотал себе под нос, выпил залпом содержимое стакана и начал свой рассказ:

Вам интересно, почему взрослый мужчина ни с того ни с сего вдруг расстроился от такого пустяка? Я действительно вздрогнул от этого чертова колокольчика.
Китаец Иотай Лао носит в город свои мерзкие китайские палочки и статуэтки Будды. Я бы за полпенни подкупил нескольких мусульманских фанатиков, чтобы они перерезали его желтое горло и утопили в заливе проклятый колокольчик. Я расскажу, почему мне так ненавистен этот звон.
Меня зовут Билл Кирби. В Джибути в Аденском заливе я познакомился с Джоном Конрадом. Это был молодой англичанин из Новой Англии, худой, с умными глазами, и, несмотря на молодость, уже профессор. Одержимый, как вся ученая братия. Он изучал насекомых. Именно эта страсть привела его на восточное побережье, а может быть, и надежда найти какого-то неведомого ему доселе жука. Иногда было даже жутковато смотреть на то, с каким энтузиазмом он рассказывает о своих любимых букашках. У него, конечно, многому можно было поучиться, но насекомые – не моя стихия, а он говорил, мечтал и думал поначалу только о них.
Мы решили с ним объединиться. У него были деньги и честолюбивые замыслы, а у меня – немного опыта и выносливые ноги. Мы собрали маленькую, скромную, но квалифицированную исследовательскую экспедицию и отправились вглубь Сомали. Принято считать, что эта страна досконально изучена, но я могу доказать, что это ложное утверждение. Мы встретили там такое, что ни одному белому человеку и не снилось.
Мы ехали в фургоне почти целый месяц и оказались в той части страны, которую я полагал наименее изученной обычными исследователями. Здесь степь и терновые леса сменились настоящими джунглями, и мы встретили племя, совершенно не похожее на жителей Сомали. Они были толстогубые, низколобые, с клыкообразными зубами. Мы двинулись дальше, но носильщики и аскари начали перешептываться между собой. Оказывается, они поговорили с местным племенем и услышали от них истории, из-за которых боялись теперь продолжать путь. Нам с Конрадом они наотрез отказались что-либо объяснять. У нас был слуга, мулат по имени Селим, и я приказал ему разузнать, в чем дело. Мы устроили лагерь на поляне и обнесли его оградой из колючек, чтобы ночью львы не могли пробраться в лагерь. Когда стемнело, Селим пришел в нашу палатку.
– Хозяин, – сказал он на ломаном английском, которым очень гордился, – там один черный из племени пугать носильщиков и аскари, он рассказывать плохие вещи. Он говорить про страшный проклятие на страну, куда мы идем, и...
Он остановился, посмотрел по сторонам, и я неожиданно вздрогнул: из сумрака джунглей с юга донесся какой-то странный звук. Он был едва уловим, но что-то в нем слышалось такое, что заставляло леденеть кровь в жилах. Он переливался какими-то вибрирующими оттенками, устрашал и манил одновременно. Я вышел из палатки и увидел стоящего возле костра Конрада, напряженно вытянувшегося в струнку, как охотничья собака.
– Ты слышал? – спросил он. – Что это было?
– Местный барабан, – ответил я, но мы оба знали, что это неправда. Шум и болтовня сипящих вокруг костров членов экспедиции прекратились, словно все они внезапно умерли.
Больше этой ночью мы ничего не слышали, но наутро обнаружили, что остались одни. Черные ребята снялись с лагеря и захватили с собой все, что могли унести. Я, Конрад и Селим провели что-то вроде военного совета. Мулат был жутко напуган, но гордость за свою наполовину белую кровь не позволяла ему сказать о своем страхе.
– Что будем делать? – спросил я Конрада.
– У нас есть пистолеты и еще достаточно запасов, чтобы добраться до побережья.
– Послушай! – Конрад поднял руку: из глубины леса донесся назойливый, вибрирующий звук, вызывающий трепет.
– Мы пойдем вперед. Я не успокоюсь, пока не узнаю, что это за звуки. Я никогда нигде на свете не слышал ничего похожего на это.
– Джунгли сожрут нас, – сказал я. Он замотал головой.
– Послушай!
Это напоминало какой-то звон. Он проникал в кровь, манил, как дудка факира манит кобру. Я знал, что это безумие, но не стал спорить. Мы собрали наше снаряжение и отправились в глубину джунглей. Каждую ночь мы устраивали вокруг себя колючую ограду, за которой выли и рычали хищники. И чем глубже мы продвигались сквозь толщу джунглей, тем яснее слышался голос – низкий, мелодичный, переливающийся. Он заставлял мечтать о странных вещах, в нем было что-то отдающее глубиной веков, глубокой древностью. В нем сконцентрировались вся тоска и тайна жизни, вся магическая душа Востока. Я просыпался посреди ночи, и слушал вторящее голосу эхо, и засыпал, и видел во сне возвышающиеся к небу минареты, длинные ряды склонившихся в поклоне смуглых людей и пышные троны под балдахинами из павлиньих перьев, и грохочущие золотые колесницы.
Наконец-то что-то, помимо насекомых, заинтересовало Конрада. Он говорил мало и искал жуков с рассеянным видом. Весь день он, казалось, прислушивался, и, когда из джунглей докатывались низкие переливающиеся ноты, он вытягивался, как охотничья собака, почуявшая след, и в глазах его загорался странный для цивилизованного профессора блеск. Клянусь Юпитером, любопытно наблюдать, как что-то древнее, первобытное просачивается внутрь души сквозь внешний лоск хладнокровной профессорской натуры и пробуждает к жизни забытые человечеством инстинкты. Это было странным и новым для Конрада. И он не мог это объяснить с точки зрения своей благоприобретенной бескровной философии.
Итак, мы шли дальше и дальше по безумному пути, ибо проклятие белого человека – спускаться в ад, чтобы удовлетворить свое любопытство.
Как-то утром, когда едва рассвело, лагерь был атакован. Не было даже никакой битвы. Мы были просто задавлены нахлынувшей массой людей. Первое, что я понял, проснувшись, – это то, что к моему горлу приставлено несколько копий и что мы во власти каких-то фантастических субъектов. Меня раздирала на части мысль, что мы сдались без единого выстрела, но теперь ничего нельзя было уже исправить, и оставалось лишь проклинать себя за недостаточную осторожность. Чего хорошего могли мы ожидать от этого дьявольского звона с юга?
Их было по меньшей мере сотня, и я похолодел, когда рассмотрел их. Они не походили ни на негров, ни на арабов. Худые, невысокие, со светло-желтоватой кожей, темными глазами и широкими носами. Все безбородые, с гладко выбритыми головами. Надето на них было что-то наподобие туник с широким кожаными поясами и сандалии, а на головах – странного вида железные шлемы, заостренные на макушке, открытые спереди и спускающиеся почти до плеч сзади и по бокам. Они несли в руках большие, почти квадратные, окованные железом щиты, острые копья и необычно сделанные луки и стрелы, а также короткие прямые мечи, которых я ни до того, ни после больше нигде не встречал.
Они связали руки за спиной мне и Конраду, а Селима изрубили на куски, перерезав ему сначала горло, как свинье. При виде этого Конрад почти потерял сознание, меня тоже охватил ужас. Затем они отправились в ту сторону, куда мы шли до этого, окружив и подталкивая нас сзади копьями. Они несли наше снаряжение, и по тому, как они держали пистолеты, я понял, что им неизвестно, что это такое. Едва ли они обменялись двумя словами между собой, и когда я попытался говорить на различных диалектах с ними, то в ответ получал лишь укол копья. Их молчание леденило душу. Мне стало казаться, что нас захватила шайка привидений.
Я не мог понять, что это за люди. На них был отпечаток Востока, но не того Востока, который я знал. В Африке, конечно, есть чисто восточные черты, но они походили на африканцев не больше, чем китайцы. Это трудно объяснить. Вот что я скажу: Токио – восточный город, Бенарес – тоже, но Бенарес символизирует другой, более древний Восток, а Пекин – и того древнее. Захватившие нас люди были восточным народом, неизвестным мне до сих пор. Они были частью Востока, но более древнего, чем Персия, Ассирия и даже Вавилон! Я ощутил это каким-то шестым чувством и содрогнулся от бездны времен, которые нас разделяли. Это меня пугало и одновременно приводило в восторг. Под готическими арками многовековых джунглей, сквозь которые шел безмолвный восточный народ, забытый Бог знает сколько эонов назад, в голову приходили фантастические мысли. Я почти сомневался, реальность ли эти люди и не призраки ли воинов, погибших четыре тысячи лет назад?
Деревья стали редеть, и мы пошли по склону, ведущему вверх. Мы оказались на скале, и перед нами открылось необыкновенное зрелище. Впереди расстилалась широкая долина, целиком окруженная высокими крутыми скалами, через которые несколько рек прорезали узкие каньоны, питая большое озеро в центре долины. Посреди озера виднелся остров, а на острове стоял храм, из-за которого выглядывал целый город! Не какая-то деревенька с грязными бамбуковыми хижинами, а город из желтовато-коричневого камня.
Вокруг города были возведены крепостные стены, и состоял он из квадратных трех– и четырехэтажных домов с плоскими крышами. Все берега озера были возделаны, оросительные каналы окружали зеленые цветущие поля. Их искусственная ирригационная система поразила меня. Но самым удивительным был храм на острове. Я смотрел на него, открыв рот и замерев от восхищения. Это была Вавилонская башня, воздвигнутая наяву! Не такая большая, как я ее себе представлял, но где-то в десять ярусов высотой, мрачная и величавая, как ее изображали на картинках, и с тем исходящими от нее необъяснимым излучением зла, которое, казалось, насквозь пронизывало ее.
И вот из каменной кладки башни раздался низкий гулкий звон, теперь близкий и ясный, он наполнил воздух и, казалось, сами скалы завибрировали от него. Я бросил украдкой взгляд на Конрада – он был в шоке.
Он принадлежал к тому классу ученых, что классифицируют и раскладывают по полочкам всю вселенную и все, что есть в ней. Клянусь Иовом, такие люди приходят в тупик перед парадоксально-необъяснимо-невероятным чаще, чем мы, простые смертные, у кого нет заранее сложившихся представлений обо всем окружающем.
Солдаты повели нас вниз по ступенями, вырубленным в скале, и мы пошли по орошенным полям, где бритоголовые мужчины и черноглазые женщины останавливали работу, чтобы поглазеть на нас. Мы приблизились к большим обитым железом воротам, и низкорослые часовые, экипированные так же, как и наши захватчики, спросили пароль и, получив ответ, открыли ворота. Город был очень похож на все восточные города – снующие туда-сюда мужчины, женщины, дети, спорящие, покупающие и продающие. Но на всем словно лежал невидимый отпечаток времени, глубокой древности.
Я не мог классифицировать их архитектуру так же, как и их язык. Единственное, что мне пришло в голову при взгляде на эти приземистые квадратные строения, – это хижины живущей до сих пор в долине Евфрата в Месопотамии смешанной расы, принадлежащей к безусловно низкой касте. Их хижины представляют собой ухудшенный вариант архитектуры этого странного африканского города.
Наши захватчики привели нас в самое большое в городе здание, и пока мы шли по улицам, я обнаружил, что стены и дома сделаны вовсе не из камня, а из особого кирпича. Перед огромным колонным залом выстроились несколько рядов солдат, в глубине зала широкие ступени вели к стоящему на возвышении трону. По бокам и позади трона стояли вооруженные солдаты, рядом с троном – писец, а на ступенях возлежали девушки, облаченные в страусовые перья. На троне восседал единственный длинноволосый в этом фантастическом городе человек с угрюмым взглядом. Он походил на дьявола – чернобородый, в чем-то наподобие короны на голове, с надменным видом. Такого жестокого выражения лица я не видел еще ни у одного смертного. Арабский шейх и турецкий шах – ягнята по сравнению с ним. Он напомнил мне картину одного художника, изобразившего фараона, – король, который больше, чем король, и в собственном сознании, и в глазах своего народа, владыка, который одновременно король, верховный жрец и бог.
Наш эскорт мгновенно распростерся ниц перед владыкой, стуча головами об пол. Тот что-то медлительно проговорил писцу, и писец сделал им знак рукой подняться. Они встали и начали свою длинную галиматью, а писец застрочил, как сумасшедший, на глиняной табличке. Мы с Конрадом стояли, будто пара ослов, не понимая ни слова. Затем я услышал постоянно повторяющееся слово, при котором они каждый раз указывали на нас. Оно звучало так – “аккадиан”, и внезапно в моем мозгу возникло предположение о том, что оно могло означать. Это было невероятно, но факт!
Боясь навлечь беду на свою голову, помешав их разговору, я ничего не сказал Конраду. Наконец король сделал жест рукой и что-то произнес. Солдаты поклонились снова и, грубо толкая нас, избавили короля от нашего присутствия в зале. Через огромный зал нас провели в маленькую камеру, впихнули туда и захлопнули дверь. Внутри были только скамья и одно зарешеченное окно.
– Боже мой, Билл, – воскликнул Конрад, – кто мог вообразить что-нибудь подобное? Это как ночной кошмар или сказка из “Тысячи и одной ночи”! Где мы? Кто эти люди?
– Ты не поверишь, – сказал я, – но... ты слышал о древней империи Сумерия?
– Конечно. Она процветала в Месопотамии около четырех тысячелетий назад. Но что... Клянусь Иовом! – Он замолк, глядя на меня выпученными глазами, пораженный догадкой.
– Предоставлю тебе решать, что делают в Восточной Африке потомки жителей из малоазиатского царства, но тем не менее так оно и есть.
Сумерианцы строили города из высушенного на солнце кирпича. Я видел, как здешние мужчины делают кирпичи, раскладывая их для просушки на берегу озера. Местная грязь удивительно похожа на ту, что ты видел в долине Тигра и Евфрата. Возможно, именно поэтому эти ребята осели здесь.
Сумерианцы писали на глиняных табличках при помощи острого писала так же, как тот парень у трона.
Теперь посмотри на их руки, одежду и физиономии. Я видел их рисунки, вырезанные на камне и глиняной посуде. А их широкие носы – то ли часть лица, то ли часть шлема. И посмотри на этот храм посреди озера! Маленький двойник храма, воздвигнутого богу Эль-Лилу и НиппУуре, который, по всей вероятности, и дал начало мифу о Вавилонской башне.
Но самое потрясающее то, что они называют нас аккадианцами. Сумерия была завоевана и порабощена Саргоном из Аккадии в 2750 году до новой эры. Если это потомки какой-то небольшой части народа, сбежавшей от завоевателя, то вполне естественно, что, вдали от прибрежной полосы и отделенные от остального мира, они стали называть всех чужеземцев аккадианцами.
Так изолированные восточные народы называют всех европейцев франками в память о воинах Мартеля, затопивших их у Тура.
– Почему ты думаешь, что никто не обнаружил их до сих пор?
– Если какой-то белый и побывал здесь до нас, то они хорошо позаботились, чтобы он не вынес отсюда их историю. Я сомневаюсь, что сами они часто куда-либо выходили. Возможно, думают, что мир кишит кровожадными аккадианцами.
В ту минуту дверь камеры отворилась, и вошла юная стройная девушка, одетая лишь в шелковый пояс и золотые нагрудные пластины. Она принесла еду и вино. Я заметил, как томно она взглянула на Конрада. К моему удивлению, она заговорила с нами на чистейшем сомали.
– Где мы? – спросил я. – Что они собираются с нами делать? Кто ты?
– Я Налуна, танцовщица Эль-Лила, – ответила она – девушка и впрямь была гибкой, как молодая пантера. – Мне вас жалко, никто из аккадианцев не уходил отсюда живым.
– Какие милые вы ребята, – прошипел я, все-таки обрадованный тем, что есть человек, с которым можно говорить и который понимает, что ты говоришь. – А как называется город?
– Эриду, – сказала Налуна. – Наши предки пришли сюда много веков назад из древнего Сумера, это много лун на восток. Их гнал великий и могущественный Саргон, король аккадианцев – народа из пустыни. Но наши предки не захотели быть рабами, как другие сумеры, и бежали одной большой толпой – несколько тысяч. Они пересекли много необычных, дикий стран, прежде чем пришли в эту землю.
Остальные знания Налуны о ее народе были очень туманными и смешаны с мифами и невероятными легендами. Мы с Конрадом потом обсуждали, откуда могли прийти древние сумерианцы – с западного побережья Аравии, переплыв Красное море приблизительно в том месте, где сейчас находится Моха, или же они пересекли Суэцкий перешеек и там перешли на африканскую сторону. Я склонялся к последнему предположению. Вероятно, когда они вышли из Малой Азии, их встретили египтяне и прогнали на юг. Конрад считал, что древние сумерианцы могли проделать большую часть путешествия по воде, потому что, как он сказал, Персидский залив простирался на северо-запад где-то на 130 миль дальше, чем сейчас, и древний Эриду был морским портом. Но в ту минуту меня интересовало другое.
– Где ты научилась говорить на сомали? – спросил я Налуну.
– Когда я была маленькая, – ответила девушка, – я вышла из долины и забрела в джунгли, где меня схватили черные люди. Они продали меня в племя, живущее на берегу, и там я провела детство. Но когда я выросла, я вспомнила Эриду и однажды украла верблюда и проехала много лиг по степи и джунглям. Так я вернулась в родной город. Во всем Эриду я одна могу говорить на другом языке, исключая черных рабов, – они вообще не говорят, потому что мы отрезаем им языки, когда берем в плен. Люди Эриду не выходят за джунгли и не торгуют с черными народами, которые иногда приходят к нам. Люди Эриду только берут черных рабов.
Я спросил, почему они убили нашего слугу, и она объяснила, что в Эриду черным и белым запрещено совершать брак и дети от таких союзов уничтожаются. Значит, им не понравился цвет кожи несчастного Селина.
Налуна мало что могла рассказать об истории города со дня его основания. Она знала о городе только то, что сохранилось в ее собственной памяти: набеги племени каннибалов, живущих в джунглях к югу от Эриду, мелкие интриги двора и в храме, неурожаи и тому подобное. Жизнь восточной женщины не выходит за рамки вышеназванного, будь то во дворце в Акбаре, в Сирезсе или Ассхурбаниспане. Но я узнал, что правителя зовут Состорас, что он и верховный священник, и король – все как у правителей в древнем Сумере четыре тысячи лет назад. Эль-Лил – их бог, он пребывает в храме на озере, а звон – это его голос.
Наконец девушка встала, чтобы уйти, бросив на Конрада задумчивый взгляд. Тот сидел словно в трансе, впервые совершенно позабыв о жуках.
– Ну что, о чем мечтаешь, молодой повеса? – спросил я его.
– Это невероятно. – Он замотал головой. – Это абсурд – разумное племя, живущее здесь четыре тысячи лет и ни на шаг не двинувшееся с места, выбранного предками!
– Тебя укусила муха прогресса, – сказал я ему с усмешкой, набивая свою трубку горстью сорняков. – Ты судишь о других народах по своей собственной стране. Нельзя обобщать то, что происходит на Востоке с точки зрения Запада. Как насчет пресловутого долгого сна Китая? Что касается этих ребят, то не забывай, что они не племя, а крайняя точка цивилизации, длившейся дольше, чем какая бы то ни было еще. Они прошли вершину своего развития тысячи лет назад. Не имея связи с внешним миром и новой крови, способной их взбодрить, эти люди медленно спускаются вниз по лестнице прогресса. Держу пари, их культура и искусство намного ниже, чем у их предков.
– Тогда почему же они не дошли до полного варварства?
– Может быть, и дошли кое в чем, – ответил я, затягиваясь из своей трубки. – Меня не поразило их отношение к черно-белым бракам, а ведь они – древняя цивилизация. Видишь ли, они медленно шли к вершине и теперь так же медленно будут спускаться вниз. Сумерианская культура была на редкость жизнеспособной. Ее влияние на Малую Азию ощущается до сих пор. Сумерия была высокоразвитым государством, когда наши с тобой предки еще сражались с пещерными медведями и саблезубыми тиграми. Европейцы тогда не прошли и первых шагов по дороге прогресса. А древний Эриду был крупным морским портом еще в 6500 году до новой эры. От тех времен до 2750 г. до н.э. – это приличный срок для империи. Какая еще империя простояла так долго, как Сумерианская? Аккадианская династия, начатая Саргоном, продержалась 200 лет до того, как была завоевана другим семитским народом – вавилонянами, которые позаимствовали культуру у аккадианских сумеров так же, как позднее Рим позаимствовал у греков. Династия Эламитских Касситов вытеснила вавилонян, а их в свою очередь сменили ассирийцы и халдеи – ты же знаешь, как быстро в Малой Азии одна династия занимала место другой, один семитский народ завоевывал другой, пока на восточном горизонте не возникли настоящие завоеватели – медийцы и персы, которые тоже просуществовали едва ли дольше, чем их жертвы.
Сравни эти мимолетные королевства с долгим сонным царствованием древних досемитских сумерианцев! Мы думаем, что минойская цивилизация Крита была очень давно, но Сумерианская империя Эреха начала свое падение до могущества Сумерианского Ниппура и до того, как предки кретанов вышли из периода неолита. У сумерианцев было что-то такое, чего не было у идущих за ними хамитов, семитов и арийцев. У них была стабильность. Они медленно росли, и если им никто не мешал, то медленно бы старели, так же, как эти ребята. Однако, я заметил, они все-таки сделали один шаг вперед – ты разглядел их оружие? Древние сумеры были в бронзовом веке. Ассирийцы первыми стали использовать железо не только для украшений. Я хочу сказать тебе, что эти ребята научились обрабатывать железную руду.
– Но тайна сумеров так и не разгадана, – перебил меня Конрад. – Кто они? Откуда пришли? Некоторые из ученых авторитетов утверждают, что они произошли от дравидов и родственники басков...
– Сомневаюсь, – сказал я. – Даже если допустить, что в потомках дравидов смешалась урало-алтайская и арийская кровь, то эти люди все равно явно отличаются от этой расы.
– Но их язык... – Конрад со мной заспорил, что было сносным времяпрепровождением для ребят, ожидающих, что их сварят в чане, но бесполезным занятием для тех, кто хочет кому-то, кроме себя, доказать правильность своих идей.
На закате Налуна опять пришла с пищей. В этот раз она села рядом с Конрадом и смотрела, как он ест. Она сидела на корточках, положив локти на колени и подперев подбородок руками, и пожирала его большими блестящими черными глазами. Я сказал профессору по-английски, чтобы она не поняла:
– Ты сразил ее наповал, подыграй ей. Она – наш единственный шанс.
Конрад вспыхнул, как школьница:
– У меня невеста в Штатах.
– Забудь про свою невесту, – сказал я.
– Разве она может помочь нам сохранить головы на плечах?
– Говорю тебе, девчонка от тебя без ума. Спроси, что они собираются с нами делать.
Он спросил, и Налуна ответила:
– Ваша судьба в руках Эль-Лила.
– И в мозгах Состораса, – пробормотал я. – Налуна, что вы сделали с пистолетами, которые отобрали у нас?
Она сказала, что они висят в храме Эль-Лила как победный трофей. Никто из сумерианцев не представлял, для чего они предназначены. На вопрос, не использовал ли кто-нибудь из тех, с кем они сражались, пистолеты, Налуна ответила отрицательно. В это нетрудно было поверить, потому что вдали от берега полно племен, которые в глаза не видели ни одного белого человека. Но то, что какие-нибудь арабы, пересекающие Сомали то там, то здесь, в течение тысячи лет ни разу не наткнулись на Эриду и не обстреляли его, было невероятно. Выходит, что так оно и было. Это можно отнести к таким причудам и загадочным поворотам истории, как волки и дикие кошки в штате Нью-Йорк или как странные доарийские народы, живущие маленькими общинами на холмах Коннаута и в графстве Голуэй. Я уверен, что большие арабские набеги за рабами прошли в нескольких милях от Эриду, и поэтому арабы не знают о его существовании, а сумерианцы не знают о существовании огнестрельного оружия.
Итак, я сказал Конраду:
– Подыграй ей, чурбан! Если ты убедишь ее стянуть для нас пистолет, то у нас появятся шансы выжить.
Конрад собрался с силами и заговорил с девушкой. Не знаю, как уж это у него вышло, потому что Дон Жуаном его не назовешь, только Налуна почти упала в его объятия и слушала его заплетающийся сомали с блестящими от счастья глазами. На Востоке любовь рождается и расцветает внезапно.
Однако не допускающий возражений голос снаружи заставил Налуну вскочить, словно ее ошпарили, и выбежать из камеры. Правда, она успела пожать Конраду руку и прошептать ему на ухо что-то непонятное, но в высшей степени страстное.
После ее ухода дверь камеры отворилась, впустив нескольких молчаливых чернокожих воинов. Кто-то вроде их начальника, которого остальные называли Горатом, сделал нам жест рукой, приказав выходить.
Мы пошли по длинному сумрачному коридору в полной тишине, нарушаемой лишь поскрипыванием сандалий воинов и стуком наших ботинок по каменным плитам. В нишах колонн кое-где попадались зажженные факелы, освещавшие наше мрачное шествие. Наконец мы вышли на пустынные улицы города. Ни на стенах города, ни на улицах не было ни одного часового, ни одного огонька, словно все вымерло. Я не знаю, каждую ли ночь так было в Эриду или только на этот раз.
Мы шли в сторону озера через маленькие ворота в стене, над которыми я с содроганием заметил вырезанное изображение скалящегося черепа. Нас вывели из города. К воде спускались широкие ступени. Нас подтолкнули копьями к лодкам со странными высокими носами, прототипы которых, должно быть, курсировали по Персидскому заливу во времена древнего Эриду.
В лодке четыре негра сушили весла. Когда мы и наша охрана вошли в лодку, я заметил, что языки у гребцов вырезаны. Мы двигались по безмолвному озеру словно во сне. Только длинные, тонкие, отделанные золотом весла тихо шелестели по воде. В синеве озера серебряными точками дрожали звезды. Я оглянулся и увидел темную громаду храма на фоне звезд. Черные немые подняли блестящие весла, и воины пересели позади и впереди нас с копьями и щитами. Все напоминало сказочный город времен Гарун-аль-Рашида или Сулеймана-бен-Дауда, и я подумал, как по-дурацки посреди всего этого выглядели мы с Конрадом в своих ботинках и грязных разорванных рубашках цвета хаки.
Лодка причалила к острову, и я увидел, что он весь опоясан каменной кладкой, поднимающейся широкими ступенями от самой воды в несколько рядов. Кирпичи на острове казались более древними, чем в городе, – возможно, сумерианцы застроили остров раньше, чем долину.
По истертым бесчисленными ногами ступеням мы подошли к огромным железным дверям храма. Горат отложил копье и щит, бросился на живот и ударился железным шлемом о порог. Должно быть, кто-то наблюдал за ним из бойницы, потому что с вершины башни прозвучала одна низкая переливающаяся нота, и двери тихо отворились, приглашая в сумрачный освещенный факелами коридор. Горат встал и пошел впереди, мы – вслед за ним, подталкиваемые копьями.
Мы стали подниматься по спиралеобразно расположенным ярусам башни. Изнутри башня казалась намного выше и больше, чем снаружи, и ее мрак, безмолвие и таинственность вызвали у меня дрожь. Лицо Конрада белело в темноте. Вокруг нас толпились тени прошедшего, хаотичные и устрашающие; мне казалось, будто призраки всех жрецов и их жертв, ходивших по этим галереям четыре тысячи лет назад, окружили нас в эту минуту. Тьма и забытые боги правили здесь бал.
Мы дошли до самого верхнего яруса. Там были три ряда колонн, расположенные по окружности: широкий, в нем другой, поуже, и в центре несколько колонн, тоже образующих круг. Колонны, если учесть, что они были сделаны из высушенного на солнце кирпича, были слишком гладкие и правильные. Но в них не было изящества и красоты греческой архитектуры. Мрачные, массивные и тяжелые, они напоминали архитектуру египтян, но не грандиозностью, а своей несокрушимостью. Они символизировали то время, когда люди на заре своего рождения страшились гнева могущественных и неумолимых богов.
Над внутренним кругом колонн возвышалась полукруглая крыша – почти купол. Как они могли его построить и предвосхитить римских архитекторов на столько веков, я не знаю. Это было поразительным отклонением от их общего архитектурного стиля. И под этой куполообразной крышей висел огромный круглый предмет, на серебристой поверхности которого мерцал свет. Так вот за чем мы прошли столько безумных миль! Это был громадный колокол – голос Эль-Лила. Похоже, он был сделан из нефрита.
Неважно, из какого камня его сделали, – это был символ, на котором держались вера и культ сумерианцев, символ головы самого бога Эль-Лила. И я не сомневаюсь в том, что, по рассказу Налуны, древние сумерианцы пронесли этот колокол весь длинный, изнурительный путь много веков назад, когда бежали от всадников Саргона. А сколько эонов до этого он висел в храме Эль-Лила в НиппУре, Эрехе или древнем Эриду, звуча то угрозой, то обещанием над сонной долиной Евфрата или зеленой гладью Персидского залива!..
Они поставили нас внутрь первого кольца колонн, и откуда-то из тени и мрака, сам похожий на тень, вышел Состорас – жрец и король Эриду. Он был облачен в длинное зеленое одеяние, украшенное блестящей чешуей наподобие змеиной кожи. Голову его венчал шлем с огромными перьями, а в руке он держал золотой молоток на длинной ручке.
СостОрас легко прикоснулся к колоколу, и переливчатый звон потек удушающей сладкой волной. Вдруг появилась Налуна, я так и не понял откуда – то ли из-за колонн, то ли спустилась сверху через какой-нибудь люк. Секунду назад перед колоколом было пусто, а в следующее мгновение девушка кружилась в танце, как лунный луч на поверхности озера. Ее одежда просвечивала насквозь, гибкое тело извивалось в танце. Она танцевала перед Состорасом и Эль-Лилом так же, как четыре тысячи лет назад в древнем Эриду танцевала какая-нибудь другая танцовщица.
Мне трудно описать ее танец. Он вызывал трепет и дурманил голову. Я слышал рядом неровное дыхание Конрада и чувствовал, что он дрожит, как тростник на ветру. Откуда-то звучала музыка времен Вавилона, стихийная, как огонь в глазах тигрицы, и непостижимая, как африканская полночь. Налуна танцевала, и в ее танце сплелись огонь, ветер, страсть и силы всех стихий. Все гармонично слилось в ее движениях. Она сузила вселенную до острия кинжала, и ее летящее сияющее тело в танце сплетало узоры из лабиринтов одной неделимой Мысли. Танец Налуны поражал, сводил с ума, гипнотизировал, повергал в экстаз.
Налуна сама стала какой-то стихийной сущностью, единицей и в то же время частью могущественных сил – то спящих, то бурных – солнца, луны, звезд, движущихся под землей корней, огня в горниле, искр от наковальни, дыхания молодого оленя, когтей орла. Время и вечность, рождение и смерть, юность и древность – все стало частью узора, который плела танцующая Налуна.
Мой воспаленный мозг уже ничего не воспринимал, девушка превратилась перед моим плывущим взором в белую мерцающую огненную искру. Тут Состорас вновь ударил в колокол, и Налуна рухнула на колени – дрожащая белая тень. На востоке из-за скал показалась луна.
Воины схватили нас с Конрадом и привязали меня к внешнему ряду колонн. Конрада же ввели внутрь и привязали прямо перед колоколом. И я увидел, с каким искаженным лицом Налуна взглянула на Конрада, потом на меня как-то многозначительно и тут же исчезла за темными колоннами.
Состорас сделал знак рукой, и из полумрака вышел черный раб, невероятно старый и высохший. У него было испещренное морщинами лицо и отсутствующий взгляд глухонемого. Король передал ему молоток, отошел от колонн и встал рядом со мной. Горат и воины тоже, поклонившись, отступили назад. Казалось, они стремятся оказаться как можно дальше от зловещего кольца колонн.
Наступил момент напряженного ожидания. Я посмотрел на озеро, мрачные скалы, окружающие долину, и на безмолвный город под горящей луной. Город мертвых. Все вокруг казалось таким нереальным, словно мы с Конрадом перенеслись на другую планету или на много веков назад. Черный немой ударил в колокол.
Сначала звук был как тихий, мягкий шепот, струящийся в пространство, но очень быстро он усилился, разросся и стал почти невыносимым. Это был не просто громкий звук, сокрушающий нервы. Немой извлекал молотком из колокола звуки, проникающие внутрь человеческого существа, для того чтобы растерзать его на части. Гул колокола становился все громче и громче, все невыносимей. Мне хотелось теперь лишь одного – полной глухоты, полного бесчувствия, чтобы быть как этот немой с пустыми глазами и не ощущать этих мучительных вибраций в воздухе, создаваемых колоколом. Я увидел, что по обезьяноподобному лицу немого струится пот. Значит, что-то и он воспринимал из разрушающего мозг звука. С нами говорил Эль-Лил, и смерть говорила в его голосе. Если какой-то из ужасных темных богов прошедших веков мог бы говорить, то он говорил бы именно так! Ни милосердия, ни жалости, ни снисхождения не было в этом реве бога-каннибала, для которого люди – марионетки, танцующие под его указку в театре теней.
Звук может быть громким, низким, пронзительным, но голос Эль-Лила, идущий из тех времен, когда черные маги знали, как сокрушить человеческий мозг и тело, обладал этими качествами с удесятеренной силой. Странно, что сама душа моя не оглохла и не окаменела тогда. Волны вибраций душили и одновременно жгли. Я задыхался и готов был потерять сознание. Состорас закрыл уши ладонями, а Горат приник к полу, вдавливая лицо в кирпичи. Если на меня и сумерианцев, находящихся вне магического круга колонн, звук так влиял, то что же происходило с Конрадом, привязанным почти прямо под колоколом?
Наверное, он никогда не был и не будет так близок к безумию и смерти, как тогда. Он корчился, как змея с перебитой спиной, лицо его исказилось, с посиневших губ капала пена. Я, конечно, не мог ничего слышать, кроме этого доводящего до агонии звука, но по хватавшему воздух рту и скорченному лицу Конрада я понял, что он воет, как подстреленная собака.
Жертвенные кинжалы семитов по сравнению с этим были милосердием. Даже печь Молоха была милосерднее, чем смерть от вибраций звука, терзающего ядовитыми когтями не только тело, но и душу.
Я почувствовал – мой мозг стал хрупким, как замороженное стекло, и понял, что если эта пытка продлится еще несколько секунд, то мозг Конрада разобьется, как хрустальная чаша, и Конрад погибнет в черном бреду полного безумия. Вдруг чья-то маленькая энергичная рука схватила мою связанную за колонной руку, и я ощутил, как сквозь веревку просунулся нож, который перерезает ее. Через минуту я был свободен. И тут – о чудо! – в моей руке оказалось что-то тяжелое с рифленой поверхностью – это был мой “уэмбли” сорок четвертого калибра!
Я действовал молниеносно: сразу же уложил черного глухонемого и пустил пулю в живот Состорасу. Он упал, харкая кровью. Я выпустил несколько залпов в сомкнутый строй солдат, в который трудно было промахнуться. Трое упало, остальные разбежались. Через секунду место очистилось, остались только Конрад, Налуна, я и убитые на полу. Все произошло быстро, как в ночном кошмаре. Эхо от выстрелов еще не затихло, едко пахло порохом и кровью.
Девушка перерезала веревки Конрада, и тот рухнул на пол и захныкал, как слабоумный. Я стал его трясти и торопить, но он лишь дико озирался и шевелил дрожащими губами.
Я взвалил его на спину, и мы поспешили прочь. Ведь в любой момент они могли вернуться с целой толпой солдат.
Мы бежали по широким темным залам, каждую секунду опасаясь засады, но, похоже, сумерианцы были так напуганы неведомым оружием, что не решились напасть на нас в храме. Мы выскочили из храма, и я попытался поставить Конрада на ноги, но он был невменяем. Я повернулся к Налуне:
– Ты можешь ему чем-нибудь помочь?
Ее глаза вспыхнули в лунном свете:
– Я нарушила закон моего народа и моего бога, я предала свой храм и своих близких! Я украла оружие и освободила вас, потому что я его люблю и он теперь мой!
Она бросилась обратно в храм и тут же вернулась с кувшином вина. Она заявила, что в нем магическая сила. Я не поверил, мне казалось, что вино Конраду поможет не больше, чем вода из озера, что у него просто сильная контузия от страшного грохота колокола.
Но Налуна уверенно влила немного вина ему в рот, а остальное вылила ему на голову, и Конрад начал стонать, а потом ругаться.
– Смотри! – крикнула Налуна торжествующе. – Волшебное вино сняло с него проклятие Эль-Лила. – Она обвила его шею руками и осыпала Конрада поцелуями.
– Боже мой, Билл, – простонал Конрад, садясь и хватаясь за голову, – что это было?
– Можешь идти, старина? – спросил я его. – Похоже, мы разворошили осиное гнездо, и нам надо убираться отсюда поскорее.
– Попытаюсь. – Конрад встал и, спотыкаясь и опираясь на плечо Налуны, заковылял.
Я слышал, как в черной глубине храма кто-то зловеще шепчет, и понял, что солдаты собираются с духом, чтобы броситься на нас. Мы побежали к лодке, которая привезла нас на остров. В ней никого не было, только валялись топор и щит. Я схватил топор и прорубил днища остальных лодок, привязанных рядом.
И вдруг колокол зазвучал снова. Конрад застонал: каждая интонация голоса Эль-Лила заставляла его корчиться, словно от невыносимой боли. Теперь в этом голосе были возвещающие тревогу ноты, и мы увидели, как в городе повсюду зажглись огни, и внезапно послышался гул голосов. Что-то просвистело около моего уха и шлепнулось в воду. Я оглянулся и заметил стоящего в воротах храма Гората с огромным луком в руках. Налуна помогла Конраду опуститься на дно лодки, я тоже пригнулся и греб изо всех сил. Еще несколько стрел долетели до нас, причем одна вырвала клок волос с красивой головки Налуны.
Я налегал на весла, Налуна правила рулем, а Конрад лежал совершенно обессиленный. За нами бросился целый флот лодок, которые сумерианцы притащили из города, и вслед нам неслись такие яростные и неистовые крики, что кровь стыла в жилах. Наша лодка неслась к противоположному берегу и была намного впереди погони, но когда мы должны были обогнуть остров, чтобы попасть на другой берег, из какой-то бухточки внезапно вынырнула длинная лодка с шестью солдатами на борту, возглавляемыми Горатом и его помощником-писцом. Они были очень близко. У меня кончились патроны, и все, что мне оставалось, – это изо всех сил налегать на весла. Лицо Конрада приобрело какой-то зеленый оттенок, но он нашел в себе силы поднять щит и приспособить его на корме, что спасло нас, потому что стрелы Гората летели без остановки нам вслед, и щит стал похож на спину дикобраза. Казалось, они забыли о том, что я таинственным образом убил их людей у колокола, и неслись теперь за нами, как гончие за зайцем.
Пятеро гребцов Гората быстро сокращали расстояние между нами, и, когда мы наконец выскочили из лодки на берег, Горат с солдатами был чуть ли не в десяти шагах. Я понял, что мы должны драться, а не бежать, иначе нас перестреляют, как кроликов. Я велел Налуне бежать дальше, но она лишь рассмеялась, выхватив из-за пояса свой кинжал. Это была мужественная женщина.
Через секунду Горат и его люди тоже выпрыгнули из лодки на берег и с ревом бросились в бой. Горату сразу же повезло: я промахнулся и убил человека позади него. Я бросил свой “уэбли” и орудовал топором. Клянусь Иовом, мы дрались как одержимые, по колено в воде, не отступая ни на шаг!
Одному Конрад камнем раскроил череп, и краем глаза, сражаясь с Горатом, я увидел, как Налуна пантерой прыгнула на одного из врагов и старалась его утопить. Тут Горат покачнулся, поскользнувшись на предательском каменном дне, и свалился в воду.
Один из солдат с копьем в руке споткнулся об убитого Конрадом солдата, и я тут же прикончил его топором. В этот момент Горат поднялся из воды, и еще один солдат занес надо мной меч для смертельно удара, но Конрад вовремя пронзил его копьем.
Меч Гората скользнул по моим ребрам, когда я увернулся от удара в сердце. Я взмахнул топором, и рука Гората безжизненно повисла, хрустнув, как надломленная ветка. Сумерианцы бились храбро, но если б я мог воспользоваться своим пистолетом, то я заставил бы их отступить. Горат бросился на меня, как бешеный тигр, целясь мне в голову. Я снова отклонился, но все-таки удар меча содрал кожу у меня на голове и обнажил кости черепа – там остался шрам в три дюйма длиной. Кровь хлынула ручьем, ослепив меня, но я нанес ответный удар. Я ощутил скрежет металла и треск костей, и Горат рухнул замертво к моим ногам.
Конрад и Налуна держались вместе. Похоже, Налуна начала слабеть. У нее была в крови грудь и рука до запястья, а с кинжала капала кровь, и я подумал, что она не ранена, а просто запачкалась чужой кровью. Вода вокруг нас покраснела, кругом были трупы. Налуна махнула рукой, показывая, что к нам приближаются еще лодки. Мы побежали прочь от озера. Моя рана кровоточила, я постоянно стирал кровь с лица и глаз. Налуна покачнулась, я протянул руку, чтобы поддержать ее, но девушка оттолкнула меня.
Задыхаясь, мы добрались до скал. Тяжело дыша, опираясь на Конрада, Налуна показала вверх трясущейся рукой. Там была веревочная лестница. Налуна забралась по ней первой, затем Конрад и наконец я, поднимая за собой лестницу. Тут лодки причалили к берегу, и воины выскакивали и неслись к скале, выпуская стрелы. Но мы были плохой мишенью в полумраке среди скал, и стрелы отскакивали от камня, не задевая нас. Одна, правда, впилась в мою левую руку, и я проклял меткость того, кто выстрелил.
На вершине скалы Налуна рухнула без сил в руки Конрада. Он осторожно положил девушку на траву, я вытер кровь с ее груди и посмотрел на Налуну с ужасом. С такой раной под сердцем проделать весь этот путь могла лишь женщина, которой двигала истинная любовь.
Конрад взял ее голову в ладони и что-то пытался произнести, но Налуна слабо обхватила руками его шею и наклонила к себе его лицо.
– Не плачь обо мне, любимый, – сказала она слабым голоском. – Ты был моим когда-то и снова будешь со мной. В хижинах на Старой реке, еще до Сумерии, когда мы кочевали по свету, ты и я были как один человек. Во дворцах древнего Эриду, до того, как варвары пришли с востока, мы любили друг друга. По этому самому озеру мы плавали с тобой в прошлые века и любили, ты и я. Поэтому не плачь, любимый, что значит одна маленькая жизнь, когда мы прожили их так много и проживем еще больше? И в каждой из них ты мой, а я твоя.
Но вам нельзя задерживаться. Слышишь! Они жаждут крови. Лестницы больше нет, и теперь единственный путь, по которому они могут добраться до вас, – это через долину, ту самую, откуда они вас привели. Торопитесь! Они переплывут озеро и заберутся по скалам со стороны долины, но вы успеете уйти, если поспешите. И если ты услышишь голос Эль-Лила, помни, живой мертвый, Налуна любит тебя сильнее, чем любой бог.
Я молю тебя об одном, – прошептала она, закрывая отяжелевшие веки, словно засыпающий ребенок, – прошу тебя, мой господин, прикоснись к моим губам своими губами, прежде чем тени поглотят меня. Затем оставьте меня здесь, и уходите, и не плачьте. О моя любовь, что значит... одна... маленькая жизнь... для нас... кто любил... так много жизн...
Конрад плакал как ребенок, я тоже, и я вышибу мозги тому, кто посмеется над этим. Мы сложили ее руки на груди. На ее милом лице застыла улыбка. Если есть рай для христиан, то она там, среди лучших из них. Я часто молюсь за нее.
Мы мчались с Конрадом во тьме. Рана моя была так ужасна, что я был ближе к смерти, чем когда бы то ни было. Только дикий звериный инстинкт жизни держал меня на волоске от ухода в лучший мир. Мы пробежали, наверное, с милю, когда сумерианцы решили разыграть свою последнюю карту. Я думаю, они поняли, что просто так нас теперь не догнать.
Как бы то ни было, внезапно раздался звук колокола. На меня он подействовал как на собаку, пораженную бешенством, – я чуть не завыл. Никогда больше я не слышал, чтобы в одном звуке соединялись столько оттенков. Это был коварный, заманивающий призыв и одновременно властный приказ вернуться. Он угрожал и манил. Это был гипноз. Теперь я понимаю, что чувствует птица под магическим взглядом змеи и что чувствует змея, завороженная дудкой факира. Я не могу объяснить непреодолимый магнетизм голоса Эль-Лила. Он заставлял корчиться, и рыдать, и нестись к нему с криком, как несется заяц в пасть удава. Мне пришлось бороться с ним так, как человек борется за свою душу.
Конрад полностью отдался в его руки. Он спотыкался и шатался, как пьяный.
– Бесполезно, – бормотал он, – мне так щемит сердце, он сковал мой мозг и мою душу, в нем соблазн всей вселенной. Я должен вернуться.
Конрад повернулся и пошел назад. Мысль об отдавшей ради нас жизнь Налуне удесятерила мои силы.
– Стой! – закричал я. – Не выйдет, чертов идиот! Ты не в себе! Я говорю тебе, ты этого не сделаешь!
Конрад безучастно шел вперед, скользнув по мне взглядом, словно в трансе. И я бросил его на землю мощным ударом в челюсть. Похоже, он потерял сознание. Тогда я взвалил его на спину и понес. Только через час он пришел в себя и сказал, что благодарен мне.
Больше мы никогда не видели людей из Эриду. Не знаю, шли они по нашему следу или нет, только идти еще быстрей мы не могли. Мы спасались бегством от шепчущего обволакивающего голоса, доносящегося до нас с юга. Наконец мы добрались до места, где было припрятано наше снаряжение, и, скудно вооружившись и экипировавшись, мы начали наш долгий путь к побережью. Возможно, вы читали или слышали что-нибудь о двух истощенных, полубезумных от усталости путешественниках, которых в глубине Сомали подобрала экспедиция охотников на слонов. Я признаю, что мы были ослаблены до последней степени, но мы были абсолютно в здравом уме. Все дело в том, что наш рассказ охотники восприняли как бред. Они похлопывали нас по плечам, говорили с нами как с больными и вливали в нас виски с содовой. Мы быстро заткнулись, понимая, что кажемся им либо обманщиками, либо полными лунатиками. Они отвезли нас обратно в Джибути. Оба мы были сыты теперь Африкой. Я отплыл на корабле в Индию, а Конрад в другую сторону – он не мог дождаться, когда снова окажется в Новой Англии. Надеюсь, он женился на своей американочке и живет счастливо. Отличный он парень, несмотря на его жуков.
Что до меня, так до сей поры я не могу без содрогания слышать звук колокола или колокольчика. Весь тот долгий, тяжелый путь я ни разу не вздохнул спокойно, пока мы не оказались вне досягаемости голоса Эль-Лила. Невозможно предсказать, что могут сделать такие вещи с твоим сознанием. Это переворачивает вверх дном все рациональные идеи.
Я слышу этот звук иногда во сне и вижу древнюю Вавилонскую башню в той кошмарной долине. И я спрашиваю себя: может быть, они взывают ко мне через года? Но это абсурд. Если вы мне не верите, то пусть для вас мой рассказ останется сказкой, я вас не виню.

Я почему-то верю Биллу Кирби, так как знаю этот тип натуры – он такой же, как все потомки Хенгиста: крепко стоящий на земле, восприимчивый и прямой – истинный брат всех странствующих, сражающихся и умеющих рисковать сыновей человечества.

Другие книги скачивайте бесплатно в txt и mp3 формате на prochtu.ru