Владимир Желтов - Вандейцам Пуату и Анжу, шуанам Бретани, Мэна и Нормандии - Владимир Желтов
Скачано с сайта prochtu.ru
Вандейцам Пуату и Анжу, шуанам Бретани, Мэна и Нормандии

Инес де Лонгвилль
Литературный перев. Желтов В.

Мои воспоминания о войнах Запада и некоторых им предшест-вовавших и после следовавших происшествиях (1791—1832 гг.)


Мы убиты в неравных боях,
Всеми преданы и прокляты!..
Не нужны нам признанья молвы —
Мы, Вандея, твои солдаты!

Аббат Барботэн


В те времена во Франции о Вере нашей приходилось нам свидетельство-вать не одними только молитвами — свидетельствовали на горячих полях вандейских сражений и на залитых кровью ступенях эшафотов и у рас-стрельных стенок свидетельствовали живую свою Св. Веру во Господа наше-го Иисуса Христа и в Его Искупительную для нас Жертву… Вся наша борьба была как жертвоприношенье…

Слова Св. Исповедницы Comtesse Дианы де Тюржи


Её называли Вандея…

Из воспоминаний участников вандейских боёв за Веру о Св. Мц. Инес де Лонгвилль


О том, как я появилась на свет, и об обстоятельствах моего детства

Рождение. — Фамилия Лонгвилль. — Лонгвилли в Крестовых походах. — Лонгвилли в Анг-лии. — Лонгвилли в Шотландии. — Лонгвилли и Тремуйли. — Лонгвилли при Луи XI. — Лонгвилли и Фронда. — Упадок рода. — Мой батюшка в Ост-Индии. — Моя матушка. Лузиньяны. — Наш замок. — Хозяйственное устройство. Пища. — Охота. — Пиры. — Оскудение благородных. Петит-дворяне. — Крестьянский быт. — Крестьянский кос-тюм. — Приходская жизнь на Западе Франции. Добрые деревенские священники. Часовни, колокола и била. — Земельные отношения. — Аренды. — Бокаж. — Способ хозяйствова-ния. — Крестьянская птица. Скотоводство: вандейская свинья, корова, коза, овца. — Са-доводство. Леченье мужиков и их скотов: бродячие костоправы, цыгане. — Тяглый скот. Пашенное земледелие. — Добрые ослики и красавцы мулы Пуату. Наш страдалец Чер-ныш. — История наших слуг. — Рыбаки. Дары моря. — Ланды. Беглые в Ландах. — Мель-ницы-красавицы. — Сабль. Его храмы. Батюшкины сказки. — Тяготы городского житья. Церковные праздники. — Моё молитвенное правило. — Моё ученье. Первые мои настав-ники. Кюре Андре Сент-Илер. — Я подслушиваю: взгляд батюшки и матушки на моё бу-дущее. — Стойкий кюре и добрый батюшка. — Чудо «моего» Покрова Христова. — Моё Первое Причастие. — Мои сопричастники. — Я вхожу в великую семью христиан. — Праздничный обед в шато д’Олонн. — Моё внутреннее религиозное миросозерцанье. — Постническое правило в нашем краю. — Первые мои паломничества. — У мощей Св. Ли-ве. — Аббатство Орбестье. Сен-Пьер. — Мои детские путешествия и проказы. — Наша башня на косе Лонгвилль. — Капелла-усыпальница наших. — Приключенье в подземельи. — Мои героические мечтанья посреди гробниц великих предков. — Моё пророческое виденье с башни будущего Франции. — Новый «Детский Крестовый поход». — Его «разгром» взрослыми. Добрые его малые участники. Страдалица Рене. — Исповедь-наставленье моего духовника. — На поклоненье Сант-Яго?.. — Наша приходская церковь. — Ле Ба-лафре. — Крутой батюшкин нрав. Добрая матушка. — Последние беззаботные дни моего детства

20 января 1776 года я увидела свет в шато Лонгвилль,* близ портового городка Ле Сабль,** у побережья Атлантического океана, в Стране Олон-нэ,*** что в Нижнем Пуату,**** на Западе Франции, — в нынешнем депар-таменте Вандея.*****
Вандея — славное имя! И всю свою жизнь старалась я нести его достой-но.
Здесь сразу попрошу прощения у нетерпеливого читателя, что вместо немедленно развернуть перед ним завораживающие и волнующие воображе-ние красочные эпические картины нашей Вандейской войны за Веру, обе-щанные самим заглавием моего повествования, немножко отступлю при са-мом начале от предмета моего труда, поведав о моём происхождении, из кое-го естественно вытекало и рождение.
Род наших Лонгвиллей искони местного происхождения и, хоть и более древний, вовсе никак не связан с теми историческими Лонгвиллями из Ниж-ней Нормандии, чья громкая фамилия повелась от славного Дюнуа, Сына Франции, и в прямой линии пресеклась ещё в XVII веке, к великому сетова-нию всего Королевства Французского. Надобно сказать, что наши пуатевин-ские Лонгвилли ведутся от благородного воина Жана де Лонгвилль, чьё имя пошло, по всей видимости, от свойства косы в заливе Страны Олоннэ — «длинной», для защиты коей от пиратов-норманнов он явился по призыву жителей этой страны из Верхнего Пуату и выстроил там замок где-то в X столетии.
——————————
* Le Château Longueville; иначе Le Château d’Olonne. Здесь и далее подстрочные примечания переводчика.
** Les Sables-d’Olonne.
*** Иначе «Земля Олонн»; le Pays d’Olonne на французском. Имя произошло, возмож-но, от кельтского Ol-ona, т. е. «высота над водой».
**** Bas-Poitou; Poetou на пуатевинском наречии (poitevin). Т. е. у моря, в низине.
***** Vendée по-французски; на бретонском, кельтском языке — Vande.
Предки моего батюшки разорились на Крестовых походах (коих всегда выступали непременными участниками), снаряжая войско на свой счёт, ибо, по великой гордыне своей, Сеньоры Олоннэ искони мнили себя во Франции Государями независимыми. Ещё в Первом из них Жан VI де Лонгвилль не пожелал примкнуть к отрядам ни Роберта, Герцога Нормандского, ни Гуго Французского, ни Раймунда де Тулуз, ни Графов Пуатье, издавна стремив-шихся навязать нашим тягостное покровительство, и двинулся с народною армией Петра Пустынника,* во всё время долгого похода из своих средств питая отовсюду стекавшиеся толпы бродяг. Как известно, крестьянская ар-мия вся почти погибла в малоазийских пустынях из-за неумелости вождей, так что Иерусалима удалось достигнуть никак не ранее, чем следом подоспе-ли отряды рыцарей. Но так как наши и здесь шли особняком, то не могли принять общего участия в разделе доставшихся крестоносцам земель и добы-чи, возвратившись восвояси ни с чем, кроме сделанных для похода непомер-ных издержек. (Что вообще моих предков мало озаботило, ибо они держа-лись сходного Св. Готфриду религиозного направления.) То же, с небольши-ми вариациями, повторилось и в последующих походах. Пока, наконец, при Четвёртом** из них Жан де Лонгвилль, XI Сеньор Олоннэ этого имени, по примеру известного предводителя Симона де Монфор не отказался от его продолжения из-за наметившегося отклонения пути в Святую Землю. (Как известно, привёдшего остальных его, более практичных, участников к воро-там Константинополя и принёсшего всем им, за исключением моего предка, сказочные богатства.) Из него он последовал за своим соратником Монфором сражаться с еретиками в новом Альбигойском крестовом походе. Но и здесь даже экзальтированный Монфор, однако, оказался прагматичнее моего пред-ка. Пока они вместе на протяжении добрых двадцати лет предавали огню и мечу цветущий Лангедок и искореняли ересь, Монфор завоевал себе доброе Графство Тулузское, а Жан Олоннэ лишился своих завоёванных там владе-ний в силу договора, по коему старший сын погибнувшего Монфора, Амори, продавал Лангедок Королю Францускому. Мало того, по требуемому обету наши должны были сопровождать Святого Луи во всех его африканских по-ходах Креста, где и стать жертвою чумного мора и его тунисского плена. Со-мнительная награда за верность.
Другая ветвь наших Лонгвиллей явилась в числе сподвижников Виль-гельма Нормандского в деле покорения Англии*** и обосновалась на пожа-лованных там землях в выстроенном замке своего имени. Следуя традицион-ной в нашей семье привязанности к народному благу, они стали в ряды доб-рых Баронов, вырвавших у Короля Иоанна Великую хартию вольностей на Руннимедском лугу.**** Анри де Лонгвилль последовал за младшим Мон-форовым отпрыском в его честолюбивых устремлениях обуздать деспотию в ——————————
* В марте 1096 г.
** 1202—1204 гг.
*** 1066 г.
**** 15 июня 1215 г.
Англии; как рыцарь-приверженец этого Лорда-Протектора был избран в Па-лату Общин первого Английского Парламента и разделил его страдания при Ившеме.* По приговору победителей, в числе Монфоровых главных капита-нов и деятельных сторонников, он подвергся т. н. «квалифицированной» казни: после мучительных пыток, состоявших в вытягивании внутренностей из рассекаемых живота и груди, тела Мучеников были разрубаемы на части и разделены между собою клевретами тирании. Окровавленные куски их раз-везены по всем частям Англии для назидания и явлены на обозрение народу, во имя которого они жертвовали, а всё имущество несчастных конфисковано. Голова его, вначале вздетая на копьё, затем выставлена над городскими во-ротами, на зубцах, рядом с мёртвыми головами самого Симона де Монфор и старшего сына его Анри (друга-тёзки нашего рыцаря Лонгвилль). Однако и после тяжёлых наказаний и последовавших конфискаций Лонгвилли удержа-лись в среде английской знати до самого конца XV века, до Войны Роз. По-следний из этой засохшей ветви, Сэр Джон Лонгвилль, по юности лет после-довал за партией Ричарда Глостера и на этом пути утратил все свои англий-ские владения. (После чего нашу семью ничто не связывало с Англией, кроме воспоминаний.) Он продолжал упорствовать в своих заблуждениях и хранил верность злополучному Глостеру (коего в своей трагедии «Ричард III» так демонизировал впоследствии Шекспир) и после его гибели, благодаря отли-чавшему нашу семью во все века постоянству. Он отступил в дебри Уэльса и с немногими последними сторонниками Белой Розы ещё несколько лет про-должал войну за права законной династии Йорк, как он свято верил. Долгое время отважный партизан тревожил смелыми набегами уэльсские владения Тюдора, пока наконец не пал от его руки. Супруга Лонгвилля выкрала у вра-га его тело и тайно отвезла в Шотландию вместе с горестными сожалениями о навеки оставляемом отечестве, коего более не суждено ей было увидеть. Безутешная вдова погребла любимого в аббатстве Св. Девы Марии и вскоре скончалась у ног его. Там (посреди гробниц древних рыцарей того Ордена,** к коему Сэр Джон имел честь принадлежать) до сих пор высится величест-венный и вместе скорбный памятник, воздвигнутый её иждивением.
Третья наша ветвь — Лонгвилли шотландские обрели новую родину благодаря происшествию со знаменитым освободителем той страны Уилья-мом Уоллесом.*** Здесь надобно сказать, что жители Олоннэ часто станови-лись отважными корсарами, что объяснимо: имея дело с морскими разбоями, они и сами помалу приучались к последним. Один из них, Томас Лонгвилль, человек самый отчаянный, особенно прославился удачными набегами и про-слыл грозою западных морей. Тут как раз случилось Сэру Уильяму отплыть во Францию от преследования врагов. Вдруг на море его команда завидела вооружённый корабль под странным красным флагом, гнавшийся за ними. Испуганные корабельщики пояснили своему таинственному пассажиру, что ——————————
* 4 августа 1265 г.
** Тамплиеров? Вряд ли. Ибо у них полагался обет безбрачия.
*** Около 1300 г.
это — безжалостный пират, прозванный Красным Пиратом, ибо при нападе-нии он всегда выкидывает красный флаг — на знак того, что морякам нечего ждать от него пощады. Сэр Уильям велел своим спутникам спуститься в трюм, а сам преспокойно оставался ждать абордажа на палубе, где и схватил-ся с пиратским предводителем в жестоком поединке и, благодаря богатыр-скому сложению, одолел и пленил его и рассеял его спутников. Следуя ры-царскому обыкновению и своему неизменному великодушию, Уоллес вместо немедленной казни пощадил своего противника и вернул ему свободу. В знак признательности за своё спасение, наш Лонгвилль последовал за своим бла-городным победителем и отныне сделался преданным его соратником в борь-бе за независимость Шотландии. В свою очередь, Сэр Уильям женил его на богатой наследнице, единственной дочери другого своего сподвижника, ры-царя Чартерис, владетеля обширной Баронии и доброго замка Кингфонс. Так из морских разбойников один из наших Лонгвиллей сделался Бароном Кинг-фонс, а позже и мэром шотландской столицы Перта. (И это звание долго оставалось наследственным в фамилии.) В них род наших Лонгвиллей про-должается до сих пор. (Впрочем, этих Лонгвиллей нередко относят к Лонг-виллям нормандским, что неверно, ибо, как я уже говорила выше, те пошли от побочных Орлеанов, а наши не имели отношения к доблестному Дюнуа.)
На протяжении всех Средних веков предки мои старшей линии Лонг-виллей, Сеньоры Страны Олоннэ, из-за обладания последней и преобладания на Западе вообще соперничали с Графами Пуатье, а по угасании их динас-тии — с бретонскими Принцами Тальмон, ближайшими нашими могущест-венными соседями. В распре за Бретонское наследство Монфоров и Блуа Олоннэ, как местные выходцы, выступили на стороне первых, в то время как Тальмоны (в лице последней своей династии Тремуйль) отдали свои влияния и поддержку французской партии. В легендарной Битве Тридцати* наши яви-лись не из последних бойцов за Монфоров. И хотя после длительного крово-пролития победа в Бретани осталась за Монфорами, наши в Стране Олоннэ от этого, как всегда, только потеряли — в Пуату (где Франция стала уж твёр-до) победа досталась сильным Тальмонам. В разразившейся затем усобице Арманьяков и Бургиньонов** наши естественно примкнули к первым, но так как с ними был и тот Тремуйль, сделавшийся впоследствии знаменитым со-ратником Святой Девы Жанны, девицы д’Арк, то в Стране Олоннэ сохранил-ся статус-кво.
Рок тяготел над нашей фамилией. В восстании Прагерии*** наши оказа-лись на стороне Карла VII, в пику своим соперникам Тальмонам, ставшим за его мятежного сына Луи. Предок мой был в числе немногих молодых людей свиты, последовавшей за будущим Королём Людовиком XI (тогда ещё Дофи-ном) ко Двору Филиппа Бургундского в изгнание ото гнева родителя.**** Но ——————————
* 26 марта 1351 г.
** !407—1435 гг.
*** 1440 г.
**** Август 1456 г.
как скоро упокоился Король Карл, Государь Людовик круто переменил образ его правления, при том отказавшись от соблюдения данных перед вступлени-ем на Трон широких обещаний. И Олоннэ стали в ряды Лиги общего блага* среди других Баронов, ратовавших за сохранение провинциальных вольно-стей. Как известно, временный компромисс между партикуляризмом провин-ций и нарождавшимся королевским абсолютизмом был в конце концов дос-тигнут. Но при этом оказавшийся единственным защитником Карла, Герцога Нормандского, и невольным свидетелем отравления сего несчастного млад-шего королевского брата,** Жан XXII Олоннэ бесследно сгинул в подземном узилище шато Гайар с его страшными железными клетками — любимым де-тищем тирана Людовика.*** И земли наши в очередной раз подверглись уре-занию в пользу власть имущих.
Религиозные войны, Лига**** и Фронда***** довершили наше разоре-ние. В первых и второй наши не преминули принять участие, ибо во все вре-мена выступали на защиту Веры от чьих бы то ни было посягательств (даже и — абсолютизма); во всех происшествиях последней они принимали самое деятельное участие, хотя и не столь видное, как исторические Принцы Лонг-вилли, зато в отличие от них (прощённых благодаря близости ко Двору и родственным связям с правящей династией) поплатились остатками своих владений. Так что с тех пор Лонгвилли более не правили Страною Олоннэ суверенно. Однако наше влияние на Западе продолжало сохраняться ещё до-статочно долго.
Что же побудило наших Лонгвиллей к роковому фрондёрству? В смутах малолетства Людовика XIII они противостали сильной партии иностранных авантюристов Маршала д’Анкр в защиту прав слабого ребёнка-Коро-ля.****** И как бы в воздаяние за преданность боевые башни и укрепления наших замков были снесены в самовластное правление достославного Рише-льё, всемогущего первого министра благочестивого Людовика, разделив судьбу прочих феодальных твердынь. Старое дворянство было таким обра-зом ущемлено и жаждало возвратить себе прежнее политическое значение. Случай скоро представился: Наследник Людовика, XIV Король этого имени, был младенцем. Ришельё сошёл в могилу и его место при Дворе, у Королевы и в Совете министров занял малоспособный Мазарини. Французские дворяне чувствовали себя оскорблёнными наглостью чужеземных временщиков и восстали на борьбу с фаворитизмом. Началась Фронда, а чем она закончилась известно.
Я так подробно повествую об истории наших Лонгвиллей, чтобы дать читателю возможность составить представление о традиции, издревле быто-——————————
* 1465 г.
** Май 1472 г. Карла Нормандского несколько времени травил погаными грибами из-за его любовницы Колетт муж-ревнивец; возможно, по наущению брата Людовика.
*** Château Gaillard — «Весёлый замок», по мрачной иронии.
**** 1576—1594 гг.
***** 1648—1653 гг.
****** 1613—1617 гг.
вавшей в нашей семье: при любых обстоятельствах вступаться за слабых и всегда становиться в ряды бойцов за правое дело.
В наставшие за тем блестящие времена Короля-Солнца и Регентства* оскудевшие предки мои вовсе не покидали пределов Страны Олоннэ, где и проживали совершенными затворниками. Ибо, с одной стороны, из-за недо-статка средств не могли соответствующе показаться в Версале из деревен-ского захолустья и согласно родовитости происхождения достойно поддер-жать свое положение в свете при тогдашней пышности Двора, с другой, не желали подражать уже тогда проявившемуся низкопоклонству некоторой части знати, круглыми днями пресмыкавшейся в передних Короля в ожида-нии его выхода и одного его ласкового слова иль хоть пинка. За то они были обойдены стороною и при раздаче доходных мест и выгодных синекур, ду-ховных и светских, военных, при предыдущих царствованиях сыпавшихся на придворную камарилью, как из рога изобилия. Для получения их обязатель-ным было представиться Королю при Дворе, при условии несомненного дво-рянского происхождения с XIV века. (Как я уже говорила, наши Оллонэ вели родословную от воина Жана Лонгвилля, с X столетия, когда они были ровней Капетингам, предкам нынешних Королей Валуа от Гуго Капета, так что в до-казательствах очевидного для исторической фамилии нужды не было.) Но возвышенному характеру и тощему кошельку наших равно претили как бе-зумие расточительства и скандальное поведение светских и духовных санов-ников (ибо сия зараза проникла — о, ужас! — и в Галликанскую Церковь и захватила многих её Прелатов), так и мотовство высших военных. (В то вре-мя, как первым, и многим — из числа недостойных светских, до того не имевших и духовного сана, богатые Епархии и аббатства доставались по санкции от Короля, вторые принуждены были тратить огромные суммы для сформирования, а то и содержания роты или полка, которыми в таком случае им предоставлялось командовать; иногда траты брали на себя их отцы. Т. к. у французских дворян бытовало обыкновение младших сыновей, лишавшихся наследства в силу майората, посвящать духовной или военной карьере. И что за пастыри и командиры выходили из несовершеннолетних, из изнеженных юнцов?!..)
Тем временем наши именья сократились настолько, что те, чьи предки прежде предводительствовали многотысячными феодальными ополчениями и вольными дружинами наемников, ныне не могли даже позволить помыс-лить себе о вступлении в военную службу. При этом, по своему образу жиз-ни, мы целиком принадлежали к выделившимся из состава благородного со-словия т. н. петит-дворянам.** (Из этой-то среды многочисленного провин-циального дворянства, бережно хранившего идеалы старого рыцарства, вы-шли впоследствии такие замечательные деятели славной Вандейской войны, как Свв. Лескюр, Боншан, Мариньи, д’Эльбе, Ла-Роше-Жакелен, Шаретт, Са-——————————
* 1643—1715 гг., 1715—1723 гг.
** Petite noblesse. «Маленькие благородные», т. е. бедные, разорившиеся, обнищав-шие дворяне.
пино, Буа-Ги и прочие известные предводители восставших вандейцев и шуа-нов.)
При Людовике XV* батюшка мой, Барон д’Олоннэ, Жан-Мари де Лонг-вилль, вынужден был поступить в военную службу в колониальную армию, ибо после смерти дедушки ему достались одни долги. Войска эти содержа-лись на счёт французской Ост-Индской компании и служили защитою её торговых факторий в Индии. Офицеры туда в основном набирались из числа бедных петит-дворян и даже людей неблагородного происхождения — сыно-вей буржуа и купцов; солдаты же — почти исключительно из люмпенов: раз-ного бездомовного сброда, нищих бродяг и даже осуждённых преступников, коим обязательная каторга либо ссылка в колонии заменялась принудитель-ною службою в тех же колониях. Естественно, что эти номерные полки Ост-Индской компании оказались в непривилегированном положении в сравне-нии с частями королевской армии, расквартированными в метрополии, во Франции, и гордо носившими почётные наименования провинций, где они формировались — регимента д’Анжу, Шампань, Фландрского и проч. Все они свысока поглядывали на колониальные части. Чтобы у читателя не сло-жилось превратного представления, будто в Ост-Индской армии царили нра-вы позднейшей каторги французской республики, замечу, что на совместной тяжёлой и долгой службе офицеры, сами люди простосердечные, очень срод-нились со своими солдатами — такими же беднягами, как и они сами! — и благотворно влияли на мораль подчинённых одним собственным примером, совсем обходясь без угроз и побоев. При нашем Старом режиме во всей французской армии не было телесных наказаний, в отличие от английской, прусской и русской, где по спинам забитых солдат так и гуляла палка капра-ла. Вообще французские колониальные войска, составленные из людей, коим по большому счёту нечего было терять, отличались отчаянною храбростию. (После Реставрации они послужили прообразом славного Иностранного Ле-гиона.) Однако изменчивая фортуна отвернулась от оружия французов в Бен-галии, где наши понесли решительное поражение от англичан.** Таким обра-зом судьба французских колоний в Индии была решена — как и в Канаде, они окончательно переходили в английские руки. Даже прибытие в Ост-Инд-скую армию знаменитого полководца Лалли не спасло положения: здесь уда-ча его покинула. Мой батюшка возвратился на родину, покрытый ранами и в скромном чине капитана за двадцатилетнюю службу, зато безо всяких средств и без надежды на пенсию. Ибо французская Ост-Индская компания с потерею своих владений в Индии, захваченных такою же английскою компа-нией, оказалась банкротом и распустила свои войска.*** Правительство же не пожелало брать на себя обязательств по содержанию частной армии и вы-плате пенсиона её офицерам и рядовым. Тем более, батюшка оказался заме-шанным в деле злосчастного Лалли и даже очутился в тюрьме вместе с ним. ——————————
* 1715—1774 гг.
** В битве при Плесси — 23 июня 1757 г.
*** 1769 г.
(Но в раннем детстве я об этом не знала, так что о подробностях расскажу позже.)
Матушка моя, Мари-Жанна, была из Лузиньянов* — первой семьи Верх-него Пуату, а те, в свою очередь, произошли в незапамятные времена от Бе-лой Дамы Мелузины, как гласит семейное предание. Лузиньяны являлись в полном смысле историческим родом — не только во Франции, но и в исто-рии Востока. Известные бойцы Крестовых походов и Крестовой войны в ис-панской Кастилье, при конце XII века они стали Королями Иерусалима и Кипра, а в XIII столетии — Киликийской Армении, благодаря бракам с по-следними Наследницами их династий, чьими сильными заступниками они се-бя показали. После утраты Святой Земли и последнего христианского владе-ния в Малой Азии — армянского Киликийского Царства Лузиньяны вороти- лись во Францию и долго странствовали по королевским Дворам Европы, где напрасно звали к новым Крестовым походам для отвоевания земель восточ-ных христиан. Царственных изгнанников никто уж не слушал, и постепенно их значение умалялось, пока и вовсе не сошло на нет. Их земли в самой Франции, когда-то обширные, сжимались подобно шагреневой коже и ко времени рождения моей матушки уменьшились настолько, что в приданое ей достался один глухой замок из древней башни с несколькими акрами** вино-градника в диких предгорьях Беарна, у самых снежных отрогов Пиренеев.
Братец мой, Жан-Рене-Франсуа, старше меня на 2 года, умер от просту-ды ещё во младенчестве. И с тех пор любовь родителей сосредоточилась ис-ключительно на мне одной. Они были несказанно рады, что Господь послал им второе дитя, и всегда благодарили за это Его благость и всех Святых в своих каждодневных молитвах. Бог не дал им более наследников. Так с дет-ства оказалась я окруженною трогательною заботою всех домочадцев.
Итак, родилась я, как было уже сказано мною выше, в родовом шато*** Лонгвилль, выстроенном для жилья Сеньорами Олоннэ во второй четверти XVII столетия, после того как грозный первый министр Ришельё срыл укреп-ления их крепостей и разрушил саму феодальную твердыню. Что представ-лял фамильный наш замок? Ко времени моего рождения он имел уже мало общего как с теми грозными феодальными твердынями, что ныне рисуются нашему воображению под влиянием романтических произведений Сэра Вальтера Скотта, так и с наполненными мистикою в духе госпожи Ратклиф роскошными дворцами знати, и являл собою всего лишь скромный домик в три этажа, с высокою красною черепичною крышею, узкий и длинный, чьи стены, сложенные из местного камня, оштукатуренные и выбеленные, увиты плющом, папоротником и диким виноградом и обсажены вокруг старыми каштановыми деревьями. С южной стороны к дому примыкал большой сад из яблонь; росли там в изобилии и груши, и иные плодовые деревья и кусты ——————————
* De Lusignan.
** Acre. 0, 37 десятин или 0, 405 га. Обычный участок, который мог обработать пахарь с 1 быком за 1 день.
*** Загородная усадьба, замок.
ягод, посреди виноградников, живописно раскинувшихся на зелёных холмах вокруг. Перед самым фасадом попечением матушки был разбит палисадник с цветочными клумбами разных форм и размеров.
Изо всех обширных феодов прежних Сеньоров Олоннэ нашей семье ос-тавался скудный клочок земли, возделываемый усилиями немногих добрых наших арендаторов из деревушки по соседству. Две семейства из них — со-всем неимущие — ютились в двух нижних комнатках нашего дома и труди-лись подёнщиками:* в саду и на винограднике, ухаживали за скотиной и для неё накашивали на зиму сено по лесным полянам. За садом и огородом, где росли бобы, лук и капуста, на самом краю двора стояла конюшня, обширная, но всего с тремя лошадьми — батюшкиной верховой, породистой, и двумя смирными бретонскими лошадками. К конюшне примыкало обширное стой-ло для мулов и осликов. Рядом помещался коровник с четырьмя упряжками рабочих быков-волов, с телятами и шестью дойными коровами; тут же, за перегородкой, жили чёрно-рябые свиньи с поросятами. Там же был устроен загон на полсотни овечек и козочек. С другой стороны был пристроен птич-ник с курами, индейками, гусями и утками. Всё это было сложено из грубого камня без извести и крыто камышом. Весь двор был обнесён высокою сте-ною из того же материала, с массивными кованными двустворчатыми воро-тами, с наполненными зацветшею водою боевыми рвами и прудом, где воль-но плавали утки и гуси посреди зарослей кувшинок и лилий и водились жир-ные карпы. Арендаторы своими силами — своим скотом и инвентарём — вспахивали поле (но засевали нашими семенами) и жали овёс — для лоша-дей, ячмень — для прочих животных, немного ржи, пшеницы и гречихи — для пропитания нас и подёнщиков. Так они отрабатывали свои аренды, за что денег с них не требовалось искони. Подёнщики пасли скот и прибирались за ним, убирали виноград и приготовляли прекрасные вина по рецептам ба-тюшки. Их жёны и девушки доили коров, коз и овец и вместе с матушкой из-готовляли разнообразные сыры и проч. Каждое утро молочные продукты и яйца грузились в телегу, запряженную нашими бретонками, и вывозились на продажу на рынок, в Сабль. Чудесные вина наши покупал приезжавший по нескольку раз в году виноторговец из Ла-Рошели.** (Смышлённый купец вы-давал их за чудное ларошельское, как разузнал батюшка. По правде сказать, они были неотличимы по тонкому вкусу и букету.) Всё это доставляло нам единственный доход и давало пищу семьям подёнщикам. Кров же они имели в первом этаже, возле кухни и столового зала, где трижды в день собиралась наша семья. С нами за стол, по обычаю, всегда усаживались и их семьи и вре-мя от времени забредавшие в нашу глухомань случайные прохожие и нищие. Причём и на верхний и на нижний конец стола подавалась одна и та же прос-тая пища: любимый наш луковый суп, гречневая каша, варёные и тушёные бобы и капуста, каштаны, молочное, варенья, вино и — в изобилии — сидр, ——————————
* Journalier.
** La Rochelle.
которые хранились в дубовых бочках в подземелье шато рядом с гигантски-ми головами сыру. Вообще капустные кушанья под всеми видами неизменно присутствовали в нашем рационе. (Так что в войну синие* обзывали наших вандейцев «капустными брюхами».) Добавлю, что детишки подёнщиков вы-пасали овец и свиней в лесу, где последние искали свои любимые жёлуди, в изобилии усыпавшие дубравы; так что мясо иногда разнообразило наш стол. Я с ними ходила в лес — за ягодами и грибами, и собирала каштаны. Двор оберегали большие собаки-гриффоны. На ночь их поднимали из укрытых и вымощенных соломою пристенных ям. Это были верные, лютые сторожа. Кроликов держали в точно таких же ямах-садках, сплошь изрытых норами, обсаженных непролазною живою изгородью. Сколько в доме, во дворе и во-круг него подвизалось и плодилось котов и кошечек я и не припомню. Все вместе они выпивали львиную долю нашего молока.
Большим подспорьем в нашей жизни служила охота, на которую батюш-ка отправлялся едва ли не каждый день. Ранним утром он обыкновенно вы-езжал со двора шато на своей чистокровной английской лошади и в сопрово-ждении трёх любимых собак, гончих-гриффонов, долгими упражнениями специально выдрессированных им для охоты и на крупного, и на мелкого зверя. Чаще, однако, попадался батюшке зверь мелкий. Но иногда случалось ему подстреливать кабана и лишь изредка — лань или даже оленя. Основной же батюшкиной добычей был кролик или заяц, реже — дикая коза. Неутоми-мый охотник, он никогда не возвращался домой без трофея, в чём прямо по-читал достоинство охотника. Но, бывало, приходилось ворочáться и с пусты-ми руками, притом вовсе не из-за неумения. Ибо когда доброму батюшке по-падался на пути какой-нибудь голодный бедняк, он имел обыкновение отда-вать ему свою дичь. Когда же в замок привозилась дикая свинья, убитая на охоте, то половина туши, по давно заведённому и свято исполнявшемуся на-шими Олоннэ обычаю, отсылалась на деревню для раздела среди бедняков, вдов и сирот. Тогда такой трофей торжественно вносился и тщательно обме-ривался батюшкою при полном стечении всех наших домочадцев. Затем из его остатка обязательно готовился праздничный ужин. Иногда по прихоти удачливого охотника трофей зажаривался над огромным очагом целиком. Матушку подобное расточительство приводило в ужас. Напитки подавались в изрядном количестве. Батюшка восседал во главе стола разгорячённый ви-ном, при таковом случае употреблявшимся им более обыкновенного, и с жа-ром повествовал обо всех перепитиях охоты, подкрепляя выразительную речь свою резкою жестикуляциею.
Иногда, помнится, нечасто из-за нашего недостатка в средствах, батюш-ка принимал в гостях соседей дворян, таких же заядлых охотников, как и он сам. Здесь охотничьи истории, самые невероятные, обычно лились как из ро-га изобилия. Но больше всего нравились мне визиты приезжавших, изредка и ——————————
* Bleus фр. Так называли республиканцев, сторонников Французской революции, по цвету их военных мундиров. Примечательно, что во французском языке «синий» и «голу-бой» обозначены одним этим словом.
издалека, старых товарищей по оружию моего батюшки. В таковых редких случаях в замок сходились чуть не все жители окрест, обычно никогда не по- кидавшие пределов родного края. В тихом нашем шато становилось много- людно и шумно. С замиранием сердца слушали мы удивительные рассказы: о жестокой индийской войне и о дальних походах сквозь джунгли и горы, о за-садах и погонях, осадах и штурмах, о сказочных странах, цветущих городах и таинственных храмах Востока, об ослепительной роскоши Магараджей. От-чего у наших крестьян* раскрывались от изумления рты; они даже забывали потягивать свой излюбленный сидр (в изобилии выставлявшийся для них гостеприимною матушкою). (Простые, суровые дети пуатевинских лесов, они тогда и не представляли даже, что очень скоро им самим доведётся стать от-важными героями куда более величественной Вандейской эпопеи!) Особенно поражали наше воображение рассказы о яркой восточной природе и диковин-ных, неведомых нам зверях — умных, добрых слонах, сильных львах и ко-варных, кровожадных тиграх. (Ведь мы и подумать не могли, что многим из очарованных слушателей суждено будет превратиться в благородных львов и вступить в яростную борьбу с куда более жестокосердыми тиграми респуб-лики!)
Крестьян Пуату отличает деревенское простодушие, их можно уверить в чём угодно. Потому разнообразные охотничьи истории моего батюшки, при-правленные изрядною долею азартного вымысла, свойственного всем охот-никам, вызывали у них истинное восхищение. Стать охотниками сами они не могли, ибо в то время право охотиться составляло одну из привилегий благо-родных, и причём — важнейшую для провинциального дворянства. Многие бедные дворяне (а петит-дворян было великое множество именно на Западе Франции), не имевшие даже такого маленького домашнего хозяйства как у нас и из-за своей вопиющей нищеты лишённые возможности поступить в службу, жили почти исключительно одною только охотою, иначе со своими многочисленными семьями попросту умерли бы с голоду в своих полуразва-лившихся замках. Всё движимое имущество таких бедняков часто составляла одна лишь охотничья кляча, издыхавшая от голоду вместе со своим владель-цем. По целым дням они пропадали в полях и пущах, чтобы с торжеством во-ротиться восвояси с притороченною к седлу парой кроликов или даже, может быть, — о, везение! — с зайцем. Зачастую возвращались и ни с чем, ибо, по-добно моему батюшке, даже и в стеснённых обстоятельствах продолжали следовать рыцарскому великодушному обыкновению и запросто могли уде-лить крохи своей жалкой дичи случайно попавшимся по дороге нищим бро-дягам, крестьянской вдовице, сироте. Тогда дома усталого главу семейства встречал укоризненный взор супруги и вопли голодных детей. Сколько се-мейных драм в таких случаях разыгрывалось в рыцарских залах древних зам-ков!.. Часто случалось и обратное. Когда к такому вот замку прибредала доб-рая старушка-крестьянка и подавала госпоже курочку или лукошко яичек, либо зажиточный фермер завозил в дар воз овощей, пригонял овцу или те- ——————————
* Paysans.
лёнка, или жители деревни — сами ещё большие бедняки — прослыша о ца-рящей в замке нужде (из благородной гордости всегда тщательно скрывае-мой), испытывали чувство привязанности к давним своим господам, благоде-телям и защитникам, и приводили во двор замка дойную коровку, как раз в тот момент когда его обитатели в прямом смысле опухали с голоду. И тогда благородная дама, со слезами благодарности и стыда, бралась за подойник и сама садилась доить своими белыми руками. А ведь на её иждивении остава-лись ещё старые слуги дома, одряхлевшие и неспособные к работе, но кото-рых никак нельзя было выгнать за ворота — на голодную смерть.
Самим кодексом дворянской чести наши петит-дворяне были поставле-ны в совершенно безвыходное положение. Занятия торговлею, промышлен-ностью, предпринимательство являлись для них запретным плодом, ибо по-читались низкими занятиями, пятнающими честь дворянина. Поступление в какую-либо гражданскую, судейскую должность также косвенно не поощря-лось — это значило из дворянства шпаги опуститься до дворянства мантии. Таким образом переступить сословный барьер означало лишить будущности потомство, ибо благородство его происхождения становилось сомнительным. Сын такого дворянина не смел вступить в военную службу (занятие — един-ственно достойное для дворянина), дочь — выйти замуж за равного себе. Очень немногие решались на такое. Многие прямо жили совершенными за-творниками, ибо стыдились показаться в отрепьях; слабые чахли и опуска-лись. Нищета, полуголодное прозябание, отчаяние прочно свили свои отвра-тительные гнёзда под закопчёнными сводами замков Пуату, Анжу, Мэна, Бретани, Нормандии — по всему Западу Франции…
Даже и в военной службе, столь для него вожделенной, бедный дворя-нин, несмотря ни на какие заслуги, никак не мог надеяться даже на командо-вание ротой, не говоря уж о том, чтобы получить полк. Освободившиеся ва-кансии распределялись среди придворной знати, людей общества, т. к. нужно было обладать достаточным состоянием для содержания своей роты или пол-ка. Так государство слагало с себя львиную долю расходов на армию. Бедня-кам же приходилось во всю службу довольствоваться скромными должностя-ми младших ротных офицеров. К тому же на таких обычно возлагались все хлопотные и тяжёлые обязанности по дисциплине и муштровке солдат, при самом ограниченном жаловании. Таких содержали в чёрном теле. Таким об-разом, чин лейтенанта оказывался венцом всей их военной карьеры. (Потому неудивительно, что наш Шаретт — впоследствии прославленный генералис-симус Вандеи — прослужил все десять лет заокеанской войны в одном и том же лейтенантском чине.)
Конечно, мужикам приходилось гораздо хуже благородных. Домашний быт крестьянина Западной Франции доныне отличается крайней простотою и суровостью обстановки. Вода употребительна только для питья и стирки, для купанья младенцев; для мытья же тел взрослых — только перед Господними праздниками. Часто с людьми ютятся и их животные: котные овцы и козы, даже — поросные свиньи, а после и — приплод. Жильё являет собою врос-шую по самые окошки в землю хижину, чьи стены из дикого камня грубой кладки иногда скреплены известью. Кровля из соломы, в наших болотистых приморских краях — из камыша; топливо — то же. Как правило, потолок здесь отсутствует, стропила нависают над самыми головами, положенные низко, чтобы уберечь тепло, исходящее от огромного очага, устроенного по-среди дома, представляющего собою одну большую комнату для многочис-ленного семейства, с земляным полом, иногда — обмазанным глиною. В та-ком жилище вся нехитрая мебель — стол, лавки, кровать — сколочена свои-ми руками (понятно, о полировке нет и речи) и расставлена у очага — к теп-лу и свету поближе. В очаге обязательные принадлежности — надочажная цепь с котлом, решётка, вертёл. Здесь раз в день варят скудную пищу, в гли-няных горшках — необычайно вкусную; растительная почти не отличается от подаваемой в шато — со всегдашним обилием капусты; в пост — немного рыбы, мясо — только в праздник; зато хлеб такой же: ржаной, ячменный — аж синий, и быстро черствеет; и любимые наши лепёшки из гречихи. Здесь обсушивают одежду и греют озябшее тело осенью и зимой, такими длинны-ми и холодными на Западе. Зачастую, огонь очага один освещает по вечерам всю мрачную внутренность хижины; иногда ему слабо помогают в этом смо-листые коренья, но они быстро гаснут и больше чадят, чем светят. Правда, и очажный дым не всегда выходит в дыру в крыше, особливо если нет ветра, и стелется по всему дому; оттого-то копоть повсюду. Другие светильники, на-ливаемые жиром, в крестьянском быту редки и встречаются лишь у зажиточ-ных. Вокруг очага тёмными вечерами собирается вся семья — послушать удивительные сказки стариков. По воскресеньям и в праздники такая семья в полном составе обязательно отправляется в приходскую церковь. В преддве-рии каждого праздника следует Исповедь и Причастие. Монотонность бытия скрашивают ещё крестины, свадьбы и Первое Причастие детей — великая, трепетная радость всех домочадцев. Вот и весь досуг. Да ещё на праздник приходского Святого — торжество всей деревни — молодёжь соберётся у церкви на гулянье и танцы. Здесь юноши состязаются в силе и ловкости — метают кольца, играют в мяч, бегают взапуски, бьются на жердинах — перед очами милых своих и почтенных отцов, выступающих арбитрами; в то самое время, как милочки увенчивают победителей венками из зелени и цветов. За-долго до такого праздника крестьянские парни готовятся к нему длительны-ми тренировками, чтоб достойно предстать пред глазами родной деревни. (Такие вот приходские состязания здорово послужили впоследствии нашей Вандейской войне за Веру, когда наши молодые люди, доселе не видавшие армии, но благодаря деревенским играм сильные, смелые и ловкие, самоот-верженно противопостали закалённым в битвах европейской войны ветера-нам республики.) На вечеринках юноши целомудренно ухаживают за стыд-ливыми девушками; потом они влюбляются, женятся, рождаются детки.
Обыкновенный костюм крестьянина на Западе Франции составляют и до сих пор сорочка и короткие — до колен — широкие штаны грубого холста из домотканой пряжи, оставляющие ноги голыми до самых лодыжек. (В зиму их просто обёртывают тряпьём. Только зажиточные дозволяют себе от сырости и холода фабричные чулки, по дорогой цене.) Бедняки свои деревянные башмаки* также надевают прямо на босу ногу. (Одни богатые фермеры носят покупную обувь с высокими гетрами из кожи.) Старинный французский каф-тан доныне сохраняется только на Западе: короткий — до бедер — с круглы-ми полами и большими накладными карманами по бокам. (Одни богачи ще-голяют ещё и в цветных жилетках, надеваемых под камзол и усеянных боль-шими медными пуговицами.) Мужицкий головной убор состоит из вязаного шерстяного колпака, поверх которого обязательная широкополая войлочная шляпа. (Такие шляпы в старину служили первым отличием военного наряда благородных, потому поселянин Западной Франции страшно ею гордится, что, при кланах, кажется ему подтверждением отдалённого благородства собственного происхождения и отсутствия крепостного права на Западе.) От не-погоды и мужчины и женщины одинаково запахиваются в грубые шер-стяные плащи с обычными капюшонами. Костюм крестьянок столь же прост и неприхотлив: тёмное — до земли — холщовое платье; поверх белый пе-редник — фартух; гладко причёсанные по обеим сторонам открытого и вы-сокого лба волосы собраны под белый чепец, формою напоминающий мона-шеский наголовник; те же неуклюжие деревянные башмаки на ногах; зимою голова, плечи и спина накрываются короткими шерстяными накидками, тол-стыми, негнущимися. Вся крестьянская одежда сильно страдает от непогоды при нашем сыром, ветреном и холодном климате, помимо того носит на себе заметные следы полевых работ и хранит их долго, т. к. стирке подвергается в исключительных случаях — перед праздниками. Только тогда бедняки ста-раются принарядиться: загодя достают из сундуков чистое праздничное пла-тье, иногда к этому торжественному случаю даже приобретаются обновки.
Церковный приход во имя того или другого Святого или Господнего праздника досейчас служит не одним духовным , но и общественным цент-ром жизни всей французской деревни. Добрые её священники кюре (в боль-ших приходах — ректор)** во всю жизнь сопровождают набожных христиан, и не только душу, но и — само тело в буквальном смысле: крестят при рож-дении нового христианина, воцерковляют, старательно готовят к великому Таинству Первого Причастия; затем во всё время жизни тщательно наставля-ют в обязанностях христианина, сына, брата, мужа и отца, регулярно прини-мают Исповедь, в своё время совершают трепетное Таинство Венчания; по необходимости мирят семьи, утишая разыгравшиеся бывало страсти, назна-чают епитимии; в должное время миропомазывают и проводят в мир иной, отпевая и погребая в освященной земле на церковном кладбище, правят па-нихиды и поминают; затем весь круг повторяют и с детьми. Они же и учат способных из деревенских мальчишек; и не только грамоте и счёту, но и Ка-техизису, начаткам богословия. (Новой катехизации Пуату и Бретани при конце XVII столетия положил начало Святой отец де Монфор.) За неимением наёмных учителей в западных приходах, в большинстве бедных, едва-едва один из десятка селян знает грамоте. (При мне из женщин учились одни бла- ——————————
* Сабо. Фр. sabot.
** От лат. curatus — «заботящийся». От лат. rector — «руководитель».
городные.) Добавим, что за отсутствием лекарей на деревне большинство священников сведущи в познаниях медицины и выступают ещё и в роли вра-чевателей не только духа, но и телес: собирают аптечки и пользуют ими сво-их прихожан. Такой священнослужитель всегда сам, своими руками, обраба-тывает церковное поле в своём приходе. При нём приходской совет, избирае-мый из наиблагочестивейших жителей, имеет попечение о церковной собст-венности и распределении десятины с урожая. (Которую доселе вносят ве-рующие на Западе по собственному почину; а при Старом режиме десятина собиралась неукоснительно.) За эту жертву христиан приобреталось церков-ное поле для каждого прихода: часть урожая с него доставляла пищу самим служителям Церкви; другая, большая, шла на нужды благотворительности — сирым и бедным, вдовам и сиротам; остатки закладывались на хранение в ам-бар ризницы — для безвозмездных раздач односельчанам в голодные годы. Сходясь у церкви, крестьяне решают все вопросы хозяйственной жизни: устанавливают правила пользования общинными пастбищами, сенокосами и др. угодьями, раскладывают между собою подати и из своей среды выбирают себе синдиков;* и всё — по совету кюре, апостольскою жизнью заслуживше-го уважение прихожан и приобрётшего власть над их умами и сердцем. Наши добрые пуатевинцы, анжуйцы, мэнцы, нормандцы, бретонцы просто не мыс-лят себя вне Католической Религии. Если в маленькой, на несколько хижин, деревушке и нет церкви, то всегда имеется хотя бы часовенка или обязатель-ное каменное либо деревянное распятие при дорожном перепутье, у которого благочестивые жители роют колодец для утоления жажды путниками. По обычаю крайнего Запада (тому более как тысячу лет занесённому к нам ир-ландской миссией и свято держащемуся и по сей день в Бретани), при убогих церквушках часто даже не возводилось колокольни, а роль колокола в бед-ном приходе выполняло обыкновенное било, привешенное к перекладине из дерева. И каждый, при надобности сообщить нечто важное всему народу, подходил и колотил по нему что есть мочи, пока отовсюду не стекались вы-слушать его крестьяне. В деревнях считали, что колокольным звоном и глу-хими звуками била отгоняют бесов, так что сам Сатана с сыном своим в аду трясутся. (Скоро, ох, скоро вырвутся они на свободу!..)
Деревенское житьё во все времена — и во Франции, да и в других стра-нах, должно быть, — всегда было и остаётся наиболее тяжким уделом для труженника. Пахотная земля в Анжу и Пуату большей частью принадлежала местному дворянству; меньшая часть её уже перед революцией перешла в руки городских буржуа, и процесс её скупки за бесценок у разорявшихся пе-тит-дворян шёл полным ходом, невзирая на королевские ограничения, тя-жесть преодоления которых вызывало раздражение и злобу богатевшего третьего сословия, всеми правдами и неправдами стремившегося, с одной стороны, выгодно вложить деньги в недвижимость и получить прибыль, и облагородиться, с другой. Т. к. наследственное землевладение при самом по-——————————
* От др.-греч. σύνδικος или συνήγορος — «защитник». Представитель городского, де-ревенского самоуправления; выборный чиновник, ведавший мелкими судебными делами.
рядке вещей, сложившемся при Старом режиме, открывало доступ к дворян-ству. (Зачастую титулы приобретались, если не для себя, то для детей, насле-довавших предварительно скупленные предусмотрительными родителями земли. После чего для одворянивания достаточно было внести некоторую сумму в казну. Вспомним злободневную комедию «Мещанин во дворянст-ве». Высшие городские муниципальные должности и большинство провин-циальных парламентских и судейских так же предполагали право на благо-родство. Так за два века сложилось дворянство мантии, давшее Франции столь многих деятелей, замечательных в её истории. Итак, дворянство до ре-волюции вовсе не представляло собою закрытого сословия, как после пред-ставляли ниспровергатели Трона и Алтаря, хоть до того облагораживание было их алчной мечтою.) Во владении Церкви, т. е. Епископств и аббатств, на Западе Франции находилось совсем немного земли, которая обрабатыва-лась трудом, в основном, самих монахов и послушников. И вовсе скромные, приходские участки были вообще мало различимы с крестьянскими надела-ми и возделывались одним сельским кюре, коему и служили для пропитания. В большинстве своём крестьяне выступали арендаторами дворян. Ибо бога-тые буржуа предпочитали вести самостоятельное хозяйство наёмным трудом батраков, подёнщина которых на Западе страны стоила дёшево. Дворяне же, наоборот, охотно сдавали земли за небольшую натуральную плату своим крестьянам, следуя исстари привязанности к последним, бывшим их давними подданными, и при том продолжали оказывать им всяческое покровительст-во и помощь: ссужали семенами, скотом, инвентарём и — зерном — при час-то повторявшихся голодовках.
Вот как это выглядело на примере нашей семьи. За средний участок на-ши крестьяне вносили батюшке корма для годового пропитания коровы, ло-шади или свиньи, за меньший — овцы, козы; за виноградник — бочонок ви-на; в других случаях — раз в год приводили телка. Малосильные, т. е. не имевшие рабочей тяги, обрабатывавшие поле вручную — одною мотыгою, как правило, вовсе освобождались даже и от такой натуры, или она была с их стороны произвольной — в случае урожая. Из них самые бедные, огородники и садовники, доставляли в шато понемногу овощей и фруктов. Оттого-то, от такой непосильной ноши покровительства старинной клиентелле (подобие римского патрицианского патроната) и невыгодных аренд, дворянство нища-ло и разорялось.
Все бывшие господские земли содержались мужиками в долгосрочной аренде — снятыми на 10, 20, 30 и более лет, а то и — пожизненно. Зажиточ-ные фермеры старались выкупать участки в полную свою собственность и немало преуспели в этом. Обычно, при крайней нужде, господа предпочита-ли продавать землю таким своим подданным задёшево, чем чужим купцам — даже и подороже. Так что перед революцией в руках фермеров находилось земли более, чем у буржуа.
Такие обширные поля, как и у крупных долгосрочных арендаторов, по местному обыкновению обсаживались деревьями и кустарником, обносились изгородями — живыми и рукотворными, из лозы, плетнями, вокруг окапыва-лись рвами, а из добытой таким образом земли за ними насыпались валы. Иногда прямо на валы сверху громоздились горы навоза, который после пус-кали для удобрения полей, когда уж дожди вымывали из него все питатель-ные вещества. Обилие навоза производил скот, пасшийся на тучных залив-ных лугах под защитою живой ограды — от хищников и непогоды. До самых заморозков там держали молочные стада коров, телят и волов, и круглый год коз и овец. Такое скотоводство считалось безотходным: бокажная зелень и трава служили кормом животным, их отходы — для унаваживания полей, чьи участки чередовались с паром, пастбищами и сенокосами, подлеском, ро-щами дуба, вяза и прочих лиственных деревьев, и бором вековых сосен. В ле-жавших возле лугов, в заболоченных низинах, озёрцах и рукотворных прудах разводилась рыба. Всё вместе это смешение, прорезанное немногими нераз-личимыми для постороннего взора тропинками, составляло причудливый ла-биринт, известный с именем Бокажа.* (В нём-то и запутывались десятиле-тиями армии синих.) Однако, сколько труда стоило подсаживать кустарники и деревья вместо повреждённых скотом, обрезать их, подсыпать и укреплять откосы склонов и стен после оползней?!.. Одному нашему западному кресть-янину, с его упорством, такой титанический труд казался под силу!
Внутри самого участка возводились длинные и узкие особняки двух-, а то и трёхэтажной постройки — фермы, хутора, мызы, — заключавшие в себе множество хозяйственных строений, нередко огораживаемых второю высо-кою, выше человеческого роста, стеною из дикого камня, — настоящие зам-ки. (Такие уединённо стоящие фермы сослужили в Вандейскую войну неоце-нённую службу, ибо представляли готовые боевые станы для нас. Всё это бы-ли естественные крепости, разбросанные одна поодаль другой, но обыкно-венно в пределах видимости друг друга, наподобие укреплённых постов. В них мы были неуязвимы даже перед артиллериею. Они, как и мельницы, как леса Анжу и болота Маре, и как рощицы Бокажа, — как и всё живое и мёрт-вое в нашей Вандее! — даже кладбища наших предков с их каменными над-гробиями, послужившими надёжными укрытиями от пуль и картечи их по-томкам, — вызывали особенную ярость синих, при любом удобном случае норовивших разрушить и сравнять их с землёю.)
В нашем болотистом прибрежном краю таких ферм с бокажным спосо-бом земледелия, правда, немного. Бокаж раскинулся на севере Пуату (ны-нешний департамент Дё-Севр),** в Анжу, Бретани и в Нормандии. Откуда взялось это название? Такой своеобразный способ хозяйствования возник в древности, когда девственные леса стали исчезать и вырубаться с ростом жи-телей, которые засевали расчищенные поляны. Остатки пущи и составили Бокаж. Позже, прореживанием или, наоборот, пригибанием деревьев, устрое-ны правильные изгороди и насажены сады из вишен, груш, слив, особенно из любимых по всему Западу яблонь. Путём осторожного прореживания де-ревьев добывались дрова для отапливания ферм и пиломатериалы для строи-——————————
* Le Bocage.
** Deux-Sèvres; «Два Севра». От рек Севр-Нантез и Ньортез (Нантский и Ньортский).
тельства. (По всем речушкам устроены были маленькие водяные пилорезки.) Здесь, в убежище сохранившейся чащи, в зарослях подлеска в изобилии во-дилась дикая птица и прочая мелкая дичь, истреблявшая на полях не одни по-беги, но и вредных насекомых; росли грибы, дикие ягоды ежевики, боярыш-ника и проч., и фрукты. Связавшие фермы и клочки пашни тропинки и доро-ги узки и извилисты, сплошь оплетены буйной растительностью, тенистым покровом закрывающей их от солнца. (Места, идеальные для военных засад и отступления. Тут наши, белые, любили подстерегать синих.)* Подобным об-разом, изгородями, от солнечных лучей, ветра и от разрушения эрозией за-щищены и пахотные участки; так на полях задерживается влага, а её излишки посредством канав отводятся на дороги в низине, из-за чего те зачастую не-проходимы. (Что тоже было нам на руку в войне, ибо затрудняло продвиже-ние на нашу территорию синих.) Зато западные реки сохранили первоздан-ную чистоту: в них в обилии водится разная рыба, нерестится лосось, а в устья заходит из моря даже форель.
Помимо полевых участков, в самих деревнях у крестьян имелись и ого-роды, овощи с которых у бедных шли к столу, у зажиточных — и на рынок. Из птицы кур держали исключительно на яйца (изредка, не по всем воскрес-ным дням даже, в крестьянский суп умудрялась попасть какая-нибудь соста-рившаяся — уже не несушка); возле водоёмов — гусей и уток; иногда, кто побогаче, и индеек. Одни богатые фермеры заводили свиней, местной поро-ды — чёрных, худых, зато на удивление расторопных, неприхотливых и пло-довитых. Они высоко задирали свои потешные, пытливые мордочки и с лю-бопытством вертели ими во все стороны, а маленькие свиньи глазки всегда светились задорным живым огоньком. (Даже в этом была наша Вандея!) Их не держали взаперти — из-за бескормицы, — а выпасали в лесах, где наши вандейские хрюши-умницы сами искали себе пищу. (В детстве мне так нра-вилось возиться с добрыми свинками и с их поросятками!..) Одни коровы-кормилицы непременно населяют каждый крестьянский двор, даже самый бедный. Наши олоннские коровки неимоверно выносливы и легко находят себе корм в самых неблагоприятных условиях. Их пшеничного цвета не-большие тушки так и мелькают среди болот Олоннэ, ловко пробираясь меж топей. Лишь неимущие огородники довольствовались козою либо овцой. Ко-за наша древнего мавританского происхождения** и вся такая же чёрная, лишь мордочка отмечена белыми полосками. Наоборот, овечка отлична от неё: светлых мастей — истый ангельский барашек видом. И те и другие при-вычны к самым грубым кормам, которые обыкновенно добывают посреди тех же болот. Зато кроликов крестьяне не разводили вовсе — это привилегия ——————————
* Blancs фр. Имя, даное роялистам — французским монархистам — по цвету короле-ского знамени династии Бурбонов и лилий Франции, принятых Бурбонами в свой герб. Во Франции (да и не только во Франции) «Les Blancs et les bleus», «Белые и синие» — «жес-токий спор разделённой нации», не окончившийся до сих пор…
** Маврами в Западной Европе звали темнокожих берберов и арабов Северной Афри-ки. В отличие от сарацин — арабов Аравии, Ближнего и Среднего Востока, более светлых. Правда, нередко эти разные понятия путались.
знати. Даже если дикий кролик или заяц забегал на поле и портил посевы, за-кон воспрещал мужику изловить эту дичь благородных. (Потому-то батюшка так часто оделял ею добрых наших крестьян, для коих она представлялась за-ветным лакомством.)
Виноградники в наших местах являют несомненный признак достатка их возделывателей, ибо вино всегда можно продать за деньги на городских рын-ках.
Во все следовавшие перед усиленно подготовлявшейся революцией го-лодные годы, вызванные происками спекулянтов и часто повторявшимися неурожаями (в чём крестьяне уже тогда прозорливо угадывали перст Божий, грозивший страшными карами отворачивавшейся от Господа Франции!), единственной пищей им служили молоко да каштаны, да местное кислое ви-но — белое пуатевинское да сидр. (Для того возле каждого дома росло не-сколько яблонь — непременное отличие крестьянских усадеб Западной Франции.) Да собирали в лесу разные травы; ими же и лечили деревенские знахари (лекари — почти исключительно одних горожан и немногих благо-родных). Иногда на деревню забредал костоправ или цирюльник, пускавший кровь ото всех болезней и дравший всем подряд зубы. (Таким цирюльником был Гастон из Гаменэ, один из самых первых бесстрашных командиров Ван-деи, чей военный гений вспыхнул и метеором пронёсся на тёмном горизонте тогдашней Франции!) Коновалами в нашем краю бывали одни бродячие цы-гане, целыми таборами скитавшиеся по всему Западу. Одни они могли лечить и пользовать скотину. Просто не знаю, что бы делали без них наши мужики.
Дороже всего для мужика лошадь, местной породы — низкорослая, но необычайно крепкая и выносливая, — ибо связует его с миром: выехать на поле, привезти собранный урожай, сена, соломы, камыша, лесу, отвезти на мельницу зерно, обратно — муку, на рынок — молочное, овощи и остаток урожая. Для того её холят, берегут от надрывной работы и пахоты. (Такое трогательное отношение крестьян-лошадников сослужило нам в Вандейскую войну дурную службу, сказать откровенно, ибо долго не позволяло сформи-ровать кавалерию: мужик с дорогою душой посылал сыновей в Католиче-скую и Королевскую армию, но прижимал лошадок.) Пашут на рабочих бы-ках — волах, парой запряжённых в тяжёлый плуг, а то ещё — и в деревян-ную соху. Весь хозяйственный инвентарь в большинстве самодельный, из дерева — сохи, бороны, вилы, цепы и т. п. Ременная упряжь так же сшита самими крестьянами из выделанных на дому кож; у бедняков встречается ве-рёвочная сбруя. При малоземелье и обработке земли по старинке — явлени-ях, обычных для Запада, — под паром остаются одни небольшие участки и, при условиях местного климата, быстро зарастают кустарниками, которые вытягивают из почвы почти все соки, так что земля таким образом не отды-хает. Бывало, что за отсутствием рабочего скота неимущие возделывали свой крохотный участок вручную, одною мотыгой.
Зато даже у таких мужиков в хозяйстве всегда имелся ослик — для пере-возки клади. Кто не имел коровы, даже козы или овцы, держал ослицу. И та не только была вьючным животным, но и давала необычайно вкусное моло-ко, хоть и немного, но очень жирное и целебное. Наш пуатевинский осёл по-родою необычайно крупен, крепконог и вынослив. Круп у него весьма широк и удобен для езды верхом, а шерсть длинная и густая, масти вороной или гнедой. Всегда с признательностию и… с великим стыдом, к сожалению, вспоминаю вислоухого нашего ослика Черныша. В годы несмышленного младенчества он служил мне лучшею (потому что живою!) и — самою лю-бимою игрушкою. Ослиный характер был на удивление покорлив и тих. Я изо всех сил тянула его за длинные-предлинные ушки — такие мягкие и с пушистыми кисточками на концах, — а он только встрёпывал ими и понуро поглядывал на меня большими глазками, добрыми и печальными. Едва зави-дев меня, он принимался тревожно прядать ушами, догадываясь, что несёт ему очередное моё появление, но оставался смирно стоять на месте, ожидая своей участи с терпением. (А ещё невежды слагают байки об ослиной вздор-ности!) От всей души прошу у тебя прощения за все причинённые тебе дет-скою несмышленностию обиды, добрый мой ослик!.. (В последовавшие за-тем времена, в Первую Вандейскую войну, престарелый уже Черныш заму-чен синими при разорении нашего шато [4 апреля 1793 г.]. Во всю жизнь он был боязлив и послушен людям, наш милый Черныш, и многое мог снести от человека. На этот раз он, верно, учуял нечеловеческое, сатанинское зло, ис-ходившее от пришельцев, и — впервые в жизни! — отказался подчиниться и следовать за чужими, за негодяями. Более того, старый ослик принялся бры-каться и лягаться вовсю и скинул и разбросал все их сумки с порохом и пу-лями, которые они безуспешно пытались на него взвъючить. Тогда синие пе-решли от понуканий к побоям. Но храбрый наш ослик мужественно сносил все истязания и упорно оставался стоять на месте, как вкопанный. Здесь страдалец и принял мученическую смерть, в любимом своём стойле, — си-ние солдаты просто забили несчастное животное прикладами своих ружей. И в этом была наша Вандея!.. В тот же самый день и на тот же самый жестокий манер возле нашего шато оказались убиты синими трое олоннских крестьян, мирно трудившиеся там на пашне. Добрые земледельцы имели смелость от-казаться следовать за синей бандой со своими упряжками как возчики ограб-ленного в нашем шато добра, поминая им при том о Божьем грехе и осеняя их Крестным знаменьем (чтоб отогнать бесов). Об обеих расправах после по-ведали моей матушке неотступно следившие за синими шуаны-мужики де-ревни Олоннэ. Влезши на каштановые деревья у ограды и укрывшись в их густых кронах, наши видели всё и слыхали как командир национальной гвар-дии, глумясь над ещё трепетавшими телами Святых Мучеников, с хохотом говорил своим: «Это сиволапое* мужичьё точно такие ослы, как и та гадкая тварь, что давеча мы заколотили в шато, — такие же злобные, тупые упрям-цы!» «И точно так же эти жалкие скоты не разумеют, в чём состоит их собст-——————————
* Во время гражданских войн на Западе Франции — в Вандею и Шуанерию — белых (большинство которых составляло крестьянство) «патриоты» обзывали «сиволапым быд-лом» — «patauds», а те, в свою очередь, синих (якобы пользовавшихся поддержкой город-ской среды) часто именовали в насмешку «брюхачами» — «rustauds».
венное благо, — свобода, равенство и братство, провозглашённые нашей ре-волюцией, — мой командир!» — подхватил один из злодеев, подольщаясь к начальнику. «Вместо того продолжают по-ослиному верить своему Богу, от-менённому республикой!» — сострил другой патриот-богохульник, под дья-вольский хохот своих достойных соумышленников. Увы, таковы нравы си-ней сволочи!.. В ту же ночь вся эта банда национальной гвардии Сабля была застигнута врасплох вандейцами. Засевшие в густых зарослях дрока вдоль всей дороги, наши шуаны выследили синих на привале, терпеливо дожида-лись, пока те вконец упьются нашим вином, захваченным из шато, и на са-мом рассвете внезапной атакой выбили их до последнего.)
Благодаря нашим ослам в Пуату развелась также и отличная порода му-лов, издавна славившаяся по всему миру великолепным сочетанием красы и силы. Так что на нашем местном наречии патуа все они поэтично прозыва-лись: «Сын морского ветра, земли и воды». Ибо сама природа нашего края породила такое несравненное созданье!.. Приводимые из Испании жеребцы (бесценной, лучшей в Европе породы) покрывают наших отборных ослиц, и те производят на свет приплод, необычайно высокорослый, сильный и краси-вый. Известно, что испанская порода лошадей произошла от знаменитой арабской, в VIII веке распространившейся по Испании благодаря её покори-телям, наездникам-сарацинам. Наши ослики так же могут гордиться сарацин-ским происхождением, благородным и древним. Ибо в IX столетии те рас-пространились до самого Пуатье. Доказательством общей родины для тех и других служат основные их масти — вороная и гнедая — и превосходные ез-довые качества. Испанский боевой конь не только непуглив и приучен стой-ко выдерживать сыпавшиеся на него в бою удары, он помогал всаднику в сражении: хватал и грыз зубами врага, лягал копытом, опрокидывал и топтал. Лучшим украшением и отличием достоинств такому преданному рыцарско-му товарищу служили покрывавшие его всего рубцы от боевых ран. Граци-озные и гордые, испанские лошадки предназначались для верховой езды и охоты и слыли любимицами благородных дам. Под стать им и наш мул: как и у лошади, голова у него крупная и вытянутая, шея сильная, изогнутая по-лебединому, плечи широкие, покатые, грудь глубокая, спина и круп также широкие и пригодные для седла, бёдра мускулистые и мощные, грива и хвост длинные и густые. По преданию, именно на таком Св. Хиллари* объезжал в языческую старину наш Пуату и крестил его жителей. На мулах разъезжали по своим Епархиям и Прелаты — из скромности, т. к. строгими папскими по-становлениями им возбранялось гарцевать на дорогих лошадях в соблазн ве-рующих. Позднее мода на верховых мулов испанской и пуатевинской породы охватила и знатных дам. Причём парижские модницы предпочитали мулов как раз из Пуату — из-за их мягкого характера. Особо ценились среди них импозантные мулы отличного окраса: т. е. светлой масти, с чёрными гривою и хвостом. (Один такой мул был и у моей матушки; второй, верный мой Са-рацин, предназначался для меня.)
——————————
* Saint Hilaire le Grand — Св. Хиллари (Илер) Великий; Апостол Пуату.
Только у самых горьких бедняков в нашем краю не бывало таких вер-ных, покладистых помощников. И тогда человек выполнял работу мула.
Многие не выдерживали, разорялись. Так в шато появились добрые на-ши подёнщики. История их такова. Большой Готье, отец нашего Готье, про-исходил из семьи потомственных служителей нашего Дома. На протяжении многих веков предки его всегда сопровождали наших предков на войну как военные слуги. И по семейному преданию, родоначальник Готье присоеди-нился к войску Олоннэ в армии Петра Пустынника, ещё в Первом Крестовом походе. Поэтому когда мой батюшка собирался на службу Ост-Индской ком-пании, естественно Готье последовал за ним. И лучшего телохранителя нель-зя было и пожелать, ибо Готье славился непомерною физической силою, за что заслужил у нас прозвание Большого. Благодаря этому своему достоинст-ву, в сочетании с храбростью и наследственной преданностью нашему роду, он не раз спасал батюшке жизнь в сражениях за их совместную двадцатилет-нюю индийскую службу. Вместе они возвратились на родину. Дядюшка Жак, отец нашего Пьера, также долго служил в Индии, в роте моего батюшки сер-жантом. Родом он был из Оверни — соседней провинции, юго-восточнее Пуату. С юности он ушёл из отчего дома за вербовщиком в индийские полки, так что уж не помнил родных и не знал — живы ли они. Видно, вернуться в овернскую деревушку его не прельщало, если он просил батюшку взять его с собою в Олоннэ. Разве мог капитан отказать доблестному своему сержан-ту?!.. Оба они, как и батюшка, при отставке остались без пенсии и посели-лись в нашей деревне, где и поженились. На счастье, за всю долгую военную службу и Жак, и Готье не пьянствовали, а бережливо откладывали кое-что на чёрный день из скудного солдатского жалованья; так что в Шато д’Олонн им удалось обзавестись хозяйством при помощи батюшки. Правда, Жак вскоро-сти умер, так и не сумев оправиться от перенесённых за службу тягот, весь израненный в сражениях за интересы бессовестных людей, которые не озабо-тились даже назначить ему пенсиона. А Большого Готье я помню хорошо, будто с того времени и не минуло тридцати лет. По нескольку месяцев в году он страдал от мучившей его болезни. Как-то в индийских джунглях, влажных и жарких, прицепилась к нему малярия и с тех пор уж не оставляла его. Сре-ди наших пуатевинских болот приступы её часто посещали Готье. Тогда по целым дням он лежал: то в постели, когда его трясло от озноба, стуча зубами под грудою одеял, то его выносили в сад, на прохладу, когда он метался в жару и бреду. Силач и красавец в прошлом, он под конец так иссох, что пре-вратился в дряхлого старца, живую развалину: руки и ноги его тряслись так, что без посторонней помощи он не мог ступить и шагу. На деревне хозяйст-вовали сыновья Готье и Жака (у обоих было по единственному), но так не-умело и неудачно, что после смерти старого товарища, Жака, Готье сам при-вёл обоих к батюшке, и тот не мог отказать больному ветерану, своему това-рищу по оружию. Так они и остались жить и трудиться в нашем шато со своими многочисленными семьями. Перед этим, во время случившегося большого голода, всё своё имущество и скот они отдали за муку городскому скупщику. Надобно сказать, что таких несчастных сельская община никогда не оставляла без помощи, а приход — без христианского милосердия. Для того служило приходское поле, вскладчину возделываемое всеми домохозяе-вами общины.
В Стране Олоннэ искони значительный класс составляли рыбаки, жив-шие исключительно одною морскою ловлею. Их низенькие хижины с потем-невшими от непогоды, изъеденными стенами, сложенными из камня-песчанника и ракушечника, разбросаны по всему побережью. Утонувшие в песках, в окружении сушащихся сетей и рассыхающихся лодок, они кажутся непривлекательны и бедны. Однако, хотя в большинстве своём семьи рыба-ков не занимались земледелием и скотоводством (лишь некоторые имели коз, реже — корову, и клочок огорода; и то — всё ложилось на женские плечи), достаток имели повыше, чем у крестьян, благодаря мене рыбы по деревням и продаже в Сабль, при обильных уловах в здешних водах. Всякий раз перед постом матушка посылала кого-то из работников в рыбацкую деревушку для покупки рыбы — трески, скумбрии и сардин, вернее обмена на муку. За трескою наши отважные мореходы каждую путину отплывали к далёким бе-регам Канады на утлых своих судёнышках. Не все возвращались оттуда — их принимал в свои холодные объятья Океан. В окрестных прибрежных селени-ях всегда было множество вдов и сирот рыбаков. Иногда кто-то из них при-носил батюшке в дар морские диковины — угрей, устриц, громадных осьми-ногов и каракатиц, кальмаров и прочих чудищ и сам никогда не уходил без подарка. Тогда в замке устраивался настоящий праздник, и все домочадцы вволю лакомились морскими деликатесами. Крабов и креветок мы, детвора, сами налавливали вдоволь — и помногу! — самым незамысловатым спосо-бом: при помощи штанишек кого-либо из детей подёнщиков на отмели у пес-чаной косы, возле нашей старой башни Олоннэ. (О которой я расскажу ни-же.)
Так, другой типичный для Запада рельеф, отличный от Бокажа, пред-ставляют Ланды.* Правда, они более распространены гораздо южнее от нас, в Гиени и Гаскони, где захватывают большие участки территории, даже и вглубь страны. Оттуда на север — в нашем Нижнем Пуату, в Бретани и Нор-мандии — только вдоль всего побережья тянется полоса ланд. Вообще, лан-довый пейзаж мало живописен — однообразные песчаные холмы вперемеш-ку с унылыми болотами, при растительности самой скудной. (Самая настоя-щая пустошь, чьё редкое население живёт с одного мелкого рогатого скота.) Зато непуганная человеком среди ланд мелкая живность прямо кишит. Здесь гнилые топи перемежаются с зыбучими песками. Потому-то дороги и даже тропинки у берегов океана отсутствуют вовсе. Итак, ланды непроходимы для чужаков. Но местные жители изобрели своеобразный способ передвижения через ланды — при помощи высоких ходуль и длинных жердей, служащих им единственною точкою опоры и отталкивания при головоломных прыжках через естественные преграды, встречающиеся тут, как и в Бокаже, на каждом шагу во множестве: ручьи, болота, рвы, насыпи и т. п. Причём, ходулями в ——————————
* Фр. Landes произошло от древнего галльского landa, т. е. «пустошь».
Ландах виртуозно владеют и пользуются как бедные, так и богатые, ибо это неотъемлемая принадлежность жизнедеятельности для всех в наших краях. Последних, т. е. богачей, немного, ибо больших деревень нету в Ландах, чьи жители селятся поодиночке или по нескольку семей в камышовых шалашах треугольной формы, без стен и основания, естественно, и без окон и дверей (посреди болот такие шалаши ставят на сваях), и целые дни посвящают од- ному занятию: и мужчины, и женщины, и дети гоняются за своими мелкими рогатыми скотами с одною единственною, но всегда невыполнимою в здеш-них условиях целью, — собрать их в стада. Так что владелец нескольких де-сятков коз и овец в Ландах почитается за человека достаточного, а какой-то сотни — даже за избыточного. Причём по самому образу жизни такой хозяин ничуть не отличается от своих работников. (Я и сама с детства умела так хо-дить — на ходулях и с шестом — и до сих не разучилась, несмотря на свои годы.) Забавно бывает иногда видеть какого-то почтенного городского но-табля, пробирающегося из порта в ланды для отправления служебных обя-занностей и, наподобие цапли, важно шествующего на высоких ходулях, со своим брюшком и портфелем. К северу за пуатевинскими Ландами прости-раются необъятные болота Маре, чьи бездонные пучины поглотили немало наших врагов. (Во все Вандейские войны эта Страна Маре и Ретца* была вотчиною «страшного» Шаретта, грозы синих. При нём республиканцы боя-лись сюда и нос показать.)
Зачастую в пустынных ландах укрывались разные преступники. Здесь беглые каторжники и разбойники, при всегдашнем гостеприимстве жителей, находили надёжное убежище от недрёманного ока жестокого закона. Сюда, в эту глушь, тогда ещё не дотягивалась карающая длань правосудия. Предпри-имчивые беглецы в Ландах быстро обзаводились приятельскими знакомст-вами, а нередко и семьями, что при патриархальной простоте местных нравов дикарей было вовсе немудрено, ибо браки здесь совершались просто — как при первых христианах, — по одному закону любви. Забредавшие в Ланды монахи запросто обвенчивали сошедшиеся было пары; кроме того, Епископ Лусона раз в год посылал своего викария для объезда Ландов и совершения необходимых обрядов: Венчанья, Крещенья, Отпеванья и всех проч. Отсюда они совершали свои дерзкие набеги, беспокоившие всё побережье Нижнего Пуату, собираясь в большие шайки под прикрытием ланд.
Мельницы же у нас во владении не было; верней, она-то была, но нам уже не принадлежала. В старину деревенская мельница входила в феод, и крестьяне не смели молоть зерно кроме как на ней, за натуральную плату. Давно уж наш разбогатевший мельник выкупил её у своих разорявшихся господ. Но за помол нашего зерна платы он не требовал. Вообще стоявшие на холмах нарядные беленькие мельницы, весело шумя крыльями, разнообрази-ли унылый ландшафт Пуату. (Пуатевинские наши красавицы-мельницы со-служили нам добрую службу, в Вандейскую войну своими крыльями переда-вая сигналы за сотни миль. За то они и не пережили её, все спалённые карате- ——————————
* Pays de Retz; Marais Breton, Marais Poitevin, т. е. «болота Бретани, Пуату».
лями республики.)
О жизни и деятельности при Старом режиме горожан, торговцев и ре-месленников, и прочих слоёв населения я не стану здесь распространяться, так как тогда не имела о них ясного представления. Только когда я уж под-росла лет до десяти, батюшка по моей просьбе брал меня с собою три-четыре раза в недалеко отстоявший от нас приморский городок Сабль, где он вёл де-ла с упомянутым выше виноторговцем. Тот жил в Ла-Рошели, а в Сабле имел контору на первом этаже большого особняка, стоявшего в самом центре. Два верхних этажа служили ему для собственного временного жилья и приёма гостей и клиентов. Мы останавливались у него на ночь, и меня сильно пора-зили до того невиданные мною в бедном нашем шато предметы комфорта и домашнего обихода: мягкая мебель, сервизы разного назначения и проч. Од-ни пушистые персидские ковры не произвели на меня ровно никакого впе-чатления, ибо батюшка вывез их несколько из Индии. За ужином торговец потчевал батюшку изысканными яствами, а меня — восточными сладостями, засахарёнными фруктами, халвою, конфетами и т. п., коих до того я и не про-бовала. Помню величие городского собора Нотр-Дам де Бон-Порт,* куда ба-тюшка всякий раз водил меня слушать Мессу;** обширную набережную, об-ло-женную гранитом и уставленную с моря пушками (их я видела впервые), уса-женную тенистыми деревьями, где мы прогуливались вечером; а в уеди-нённом шато Сент-Клер*** — загадочную башню Арундел, служившую для моряков верным маяком, так ярко светившим в ночи, что потрясало моё бо-гатое воображение. Всегда заботливый и внимательный к моему развитию, батюшка подогревал моё детское любопытство чудесными сказками, из его красноречивых уст звучавшими всякий раз на иной лад: то о добром волшеб-нике-карле, злым великаном заточённом в башне, чтобы его огненный взор освещал мрачную её внутренность и отпугивал пришельцев; то о банде раз-бойников, на подобный манер завлекающих ротозеев-путников в свой вер-теп; то о коварной красавице-колдунье, заманивавшей в свои тенета странст-вующих рыцарей; то об очарованной принцессе, так подающей знаки своему долгожданному избавителю; и проч., и т. п. Всякий раз при визитах в Сабль мы отправлялись для поклонения в пригородные монастыри: аббатство Сент-Круа и приорство Сент-Никола.**** В Сабле в первый раз увидала я улицы, мощённые булыжником. А в других городах до революции я и вовсе не бы-вала.
——————————
* Notre-Dame de Bon-Port.
** Имя главной литургической службы (Обедни) у католиков латинского обряда — на итальянском Messa, произошло от лат. Missa. Глаголом mittere — «отпускать» — на латы-ни вначале звался один «отпуст», а затем название разошлось на всю литургическую службу. Латинское слово missio также означает «миссию, послание». Месса составилась из начальных обрядов, Литургии Слова, Евхаристической Литургии и заключительных обрядов. В Евхаристию совершается Таинство Преосуществления, когда хлеб и вино ста-новятся Телом и Кровью Иисуса Христа, раздаваемыми верным для Св. Причастия.
*** Château Saint-Clair.
**** Saint-Croix — Св. Креста; Saint-Nicolas — Св. Николая.
Одно могу сказать наверняка: в силу врождённой косности, боязни пе-ремен и неодолимой привязанности к земле, наш крестьянин неохотно поки-дал пределы родного прихода и всего более страшился оказаться в городе, вне привычного сельского уклада жизни. Хоть и нет в свете доли, беспро-светнее крестьянской, и труда неблагодарнее, даже крайняя нужда и призрак голода — вечное пугало земледельца — никак не могли подвигнуть нашего мужика на такой шаг и бросить хозяйство. Правда, всегда находились люди, лёгкие на подъём, отчаянные искатели счастья, подававшиеся куда глаза гля-дят, но такие в Старое время предпочитали завербоваться на воинскую, мор-скую службу либо отправиться в колонии, пусть даже за океан, ибо там, при всей простоте колониальных нравов и известной доле сметливости и бес-страшия, один случай мог доставить им возможность сделать быструю карь-еру или разбогатеть. Что же до купцов, в частности, то они жили естественно одною торговлею, которая во все времена и во всех странах представлялась не столько ремеслом прибыльным, сколько беспокойным, наполненным вся-ческими рисками и превратностями судьбы, и не всегда, откровенно, чест-ным. (У наших заморских негоциантов по всему побережью Запада сюда примешивались и такие совсем малопочтенные занятия, как контрабанда и работорговля в колониях, чему зачастую сопутствовало пиратство. Вообще все они были превосходными мореплавателями, людьми отчаянно смелыми, твёрдыми и суровыми и добрыми верноподданными Короля, что впоследст-вии и доказали в наших войнах.) Предприниматели при Старом режиме мог-ли свободно открыть и вести своё дело не везде, т. к. во многих городах одни старинные цеха местных ремесленников обладали королевской привилегией производить продукцию. Такое стеснение вынуждало выносить и расширять промышленность за городские стены, но и там им составляли конкуренцию деревенские ремесленники, многочисленные на Западе, разорить которых, заманить или загнать этих надомников к себе на работу стало их заветною мечтой. (Только впоследствии её осуществила для них революция; к тому же избавившая дельцов от старых цеховых ограничений, за что они и пошли за нею.) По доходившим до нас слухам, городское житьё ремесленного люда, особенно на мануфактурах и фабриках Сабля, Лусона, Ла-Рошели, Анжера и Нанта, казалось незавидным. От рассвета до заката наёмный работник гнул спину за скромную плату, а его рабочий день длился более 10 часов. Раньше одно было облегчение труженнику: Старая Франция знала целых тридцать праздников, которые Церковь установила для молитвы и отдохновения ве-рующих, помимо обязательных для добрых католиков праздничных воскрес-ных дней. И церковные праздники соблюдались свято — и на деревне, и в цехе, и на фабрике, даже на каторге и в работном доме. (Позже безбожная ре-волюция все их отменила, надев на рабочий люд своё стальное ярмо.)
С самого младенчества, как и все другие дети в нашем краю — как му-жичьи, так и благородных родителей, — я была приучена родителями мо-литься Богу. Сколько себя помню, читала — и про себя, и в голос, и по мо-литвеннику, и напамять — молитвы Христу, Господу нашему, Его Пречистой Матери, Деве Марии, Святым Мученикам и Блаженным, Ангелу-Хранителю на протяжении всего дня, по разным случаям: ранним утром — сразу после пробуждения ото сна, перед вкушением пищи и после, вечером — на сон грядущий возблагодаряла Бога за прожитый день, в печали и в радости, особливо когда одолевало сомнение — что делать?!.. И Господь со Святыми всегда ниспосылал верное решение и наставлял на путь истинный. Сим мо-литвам учили меня и батюшка и матушка; они же первые познакомили меня с Десятью Заповедями и внушили обязанности христианина. Как только я подросла и подошло время приступить к Первому Причастию, ко мне был приглашён кюре нашего деревенского прихода Сент-Илер, аббат Андре, на всю округу славившийся благочестием и учёностию. (Своим положением он был обязан нашей семье: покойный мой дедушка как-то узнал смышлённого мальчика из нашей деревни и поспособствовал его отправке на учёбу в из-вестное училище отца Монфора на казённый кошт.) Ежедневно, после Мес-сы, он приходил к нам в шато заниматься со мною. Мне не было и двенадца-ти, когда великими стараниями сего учёного мужа и доброго человека научи-лась я бегло читать и писать по-французски, понимать латынь и познала Ис-поведание Веры и основные догматы Святой Римской Католической Церкви.
Батюшка выучил меня счёту, так что уже к двенадцати годам я наизусть знала четыре правила арифметики и довольно сносно управлялась со счёта-ми. Правда, с дробями у меня не заладилось, и дальше их дело не пошло. На этом моё ученье и закончилось, ибо батюшка не полагал в том необходимо-сти для благородных. Как-то раз услыхала я, как он заговорил обо мне с ма-тушкою: «Довольно с нашего дитяти и этой учёности! Так недолго вовсе ис-портить бедняжку: как полюбятся ей науки, как станет научаться и неизвест-но — чему доброму… Обязанности женщины нашего круга состоят в ином, как вам известно, Мадам, прежде всего в послушании Церкви и воле отца и супруга; затем: воспитать детей, умно вести дом да надзирать за слугами и хозяйством, а не наряжаться, не обвешиваться драгоценными побрякушками в целое наше шато ценою, быть скромницею да экономить, а не умствовать с вольтерьянцами по салонам да крутиться и блистать на балах, подобно вер-сальским щеголихам; да ещё нужно ей будет научиться ублажать супруга, буде он благородный человек и офицер», — заключил добрый батюшка, как всегда тоном, не терпящим возражений. Я совершенно не согласилась со столь безаппеляционными для меня выводами. Наоборот, мне как раз хоте-лось наряжаться для балов и блистать в огромных, залитых светом залах Версаля, как он рисовался в детских моих мечтах. Именно в том я, так по-детски, по-девчоночьи, находила назначение и высшее счастье благородной женщины. А кто такие вольтерьянцы, я об этом тогда и не слыхивала. «По-чему, — казалось мне, — должна я буду ублажать какого-то неизвестного мне офицера?!..» (Время было как раз послеобеденное. Домочадцы только что разошлись: молодёжь — исполнять свои обязанности по хозяйству, ста-рики — посудачить о былом или просто прикорнуть в укромном уголку зам-ка. Я же влезла под стол, где грызлись батюшкины любимые собаки из-за костей, кои он — в виде щедрой подачки любимцам — имел обыкновение кидать за завтраком, обедом и ужином, и принялась с ними играть. Огромные псы эти всегда шныряли под ногами за едой, устраивали невероятную грыз-ню за каждую брошенную им вкусность, так что часто опрокидывали со ска-мей пирующих, на что вовсе не обращали внимания, ибо заняты были более важным, и смирялись только при громких окриках батюшки, коего одного они признавали хозяином и одному повиновались. Я принялась играть с ни-ми, и взрослые обо мне попросту позабыли. Всё время их беседы я просидела под столом.) «Я уж и не осмеливалась сказать Вам о том, сударь мой, глядя, с каким тщанием занимаетесь Вы с Инес, и на её охоту к ученью. Всё собира-юсь да всё никак не соберусь… Чтоб не раздражить Вас… — ответствовала добрая матушка, вся в слезах. — Как бы ещё у ребёнка не приключилось воспаление головушки от латыни, которой пичкает её наш кюре. Чего лучше для девушки-дворяночки: учиться шить да вышивать. А уж такое уменье я ей и сама преподать способна», — так заключила матушка свою речь. В свою очередь, я не во всём могла согласиться и с матушкою, но лишь громко вздохнула. (Как раз охоты к ученью, как она заметила, у меня как ни бывало.) Немедленно я была извлечена из-под стола и, после родительского внушения о неприличной для благородного характера манере подслушивать, удалена из столовой.
История эта получила неожиданное продолжение. Как-то раз батюшка воротился с охоты раньше обычного, но, на редкость, вовсе без добычи — единственную на этот раз дичь, кролика, он запросто отдал первому повстре-чавшемуся бедняку. Выслушав молчаливый матушкин упрёк (отчего он сразу впал в мрачное расположение духа), батюшка направился ко мне: позабавить сказками любимую дочь и, тем самым, самому успокоиться и позабыться в обстановке детской. Когда он поднялся в мои покои, то застал там нас с абба-том за обыкновенными ежедневными занятиями. Едва войдя, раздражённый батюшка спросил: стоит ли забивать мне голову бесполезной для девушки латынью? Добрый кюре отвечал с жаром, что язык Мессы не может оказать-ся бесполезным для доброй католички! Тут батюшке волею-неволею при-шлось уступить и склониться перед авторитетом Церкви. И занятия мои про-должились.
Здесь уместно заметить, что батюшка вовсе не был таким ретроградом, каким мог казаться. Напротив, в молодости он не чужд был вольтерьянства и даже слыл философом и вольнодумцем. Одни долгие годы тяжкой службы в колониальных войсках, вращение в низкой среде отверженных, грубых сол-дат и злобных дикарей Востока, усвоенная там на службе привычка к вину, вынужденные занятия сельским хозяйством после, вкупе с унизительным за-творничеством и тяжкой обидою за лишение пенсии при отставке, несколько огрубили его нрав и до известной степени возбудили чувства, так что искази-ли многие прежние представления об обществе в целом и месте в нём чело-века, и женщины в частности.
К двенадцати годам мой кюре вполне подготовил меня к Первому При-частию: успел преподать начала Катехизиса, церковной истории и молитвен-ного правила, и я выучила Символ Веры и знала основные догматы Католи-ческой Религии. Матушка научила меня шитью и рукоделию: с нею мы вы-шили к Первому Причастию чудным речным жемчугом драгоценный Покров Христов для нашей церкви — самый ранний мой вклад в дело Веры. (После второго штурма Сабля, для нас вновь несчастливого, когда городские яко-бинцы вовсе потеряли голову со страху и рассвирепели и в апреле 1793 года приступили к умиротворению окрестностей — разоряли жилища вандейцев и жгли олоннские деревни, — нашему Покрову совсем суждено было погиб-нуть в подожжённой синими церкви: после обязательного грабежа богохуль-ники-санкюлоты бросили Его в огонь, как вещь для них ненадобную. Одна крестьянская девочка выхватила из пламени клочок и принесла ко мне в лес, отчего немедля получила чудесное исцеление обожжённым ручкам.)
Наконец, и для меня наступило время великого торжества: как и для ка-ждого Христианина-католика пришла очередь приступить к сокровенному Таинству Причастия! Трепетно ожидала я сего незабвенного часа. (Вот уж он так далеко — тому тридцать восемь лет с лишком, — а я и сейчас помню его во всех подробностях.) Родители мои тоже внутренне трепетали. Помню их напряжённые лица в преддверии этого дня, когда их единственная дочь вой-дёт в семью христиан, — достойна ли она окажется столь великой чести и неземного блага?!.. Я строго выдерживала необходимый для причастного приготовления пост. Накануне, глубокой ночью, батюшка отвёл меня в при-ходскую церковь — к Исповеди. (По издавна заведённой у наших Олоннов благочестивой традиции, следовало исповедаться до полуночи, дабы после отпущения грехов менее времени оставалось до начала Обедни для соверше-ния новых прегрешений, пусть даже нечаянных.) Мой кюре стал моим пер-вым духовником. Он умилительно выслушал моё искреннее признание в дет-ских моих грехах, в большинстве состоявших: в непослушании родителям, шалопайстве и проч. безобидных шалостях, с нежностию принял наивное по-каяние и наложил лёгкую епитимью, заключавшуюся в удвоенном прочтении обязательных молитв «Аве, Мария» и «Кредо», и крестовых кленопреклоне-ниях. Я вылетела из церкви обрадованной. (После, во всю нашу Вандейскую войну — при всеобщем одичании, обоюдном зверстве и разлитии крови, — я старалась следовать правилу первых христиан, подобно другим добрым на-шим вандейцам и шуанам: исповедаться и причащаться как можно чаще, по возможности ежедневно, спасая тем самым душу от исступлённого отчаяния и тело от измождения, голода и холода, от горячей пули и хладного штыка. За то хранил нас Всеблагой Господь и даровал победы в сражениях!) До утра я не могла уснуть. В своей комнате отвернула ковёр и бросилась ниц под прикреплённым к стене Распятием — раскинув руки крестом, распростёрлась прямо на прохладных каменных плитах. (Вот и вся скромная обстановка мо-ей каморки. Бог и здесь явил мне свое чудо: оказалось, я не простудилась, че-го следовало ожидать при хрупком моём сложении и слабом здоровьи, и ут-ром поднялась свежей и бодрой, как после спокойного и глубокого сна.) Всю ночь я горячо молилась Спасителю и в молитвенном экстазе пыталась про-никнуть в тайну великой Христовой любви и постичь сокровенное Таинство Его искупительной Жертвы; не позабыв, впрочем, испросить ниспослать мне на будущее в супруги доброго рыцаря, о коем я страстно мечтала в девчё-ночьих своих грёзах. (И эту мою просьбу исполнил впоследствии Всемило-стивый Господь!..)
В погожий летний день направились мы во храм. Казалось, сам Христос солнышком с небес приветствует Первых Своих Причастников!.. Меня тор-жественно вели за руки батюшка с матушкою. Всю дорогу до церкви они всегда проделывали пешком — из христианского смирения. Хотя давние Сеньоры Страны Олоннэ обладали несомненным правом въезжать верхом под порталы выстроенных ими соборов и спешивались только в самом цер-ковном притворе. (Для чего здесь вделаны в стену кованные кольца. Такие феодальные коновязи поныне могут видеть любопытные во многих старых церквах нашего Запада.) Как всегда в церковь, нас сопровождали все домо-чадцы. На этот раз они так же вели с собою двоих причастников, и обоих звали Мишель. Из них мальчик Мишель был сыном супружеской пары Готье и Рене, а девочка того же имени — Пьера и Мари-Жанны. Им было по че-тырнадцати лет, в отличие от меня, т. к. тогда в нашем краю ещё бытовал странный обычай: раньше воцерковлять детей благородных. Уже по дороге нам повстречалась целая процессия из деревни Олонн. То добрые наши кре-стьяне вели своих Первых Причастников — множество празднично наряжен-ных деток — к своему приходу Сент-Илер. Они приветствовали нас громки-ми кликами радости и раскланялись, и далее к церкви мы двинулись все вме-сте. У Сент-Илера с меня сняли плащ с накидкою, чтоб я могла показаться в прекрасном белоснежном платьи, сшитом для этого случая матушкою. Одни кружева привезены батюшкиным знакомым виноторговцем в подарок из да-лёкого Брюсселя, и матушка сама их тщательно накрахмалила. Она же помо-гала Мари-Жанне, которая приходилась ей крестницею, шить платье для до-чери Мишели, а та мне была как названная сестра, и составляла костюм дру-гого нашего Мишеля, Готье. (Мой сопричастник Мишель Готье впоследст-вии ревностно сражался во всех войнах Вандеи: сначала в родном краю, в ди-визии Джолли, а после гибели последнего ушёл к господину де Сапино. Со мною он проделал крестный путь в Vieree le Galerne, служил офицером в на-шем отряде и не раз бывал ранен. При Кибероне он попался к синим и лишь каким-то чудом — Божьим попущением! — избежал казни, общей участи наших, взятых при том с оружием в руках.* Зато ему досталось долгие годы провести на каторге: в Брестских понтонах и крепостных работах, в Туло- ——————————
* После трагедии десанта эмигрантов и собравшихся им навстречу шуанов на п-ове Киберон, в Бретани, 10 (17) июня—21 июля 1795 г., республиканский генерал Лазар Гош клятвенно обещал помилование для сдавшихся на капитуляцию. Однако республиканцы, как всегда верные своей сущности, и здесь изменили своему слову. По приказу комиссара Талльена, спешно наряженный военно-революционный трибунал осудил на казнь всех взятых с оружием в руках старше 16-ти лет (!) Массовые расстрелы шли как на самом Ки-бероне, так и в Оре и Ванне, с 1 по 25 августа. На Поле Мучеников, близ городка Toulba-hadeu, на болоте Керзо, где погребены тела 953-х Св. Мучеников, в их память высится Ис-купительная часовня. Об этом поётся в шуанских песнопениях «Vivent les chouans!» («Да здравствуют шуаны!» или «Вперёд, шуаны!»):
Когда они покинули Киберон,
Они отправились на Поле Мучеников…
не. Только при благословенной Реставрации Мишель воротился с каторги больным калекой на пепелище родного Олоннэ, где ведёт с семьею обыкно-венную для бедняка жизнь и служит скромным причетником в нашей Ван-дейской Церкви. И Господь хранит Своего Святого Исповедника до сей по-ры. А двадцатилетняя Мишель прияла мученический венец в бою за Веру, 13 декабря 1793 года, на залитых кровью улицах Ле-Мана. Святая Мученица Мишель Олоннская, моли Бога о нас, грешных!..)
Сам батюшка, как всегда в церкви, был в капитанском своём парадном мундире, при сабле и золотых офицерских эполетах. Матушка для такого случая облачилась в лучшее своё платье.
В этот день Мессу отслушала я как никогда внимательно, усердно чита-ла все обязательные молитвы и ревностно молилась своими словами, прося Господа нашего Иисуса Христа допустить меня безгрешною вкусить Его Пречистого Тела, сберегая от соблазна.
К Первому Причастию я пошла впереди прочих деток — первою! (И во-все не потому, что была дочерью их Сеньоров, потому лишь, что была изо всех младшею.)* К алтарю вёл меня под руку батюшка, как на свадьбе к же-ниху, только на этот раз к Небесному — ко Христу-Царю! От волнения не помня себя, приняла я Св. Причастие, поданное в виде гостии** отцом Анд-ре, и в первый в жизни раз вкусила Тела Христова! Неземное блаженство ис-пытала я!.. За мною последовали и другие причастники. Переживаниям на-шим не было края. Глядя на нас, добрый кюре Андре плакал. Может быть ему, по обету целибата*** лишённому счастья отцовства и других тихих ра-достей частной жизни, представилось, что вот здесь — все дети его прихода, а он — их любящий отец. Ему едва удалось овладеть собою, чтобы произне-сти нам напутственную проповедь об обязанностях христианина. Однако ис-пытанное перед этим ни с чем не сравнимое, высокое чувство духовного удовлетворения настолько овладело мною и так разлилось по всему моему телу, что я оказалась не в состоянии запомнить ни слова из сказанного. Так на меня снизошёл Дух Святой, и я вошла в общину христиан прихода Сент-Илер Епархии Лусон. После оставалось благоговейно приложиться к мощам Св. Хиллария, для чего состоявший при сём причетник осторожно откинул предо мною покров с великолепной серебряной раки Крестителя и Просвети-теля нашего края. Покрыв поцелуями потемневшую руку Святого, я ощутила как всегда исходившее от неё тепло живой плоти — одно из чудес, коими славились положенные в приделе нашего храма и в целости сохранившиеся с ——————————
* Наверное, из-за того детей дворян и воцерковляли ранее, чтобы получить возмож-ность приводить их к Первому Причастию первыми. Т. к. официально практиковалось ра-венство всех христиан, в независимости от их общественного положения.
** Латинское Hostia — «Жертва». При католической Евхаристии круглый опреснок, выпекаемый только из муки и воды, преосуществляется в Тело Христово, коим причаща-ют мирян. Под двумя видами — и Кровью Христовой (в кою преосуществляется вино) — у католиков причащают одних священнослужителей. В то время, как в Православии, Те-лом и Кровью Господа Иисуса Христа причащаются все верные.
*** Латинское caelibatus или coelibatus, т. е. безбрачие.
древности мощи Апостола Пуату.
Вне себя от восторга, мои родители обняли и осыпали поцелуями своё дитя. За ними последовали добрые слуги нашего Дома. Вокруг нас происхо-дили те же восторженные сцены. В свою очередь, я поздравила обоих Мише-лей и прочих своих сопричастников. За устроенным в нашем шато для всех наших домочадцев, крестьян и фермеров праздничным обедом (ибо со мною Первое Причастие приняли не одни дети наших подёнщиков, как я уже гово-рила, но и многих крестьян из деревни Олонн, с самых отдалённых ферм и одиноких глухих хуторов прихода; теперь все они собрались за нашим сто-лом, приглашённые разделить общую радость) расстроганные батюшка и ма-тушка наперебой поведали мне о собственных переживаниях при Первом их Причастии. (Достойно замечания, что матушку в первый раз причастили во-обще лет в шесть, в великолепном кафедральном соборе Пуатье, — так воз-желали Лузиньяны, чтоб она приступила к Таинству первой изо всех прочих знатных отпрысков дворянских семей обоих Пуату, особенно — перед гор-дыми Тальмонами!) Кюре Андре только благословил нашу трапезу и тут же удалился: для него этот день Первого Причастия оказался настолько торже-ственным, насколько выстраданным, напряжённым — при совершении Таин-ства, так что совершенно подорвал его силы. В замке праздновали до утра. Наконец меня увели наверх совсем уставшею. Но я так и не смогла заснуть: не столько от громовых батюшкиных речей, становившихся всё более бес-связными, и диких криков крестьян, толпившихся под моими окнами во дво-ре, вокруг ярко пылавших огромных костров, где для них целиком жарился старый бык и варились в больших котлах несколько баранов и козлов, его ровесников, и рекою лилось вино вперемешку с сидром — из бочек с выби-тым дном; сколько от потрясающих впечатлений.
Чуть свет я подхватилась с постели и встретила утро жаркою молитвою пред Распятием.
С тех пор и навсегда я вовсе по иному — не отвлечённо, физически — ощутила Христову любовь, которая наполнила не одну душу, но и всё моё тело. Религия Христианства проникла внутрь меня и стала моим вторым «Я». Любострастное восхищение Его искупительной Жертвой во имя погрязшего во грехе смрадного человечества пришло на смену по-детски бессознатель-ному исполнению церковных обрядов и уступило место глубокому религиоз-ному чувству: раз овладевшему мною во время Таинства Первого Причастия и более не покидавшего меня во всю жизнь восторженному поклонению Его Пречистому Телу, главной святыне Христианства. Его я пронесла нетрону-тым через все последовавшие затем долгие годы тяжёлых лишений и жесто-ких нравственных и физических страданий и нечеловеческих мук. Так что Веру мою во Иисуса и Его ученье не поколебала гибель за Него самых близ-ких и любимых — матери, супруга и моего дитя.
Отныне главным смыслом моего земного бытия стала любовь ко Хри-сту-Царю и распространение сей любви на весь мир, не одних христиан, но и язычников, даже атеистов, на людей заблудших и отступившихся, чтобы не дать им впасть в ещё более пагубные заблуждения и разрушить Христиан-ское Царство там, где оно замешалось; и при том — готовность постоять за Веру не в одних своих краях, в Пуату и Франции, но и вне их пределов, ибо добрые католики не знают границ и наций. Все пути ведут в Рим, как извест-но…
Теперь и постничество для меня стало иным — прочувствованным, а не лишь обязательным, как ранее, актом исполнения христианских обязанно-стей. Вообще поститься начала я со младенчества. К тому приучили меня до-брые мои родители. В семье нашей, как и по всему Западу — и благородные и мужики, — всегда в этом твёрдо держались апостольской традиции, т. е. постились, умерщвляли плоть и воздерживались от супружеских отношений помногу и подолгу, следуя живой практике первых христиан, примеру коих всегда и во всём старались подражать наши. Изо всех постов самым тяжким казался мне раньше Великий Пост, ибо он был самым долгим, когда постить-ся, т. е. отказываться от животной и молочной пищи и яичек (на пост вместо них готовились булочки, напоминавшие яички одною формою), приходилось с самой Среды, посыпанной пеплом, все 6 недель и 4 дня до Пасхи. Нелёгким делом бывал и Адвент, когда постничали мы все 4 недели до Рождества ди-тятки Мира, Иисуса. А ведь, кроме того, свято соблюдались ещё посты: пред Успеньем — Взятием живою на Небо Пресвятой Богородицы, Свв. Правед-ных и Всехвальных Апостол Петра и Павла и Всех Святых — 31 октября. Были для нас чтимы и иные посты. Так, следуя установлениям Свв. Апостол, постились во дни воспоминания Страстей Христовых — по средам, пятницам и субботам.* Кроме того, были у нас вигилии накануне Великих праздни-ков.** Естественным был Евхаристический пост — за три дня до Св. Причас-тия; к сему сокровенному Таинству все всегда приступали натощак. Вообще в пост подавалась одна трапеза. (Только после злополучного Конкордата, к нашему ужасу (!), услыхали мы о добавке двух дополнительных вкушений утром и вечером — «лёгких», как уступке маловерам.) За столом шато (так же, как и в крестьянских хижинах) постная трапеза подавалась на ужин.*** Если нам, маленьким, тяжело было дожидаться сумерек голодными, то како-во же приходилось взрослым, занятым трудами по хозяйству. Им приходи-лось экономить силы, так что большую часть дня, незанятую неотложными работами и ухаживаньем за животными, работники старались проводить в молитвах или лёжа, забываясь во сне. Мы же вечно крутились у них под но-гами, мешая передохнуть, забывали даже про свои обыкновенные игры; все в ожидании вечера и любимого своего кушанья — капусты под всеми видами. (Тогда добрая матушка иногда давала нам, детям, для спокойствия немного вина, разбавленного тёплою водою, — тайком от батюшки, сурового и не-преклонного в деле соблюдения правил благочестия.)
Восхотев досконально познать святыню Христианской Религии, я стала неотступно вопрошать о том батюшку и матушку и так допекла им своими ——————————
* Дни воздержания, абсистенция.
** От латинского vigilia — «бдение».
*** Т. е. после 3-го часа дня (библейский 9-й час).
неотвязными просьбами, что они порой оставляли хозяйство на попечение слуг и стали возить меня по известным святынею и чудесами храмам и аб-батствам окрест. Менее чем в полгода мы объездили их все.
Я и прежде бывала в старинной церкви Нотр-Дам ближайшего к Шато д’Олонн селения Олонн-сюр-Мер,* славившейся мощами Св. Ливе,** учени-ка Св. Хиллария. После смерти останки сего Святителя положили в саркофаг из местного дуба-робиньер, во множестве произраставшего в дубравах по всему нашему побережью. В отличие от литой серебряной раки учителя в нашем Сент-Илер, он был только местами отделан серебром, зато весь разуб-ран затейливою резьбою по дереву, причудливыми узорами в виде древнего кельтского орнамента. Мощи сохранялись нетленными и открывались для всеобщего поклонения лишь несколько раз в году. В полумраке придела тес-ной церковки гробница из потемневшего за тысячу лет дуба (необычайно прочного от действия морских ветров), с завитками чёрного серебра, вызыва-ла благоговейный трепет и горячие мольбы издалека приходивших к Свято-му Ливе паломников; веками над нею совершались бесчисленные чудеса ис-целения и раскаянья. Недаром церковный шпиль из 8-ми углов уходил прямо в небо. По преданию, по нему и снисходило на землю чудо.
Ещё ближе к шато, прямо в нашем лесу Орбестье,*** у самого озера Таншет,**** давным-давно монахами Св. Бенедикта основано аббатство Ио-анна Крестителя и Девы Марии. В былые времена мои предки щедро надели-ли монастырь угодьями, но при разорении Религиозных войн его постигла равная с патронами участь. При мне там жило несколько праведных отшель-ников, коих мы часто посещали за Богослужебными бдениями в их узких глубоких пещерках, в коих тотчас же угасала наша свеча — из-за отсутствия воздуха. Особенное впечатление производил один из Свв. отец-иноков: более чем столетний старец с детскою улыбкою на устах, с белоснежной бородою до пояса, летом и зимою босой и облачённый в одно и то же грубое рубище, сквозь лохмотья которого просвечивало синее от холода и вечной озёрной сырости тело. В округе его почитали за Блаженного и звали Сен-Пьером и «Апостолом Петром», т. к. он был подобен галлилейскому рыбарю: из олон-нских рыбаков родом и обладал даром исцелять и предсказывать судьбу.
Всё время, свободное от паломничеств, религиозных переживаний и мо-литв (до такой степени ставших мне необходимыми и обратившихся в мою внутреннюю потребность, что без них я просто не представляю, как можно жить), я посвящала играм и рискованным походам по лесам, озёрам и боло-там нашего края, ибо росла совершенным сорванцом. Так у меня с детства проявилась страсть к путешествиям и любовь к опасности. Мало того, что мы с детьми подёнщиков облазали все окрестные леса, где собирали дары нашей природы и даже по-браконьерски ставили силки на дичь, и болотца с озёрца- ——————————
* Olonne-sur-Mer.
** Saint Live.
*** Orbestier.
**** Tanchet.
ми, где удили мелкую рыбёшку, но и целою гурьбой, вместе с деревенскими ребятишками, без спросу отправлялись на берег океана — к древней башне на косе Лонгвилль.
К башне из шато вела по глубокой, заросшею лесом лощине непримет-ная тропа, мимо живописного озера с его топкими берегами, с которых не-многие, самые отчаянные ребятишки, и я в их числе, отваживались ловить рыбу, забрасывая верши из сетей. В этих топях часто тонули и дети и взрос-лые — по поверью, их утаскивал к себе на дно живший там водяной дух озе-ра Таншет. Главной же опасностью служили зыбучие пески, подстерегавшие неосторожных на самой косе, по пути к замку Лонгвилль. Туда шла узкая из-вилистая тропинка, едва заметная постороннему глазу. Исстари её держали в секрете по понятным причинам — из соображений безопасности обитателей башни в те неспокойные далёкие времена. Все её изгибы знали только сами Лонгвилли, т. е. наша семья, так что я могла пройти по ней и с закрытыми глазами и всегда выступала поводырём для детской нашей шайки. Очень не-многие местные старожилы узнавали тайну тропинки путём долговременных наблюдений. (Синим впоследствии она долго не давалась, наша тропинка, пока её не выдал низкий предатель. Но об этом позже.) Неверный шаг влево или вправо грозил смертельной опасностью: человека сразу затягивало, и ни-кто без посторонней помощи не мог уж выбраться отсюда из ловушки. Мест-ные предания хранят множество подобных случаев. Бывало, всадника заса-сывало вместе с лошадью в несколько мгновений, так что не оставалось и следа. Чтобы сюда не забредала с близлежащих пастбищ скотина, вход на ко-су был перекопан рвом, узким, но глубоким, что делало для неё непроходи-мым путь на страшную косу, чего нельзя сказать о человеке. На берегу мы собирали чудные ракушки с эхом приливов и отливов и, прикладывая их к уху, часами слушали влекущий зов моря. Но главным образом нас привлека-ла сама башня, чья чудовищная глыба почернела от времени. Чтобы проник-нуть во внутрь, я тайком стаскивала хранившуюся в шато, у батюшки в поко-ях, связку ключей. Огромный ржавый ключ подходил к древним боевым во-ротам. Но к ним нужно было ещё добраться, перейдя по шатким, полуист-левшим мосткам бездонную пропасть, о рваные края которой внизу бешено бились волны. За воротами следовала пятисотлетняя дверь, их ровесница, обитая полосами железа и вся усаженная гвоздями. За ней можно было вы-держать любой приступ; она не поддалась бы и калённому пушечному ядру, выпущенному в упор. Даже наши лёгкие несмелые детские шажки гулко от-давались от громадных выщербленных каменных плит, коими был вымощен пол, уносясь под высокие своды и нарушая покой угнездившихся там нето-пырей и сов, с шумом разлетавшихся от нас сквозь стрельчатые окна. Обыч-но, и это был целый обряд, подобный церковному Таинству, мы входили, за-таив дыхание, и с величайшим благоговением осматривали пустынные залы, в которых когда-то шумели воины. Из них на весь нижний шёл очаг-великан, в котором когда-то целиком зажаривались быки для гомерических пиров мо-их предков, в то время как верхние служили им жилищем, простым и суро-вым. К каждому из них полагался особенный ключ. Замки открывались ред-ко, потому страшно скрежетали, как скрипели и ржавые петли. Дневной свет здесь скупо проникал сквозь узкие щели бойниц. На открытой верхней, бое-вой, площадке башни, с её полуобвалившимися зубцами, обычно устанавли-вались военные машины и орудия. Она служила последним рубежом оборо-ны и, по фамильному преданию, ни разу не поддалась никому. Винтовая ле-стница, вытесанная прямо в стене неимоверной толщины, с осыпавшимися ступенями, вела как вверх, так и вниз — к капелле, служившей Лонгвиллям родовой усыпальницей, входить в которую я никому не позволяла. У входа было привешено било, встарь заменявшее христианам на Западе колокол. К двери, ведшей в капеллу, подходил изящный, из потемневшего серебра, клю-чик. Узкая и длинная, капелла за восемьсот лет вся была уставлена каменны-ми гробами Лонгвиллей, на которые падал мягкий свет, струившийся сквозь прекрасные цветные витражи. Здесь давно уж не служили, только в исключи-тельных случаях — при наших похоронах, а раньше читали Часы. Возле ал-таря, покрытого резьбою по камню, высились изваяния из мрамора Свв. Апо-стол Петра и Павла и Екатерины с Елизаветою, со следами пуль на лицах — в XVI веке напавшие на замок кощуны-гугеноты стреляли в Святых из ру-жей, но так и не смогли овладеть его верхушкой, пока наши не сделали ноч-ной вылазки и чудесным образом не выбили вон из замка пьяных нечестив-цев. За алтарём имелся подземный ход, который вёл к секретной крошечной бухточке, у башенного подножья, где ранее всегда бывал наготове утлый челнок. В нём возможно было незамеченным ускользнуть морем или про-плыть под скальным навесом, вдоль всего левого берега косы, в узкий, скры-тый камышами, рукотворный канал, который вёл на островок, затерявшийся посреди топей озера Таншет. Но этим путём уже долго не пользовались. (Но пришла лихая пора, когда он сослужил мне самой неоценимую службу.)
Сразу за часовней шло заброшенное подземелье, где прежде копили при-пасы и держали преступников до смерти. Ключ от его дверей был такой же, как и от ворот, тяжёлый, изъеденный ржавчиной. В подземелье давно никто не спускался, боясь обвалов. К тому же там царила такая беспросветная тьма, что лезть туда, пусть даже с огнём, я никак не могла решиться. По слухам, там в вечной мгле блуждали злые призраки когда-то замурованных живьём гугенотов. Любопытство видеть их превозмогло, однако, все страхи. Как-то раз мы набрали с собою святой воды для окропления дорогою от нечисти и пустились вглубь. Долгонько провозились мы с проржавевшим запором. В конце концов тяжёлая дверь поддалась, и как только мы проскользнули за неё, чёрный зёв подземелья дохнул на нас могильным холодом. Одна девочка из деревни Олоннэ несла предо мною свечу, чьи огарки оставались в под-свечниках часовни ещё со времени братних похорон. Шедший рядом маль-чик мельника, Жак, кропил нам путь. Огонёк свечи колебался от затхлого, спёртого воздуха и грозил в любой миг потухнуть. Этим слабым светом оза-рялись обложенные камнем сырые стены, покрытые плесенью. Вдруг свеч-ное пламя выхватило из сумрака остатки истлевшей кисти человеческой руки со скрюченными пальцами, висевшие на железных кандалах. Смышленый мальчик не растерялся и уже было поднял кропило, как раздался страшный шум. На наших глазах девочка исчезла в клубах поднявшейся пыли. Со стра-ху со всех ног мы бросились бежать прочь за дверь и далее, пока не очути-лись за воротами башни. Но через несколько минут, преодолев испуг, верну-лись за верною подругою. Оказалось, девочку лишь слегка присыпало пес-ком и обломками камней, но мы своими детскими ручонками, дрожащими со страху, еле её вытащили из-под завала. Едва придя в себя, девочка принялась уверять, что перед внезапным обвалом на неё взглянула из темноты ужасная живая маска гугенотского привидения. Этого впечатления нам оказалось вполне достаточно: любопытство было удовлетворено, и мы уверились в су-ществовании зловещих призраков и более в подземелье не совались. (После храбрая эта девочка, Мадлен, стала Исповедницею в войну Вандеи и моею компаньонкою.)
Иногда я и сама забредала к башне: мне нравилось побыть тут в одино-честве — у древних могил, в мрачной полутьме подземной капеллы. Тут на-шли вечный покой мои предки: великие рыцари и их прекрасные дамы. Поч-ти все они опочили рано: от ран и мора. (В те тёмные, тревожные века благо-родные люди обыкновенно жили недолго.) Особенный, священный трепет вызывала у меня самая древняя из них — гробница нашего родоначальника, представлявшая простой серый камень с лаконической надписью, которая ныне едва прочитывается, полуистёртая веками: «Иоанн воин». По преда-нию, первый из Лонгвиллей умер здесь, в этой своей башне, им же самим не-задолго до того возведённой, совсем молодым — от ран, полученных в бою при обороне олоннского побережья от морских разбойников-норманнов, с ка-ковою миссией он сюда и явился, и погребён в заложенной им же часовне. Одинокая могила эта почти незаметною приютилась справа у стены, при са-мом входе в капеллу. Далее уже шли монументальные гранитные плиты близких потомков Жана и, наконец, великолепные мраморные надгробия Сеньоров Олоннэ с лежачими скульптурными изображениями рыцарей. Не-которые из них повреждены во время Религиозных войн фанатичными неве-ждами-протестантами, принимавшими их за изображения католических Свя-тых, которых они считали идолами и неистово разрушали. Ближе, у самого алтаря, погребались палладины Крестовых походов, бившиеся с неверными в Святой Земле за Гроб Господень. Здесь, посреди гробниц крестоносцев и воинов Столетней войны, впечатлительную детскую душу обуревали страст-ные мечтания о героических рыцарских подвигах. То я представляла себя ветреной Золотоножкою, мчащейся на горячей лошади во главе отряда кре-стоносных амазонок; то подобно суровой Графине Монфор вела своё войско на бой за свободу родного края. Один раз мне пригрезилось даже, что стану второй Девой Жанной. После чего я не могла спать сразу несколько дней сряду — так меня будоражили подобные горячечные мысли. (В Первую вой-ну Вандеи в подземельи под башней помещался пороховой погреб дивизии Джолли, и республиканцы не раз брали в осаду её малый гарнизон. Но вся-кий раз белым удавалось отбиться и отстоять нашу фамильную крепость бла-годаря неприступности и невероятной толщине её стен. В апреле 1793 года, осмелевшие после неудачи второго штурма Сабля генералом Джолли, синие наконец додумались как придвинуть к её стенам артиллерию и калёнными ядрами пробили себе брешь. Тогда последние защитники башни Олоннэ сами взорвали себя, только чтоб не отдать в руки врага наш боевой припас. Отчего они не воспользовались подземным ходом я поведаю после. Ныне на месте древнего жилища моих предков высится одна груда развалин.)
Как-то раз я одна забралась на самую верхушку нашей башни, и здесь меня вдруг посетило виденье. Как раз надвигавшиеся почему-то с Востока грозовые тучи (хотя гроза в наши края обыкновенно приходила со стороны океана, т. е. с Запада) приняли очертания ужасного синего великана, который занёс свою ручищу над крестом, венчающим шпиль колокольни Сент-Илера, как бы намереваясь сломить знак Христианства. Я вся загорелась от бессиль-ного негодования, что ничего не могу поделать. Только разразившийся ли-вень охладил мой пыл. Это своё видение истолковала я по своему слабому девичьему разумению, будто турецкий Султан — «Великий Турок», владыка Востока и угнетатель христиан (как мне тогда представлялось), грозит со-крушить Религию Христа. (Только через несколько лет поняла я истинный смысл виденного, когда революция обрушила на Францию шквал антихри-стианских неистовств, поднявшийся вовсе не из доброй Турции, а из самого Парижа. Провидение тем самым давало мне понять, что гроза придёт в мою Страну Олоннэ именно с Востока!)
В то же время мною овладела идея: собрать к себе в башню детей васса-лов и отправиться с ними в Крестовый поход, по примеру своих предков. Как в старину наши выступали отсюда в походы, ведя с собою своих вассалов, — всякий раз не меньше, чем с тысячью бойцов, ибо именно такое число могла поставить Страна Олоннэ под их знамя. Так и я решилась набрать из кресть-янских детей окрестных приходов свою тысячу и повести их в Святую Зем-лю. О приготовлениях к походу советовалась я с обеими Мишелями и с Мад-лен. Однако главным моим советником выступал Жак. Младший сын олонн-ского мельника и самый старший из нас, Жак был мастером на все руки. (В войну Вандеи, жарким летом 1793 года, он заживо сожжён синими вместе со всею семьею в своей мельнице, крыльями которой он подавал нашим знаки о подстерегавшей опасности. Св. Мученик Жак Олоннский, умоли Господа о спасении нас, грешных!) Под его руководством мальчики смастерили самую настоящую осадную лестницу: у основания — на деревянных колёсах, сня-тых с крестьянской повозки, и на верхушке — с боевыми крюками, чтобы за-цепиться ими за парапет крепости. При её помощи думали мы взойти на сте-ны Иерусалима, подобно Томасу Марлю и другим героям Креста. Для чего устроили ученье на косе Лонгвилль: фехтовали на палках, будто на шпагах и копьях, учились строиться в боевые ряды — плечом к плечу, наступать и обороняться в сплочённом строю в открытом поле, переходить песчаные дю-ны, не разрывая строй. Но самым трудным казался нам штурм крепости. Вот как это происходило. Мы перекидывали лестницу через ров, причём учились делать это сноровисто, чтоб она не упала в воду, иначе приходилось её с пре-великим трудом вытаскивать. (При этом девочки должны были тащить тяжё-лую лестницу наравне с мальчиками. На этом настояла я, т. к. считала, что на войне не должно делать поблажек полу, чтоб не превратить нас, девчонок, в обузу похода.) Затем перебегали по лестнице через ров, наполненный водою, и неловкие в него бултыхались, но упорно взлезали обратно, скользя по мок-рым перекладинам. После чего лестница подымалась на берег и подкатыва-лась под стену. И всё это — под градом камней, которым осыпали осаждаю-щих те из нас, кто взбирался на стены первыми. Они же пытались оттолкнуть лестницу длинными жердями и колотили ими лезущих по ней наверх това-рищей. Т. о., чтобы избежать довольно ощутимых ударов и синяков, прихо-дилось изловчиться взойти на башню первыми. Так у нас вознаграждалось старание. Просто удивительно, как никто из детей не переломал рук, ног и шеи, срываясь вниз с такой высоты. Все производимые нами экзерциции я вычитала из Маршала Вобана, отысканного мною среди батюшкиных книг по военному искусству в нашей библиотеке. Как-то батюшка заметил меня за его чтением и с удивлением спросил: что интересного там для девушки? Я нашлась ответить, что меня привлекают описания великих баталий и героев, в них отличившихся. Батюшка пристально взглянул на меня и отошёл, с со-мнением покачивая головою: видно было, что он не поверил ни единому мо-ему слову. Там же, в библиотеке, я раздобыла географическую карту. По ней определили маршрут нашего похода. (И что было в этой голове?!.. Что за блажь пришла мне на ум: по такой карте обеих полушарий — а не топогра-фической — следовать во Иерусалим?.. Теперь, при воспоминании, только улыбаюсь, а то и хохочу над собою от души.) На общем совете командиров, т. е. мальчиков и девочек постарше я выложила всё, что знала о пути в Св. Землю и что только могла придумать. (Мои «командиры» так прямо рты и разинули: большинство их никогда не покидало пределов родной деревни; из них только избранные удостаивались чести побывать с отцами на рынке в со-седнем порту Сабле.) Дорога туда, в Палестину, лежала нам через море, во-круг Иберии. Но на чём поплывём?!.. Кто-то из ребят (теперь уж не помню) предложил захватить корабль в соседнем порту Сабль, по примеру славного нашего земляка, корсара Олоннэ, который был как раз родом оттуда. Вначале я горячо запротестовала, воскликнув с негодованьем: «Ведь это ж пиратство! Как можно приступать к Св. делу с морского разбоя?!..» Но пыл мой поуба-вили доводы товарищей и товарок, что в старину наши олоннцы, все сплошь морские разбойники, иногда именно таким образом примыкали к походам Креста. Тут на ум мне кстати пришла история с норманнскими пиратами, что плыли с своими Королями в Палестину, по пути опустошая окрестное побе-режье. Решено было: завладеть самым большим судном в порту в одну из но-чей, когда на нём нет всей команды — остаётся одна вахта, и заставить вах-тенных привести его к Иерусалиму.
Надлежало подумать и об оружии. Из батюшкиного кабинета стащила я пару пистолетов, а в его спальне сняла с ковра одну из сабель, по моей руке, самую лёгкую. У других наших с вооружением дела оказались похуже. Огне-стрельного нам не пришлось раздобыть вовсе, т. к. ни у кого из крестьян его попросту не было. Вынести же ружья из нашего шато незамеченными не представлялось возможным. (Одному лишь отважному Жаку удалось спереть у своего отца армейский мушкет, старый и тяжёлый, тому лет двадцать при-несенный со службы, с запасом пороха и пуль.) Пришлось довольствоваться малым: каждого такого маленького «крестоносца» обязали самого озаботить-ся собственным вооружением и приготовить для себя к походу нож или ко-пьё. Капелланом нашего похода был избран Жак, коего родители готовили к духовному званию и к поступлению в училище отца Монфора. Для него был сделан крест из священных реликвий. Для чего мы открыли подземную крипту часовни, где в общей каменной раке покоились Св. останки олонн-ских крестоносцев, привезённые на родину их земляками из Крестовых по-ходов. Сдвинули мы тяжёлую плиту и с величайшим благоговением взяли две их кости, связали их посередине терновником крест-накрест и вручили нашему капеллану. (Позднее такие кресты из костей Св. Мучеников видне-лись сверх военной одежды у многих наших вандейцев и шуанов. По месту, откуда впервые они явились, их прозывали «Олоннским Крестом».)
Хоть в наши планы посвящены были многие, почти всё малое население Страны Олоннэ, однако ж никто не выдал нашего намерения, даже случайно не проговорился своим родителям. И в этом была наша Вандея!.. Наконец, час выступления пробил. В назначенный день марта 1789 года, едва рассвело, на косу Лонгвиллей со всех сторон стали пробираться ребятишки, неся с со-бою самодельное оружие, в большинстве — ножи и пики из старых кос, и мешочки с харчами. Одна бойкая девочка вооружилась «одолженным» у до-машнего камина вертелом. Даже самые маленькие тащили на себе огромные палки, заботливо вырезанные из нашего приморского крепкого дуба-робиньер, вдобавок обожжённые на огне для прочности. У древней башни, где был назначен военный смотр «крестоносного ополчения», выстроилось в нестройные ряды 78 юных олоннцев, мальчиков и девочек. (Как сейчас пом-ню всех вас поимённо, добрые мои друзья и подруги!.. Всего через 4 года все вы так же, как один, поднимитесь на Вандейскую войну за Веру, как и в «Детский» наш Крестовый поход. Кого из вас не отпустили в тот наивный поход родители, в войну Вандеи шёл в наших рядах вместе со своими стари-ками.)
У всех «ополченцев» поверх крестьянской одежды нашиты были крас-ные Кресты, как отличительный знак крестоносца. (Мальчикам их пришива-ли девочки, как впоследствии, в нашу Вандейскую войну, увенчанное крас-ным Крестом Сердце Иисусово вышивали и прикрепляли на грудь бойцам за Веру их любимые.) Стали в строй и совсем крошки, 5—6 лет, важно напы-жась и вытягиваясь. Мы, командиры, стали обходить ряды и проверять на смотру оружие и запас продуктов у каждого. У всех заплечные мешки были полны нехитрого продовольствия — копчёностей и вяленой рыбы (у некото-рых, из семей фермеров побогаче, даже и — мяса), сала, сухарей, крупы и мучицы. Однако пришли не все, что и заронило в мою душу сомнение и при-вело к мысли, что секрет нашего похода мог быть раскрыт взрослыми.
Не успела я толком об этом поразмыслить, как вдруг на косе явились местные власти, с кюре Андре и батюшкою моим во главе, в сопровождении множества народу. Все они выглядели встревоженными необычайно. Оказы-вается, наши приготовления на деревне не прошли незамеченными. Там вдруг стали пропадать продукты и разные вещи, необходимые нам в походе. Один предусмотрительный и хозяйственный мальчуган вознамерился даже свести со своего двора осла — вьючное животное пригодилось бы нам для клади. К тому же, селяне стали обращать внимание, что ребята мастерят ка-кое-то оружие из обломков старых кос и прочего хлама. Тогда на деревне распространился нелепый слух: будто дети, недовольные суровым обраще-нием старших, пожелали над ними расправиться, и предводительницею всего этого дела выбрали себе маленькую госпожу из Лонгвилля. (Как я уже гово-рила, у нас любой нелепости мужики верят с лёгкостью.) Ранним утром, вы-ходя к скоту, многие заметили, что их чада куда-то пробираются, крадучись, волоча за собою мешки с харчами и самодельные пики. Как оказалось — на косу Лонгвилль. Туда немедленно были призваны власти.
Скоро всё выяснилось на месте. Успокоенные отцы с матерями уводили по домам своих чад. Только одну провинившуюся девочку, похитительницу злополучного вертела (вероятно, составлявшего единое богатство бедняцкого дома), родители в раздражении влекли за уши, под аккомпонемент её гром-кого рёва. Так что добрый мой батюшка принуждён был вступиться (в том числе и по моей просьбе) и одарил добрых своих подданных серебряною мо-неткою. (Самоотверженная девочка эта, Рене, была со мною во всю нашу борьбу. В жуткое время Сентябрьских убийств в Париже* вместе начинали мы проходить круги ада — посреди кошмара окровавленных тюрем Ла Фор-са, Сальпетриера, Бисетра пели псалмы и стояли рядышком в багряных тем-ничных камерах и коридорах под топорами и пиками гнусных палачей… Стойкости милой моей, Святой Рене, ниже я посвящаю множество самых проникновенных страниц своего труда.)
Велико же было изумленье добрых моих родителей, когда на их недо-уменный вопрос: «Что всё это значит?!..», я объявила им о своём видении и твёрдом намерении поведать о грозящей Христианству беде Папе в Риме и, по его благословению, отправиться во Иерусалим, где умолить Господа при Его Гробе о спасении милой Франции. Батюшкины сабля и пистолеты были немедленно у меня им отобраны, с приличными случаю внушениями.
Наконец, замучившись со мною совершенно, родители обратились к кю-ре Андре за помощью. И тот, дождавшись момента при моей исповеди, имен-но когда я объявила, что немедля отправляюсь в паломничество в Рим, к Па-——————————
* 2—6 сентября 1792 года беснующиеся толпы республиканцев (с перепугу, что при-дётся ответить за свои несчётные беззакония и злодеяния перед подходившими к Парижу армиями европейской коалиции) кинулись терзать свои беззащитные жертвы, заключён-ные в столичные тюрьмы и монастыри. Министр юстиции Дантон 3 сентября предписал произвести подобные бессудные расправы и в провинциях. Зверства там продолжались весь сентябрь. Всего в столице и провинции насчитывается более 2 тысяч замученных. Тела Мучеников после садистских истязаний извергами все страшно поруганы и обез-ображены до неузнаваемости; некоторые, ещё живыми, трепещущими, разорваны на кус-ки (вспомним здесь ужасную участь Св. Мц. Принцессы де Ламбаль!!!). В помрачении рассудка, среди революционеров доходило до каннибализма.
пе — припасть к стопам Наместника Петрова, и далее во Иерусалим — по примеру древних своих предков-крестоносцев, выступил с приличными вре-мени увещаниями. «Дитя моё, — обратился к моему затуманившемуся здра-вому смыслу добрый кюре, — Иерусалим прежде надобно найти внутри себя. Так поступали твои благородные предки: прежде, чем отбыть ко Гробу Гос-подню, они становились искушёнными воителями и твёрдыми, добрыми хри-стианами». На пылкие мои возражения со ссылкою на пример многих Лонг-виллей, выступавших в поход совсем юными, кюре Андре спокойно ответст-вовал, что в рыцарские времена благородные юноши овладевали воинским ремеслом с детства, потому уже в свои 14—16 представляли из себя испы-танных бойцов. К тому же они выступали всегда в окружении многочислен-ной свиты вооружённых вассалов, коих нынче у нашей фамилии, к сожале-нию, оставалось не так много, чтоб из детской прихоти и безо всякой пользы таскать их по неведомым краям, по бесконечным пыльным дорогам, где все они перемрут, так и не дождавшись обещанных мною сражений с неверны-ми. Тут кюре Андре напомнил мне о печальной судьбе Крестового похода детей и о безутешном горе их родных. Все мои доводы о том, что в кресто-носных рядах во множестве показывались и женщины, так же были мгновен-но разбиты. «Те же беспутные девицы, что таскались за крестоносцами в их обозах (наподобие обожаемой тобою Золотоножки), более послужили к их соблазну, чем делу Веры, ибо страстями своими только отвращали воинов Христовых (например, таких как Гуго Вермандуа) от чистого пути к Иеруса-лиму. Горе непослушливой дочери, что покинет безутешных родителей сво-их и тем самым уподобится блудному сыну! Угодно ли такое Господу?!.. Что же до Папы, — присовокупил умный кюре, — то неужели же думаешь отни-мать у Его Святейшества драгоценное для нужд Христианства время, для то-го только, чтоб поглазеть на его туфли?! Да примет ли он Инес по одному её вздорному пожеланию?!..» «Предки мои имели обыкновение являться пред Святым Престолом безо всякого вызова, как только Христианству грозили беды, и никогда не слыхивали в том отказа от Пап!» — гордо ответствовала я. «Таковая гордыня (помнишь, как я тебя научал катехизису) есть смертный грех пред Господом! Да и для целого Христианского мира нет сейчас нужды в том, чтобы слабая девица явилась на его защиту от несуществующей опас-ности», — тем окончил отец Андре свою поучительную речь, чем изрядно поостудил пыл паломницы. (Замечу, что при всех своих превосходных каче-ствах мой духовник всё же не оказался пророком.)
На радостях батюшка обещал отвезти меня на поклонение в Сант-Яго-де-Компостеллу, в Испанию. Так далеко я ещё не заходила. Но этому нашему паломничеству уже не суждено было совершиться, по печальным причинам. (Из-за постигшего нашу семью страшного несчастья, о чём я поведаю вам в своё время.)
В приходской церкви своей я и раньше бывала часто — во все праздники и каждое воскресенье, приводимая родителями с самого младенчества. Мне очень нравилось у Сент-Илера: побыть в одиночестве в тихой уютной церк-вушке, с замиранием сердца постоять в полутьме придела у раки Св. Хилла-рия, Покровителя нашего Пуату, и стыдливо попросить у Святого исполне-ния девчоночьих мечтаний, которые сводились, конечно же, в основном к одному, как и у всех девочек во все времена: повстречать своего прекрасного рыцаря. (Как я уже говорила, эта главная моя мечта сбудется впоследствии: в нашу Вандейскую войну за Веру молитвами Св. Хиллария Господь пошлёт мне моего Монфора!..) Однако более всего и с каким-то даже тревожным не-терпением ждала я начала Мессы в исполнении отца Андре, моего духовни-ка. Если ранее частенько случалось мне подтягивать при пении в церкви нев-попад, то теперь я знала наизусть все псалмы и места из латинских молитв, причитающиеся тому или иному случаю. Если ранее церковнослужение слу-шала я бессознательно, то теперь оно проходило через моё сердце и проника-ло в душу, а Месса совершалась у меня на устах: когда я вкушала Пречистое Тело Христово, то всегда плакала навзрыд, как всегда при воспоминании о Его Искупительной Жертве. В праздники наше немногочисленное семейство всегда помещалось на первой скамье под балдахином с гербом Лонгвиллей. Древней скамье этой из потемневшего до черноты дуба-робиньер, устроен-ной для Сеньоров Олоннэ в возведённом ими храме Сент-Илер (чьими жерт-вователями и патронами они выступали), было никак не менее полутысячи лет. Её отполированные временем поручни таинственно холодили мне руки. Отныне, со дня Первого Причастия, я с особенным усердием стала посещать все церковные службы и бегала к Сент-Илеру ежедневно, а то и по нескольку раз в день — к ранней Утренне, Обедне и Вечерне.*
Когда батюшка торжественно, под руку, медленными твёрдыми шагами вводил или выводил нас с матушкою во храм или из храма, его высокая и мощная прямая фигура, затянутая в военный сюртук, даже у меня, привыч-ной к его мрачному виду, вызывала восхищение и невольный трепет. Кресть-яне же прихожане низко кланялись и расступались перед нами, и я слыхала за спиною их почтительный шёпот: «Ле Балафре!..»** Так прозывали в на-ших местах батюшку. Ибо всё лицо его было изборождено глубокими шра-мами от боевых ран, полученных в Индийскую войну, что придавало ему су-ровый и отчасти даже дикий вид.
Хоть на самом деле батюшка вовсе не был человеком суровым, и добрая матушка говаривала, что в нём живёт душа ребёнка. Правда, при малейшем противодействии своей воле, действительном или кажущемся, он вспыхивал ——————————
* У католиков Утрення — Matutinum, Matutinae на латыни — служится с полуночи. Фактически это — Заутрення, т. к. следом за ней, ещё задолго до рассвета, в 3 часа утра, идут Лауды (по-лат. Laudes — «Хваления»). Затем читаются Часы: в 6 утра — Первый час (лат. Prima), а после него бывает частная Месса; в 9 утра — Третий час (лат. Tertia), после чего следует торжественная Месса, т. е. Обедня. В самый полдень читают Шестой час (лат. Sexta), а после дневной трапезы, в 3 часа, Девятый час (лат. Nona). Уже на закате солнца совершается собственно Вечерня (лат. Vesperae), и только перед сном, в 9 часов вечера, Комплеторий (лат. Completorium) — Повечерие.
Следовательно, Св. Инес приходила в церковь до рассвета, а уходила после захода солнца, заката.
** Le Balafré; «изуродованный шрамом», «изрубцованный», т. е. Меченый. Такое по-чётное имя заслуживал в Старой Франции воин, отмеченный боевыми шрамами.
как порох, но так же быстро и остывал, когда в ответ встречал выражение доброй покорности. Болезненная раздражительность его не знала пределов. Качества эти он унаследовал с войны и долгой службы в колониях, где про-никся грубыми проявлениями деспотизма, обыкновенными для Востока.
Много сюда, к его крутому нраву, добавили чувства несправедливой обиды и ущемлённой гордости, когда заслуженный офицер лишён был пен-сии и в силу своего состояния не мог представляться ко Двору. Однако, даже в приступах самой дикой ярости, особенно если он замечал какое-то небре-жение в хозяйстве со стороны наших домочадцев или арендаторов и прини-мался осыпать провинившихся потоками брани и угроз, самых страшных, — и даже подымал палку! — никогда не поднял он руки на человека, будучи благороден от природы. Ему от души прощали подобные выходки, т. к., по-остыв, виновников он всегда вознаграждал щедро — сверх наших скромных средств. С городскими чиновниками и редкими заезжими вельможами он за-частую, по своей прихоти, бывал неприступен, груб и суров, зато с бедняка-ми, крестьянами и соседями petite-дворянами, всегда открыт, ласков и любе-зен и готов придти на всякую помощь. И давние подданные Олоннэ отвечали преданной любовью своему господину, ибо он не только помогал им матери-ально, но и частенько, случалось, защищал их от произвола властей и высту-пал ходатаем за неграмотных в судах. Покорливой матушке моей подобные, часто беспричинные, вспышки батюшкиного гнева дорого стоили и причиня-ли много хлопот. Вспышки эти, как правило, сменялись у него глубокою по-давленностию духа, и тогда он запирался в кабинете, вначале шумно поды-маясь в свои покои, громко хлопая дверьми, из-за которых затем часами слы-шались его нервные шаги, которыми он в возбуждении мерил комнату, и бес-связные восклицания, сменявшиеся горькими всхипываньями; либо затво-рялся помолиться наедине в домашней нашей часовне, откуда доносились его глубокие вздохи, а я подслушивала у дверей и плакала (так мне было жаль страдающего батюшку!), покуда меня не находила там и не уводила к себе успокаивать добрая матушка. Нескоро батюшка появлялся на пороге и весь вечер молчал и прятал глаза под матушкиным укоряющим взором. На меня же он никогда не повысил голоса.
Так беззаботно протекали во глуши Олоннэ счастливые дни моего детст-ва.
Тем временем — в 1789 году — во Франции случилась революция.
Запросто венчали


Другие книги скачивайте бесплатно в txt и mp3 формате на prochtu.ru