Владимир Владмели - Семья Чернышовых - Владимир Владмели
Скачано с сайта prochtu.ru
Семья Чернышовых.
1.Отец и сын.
Глава семьи-Григорий Иванович Чернышов в молодости принимал участие в походах Потемкина и Суворова, штурмовал Измаил и дослужился до чина генерал-инспектора, но военная карьера его не очень привлекала. Он любил светское общество, часто бывал при дворе, писал комедии и стихи. Владения у него были чуть ли не во всех губерниях России и, уйдя в отставку, он зажил широко, как и подобало настоящему русскому барину. У него был крепостной оркестр, многочисленный штат учителей и даже домашний художник. Для того чтобы развлекать гостей он несколько раз в неделю устраивал богатые концерты и феерверки. Григорий Иванович был остроумным собеседником, хорошо знал литературу и имел прекрасный дар нравиться людям. Иногда в его летней резиденции за стол одновременно садилось до 200 человек. При всем этом расточительный богач, граф Чернышов вел и тайную жизнь: он был канцлер верховного масонского совета, руководившего сетью масонских лож.
У него было 6 дочерей и всего один сын-любимец и наследник Захар. Денег на образование Захара не жалели. Он окончил Муравьевскую школу колонновожатых, (преобразованную впоследствии в Академию Генерального штаба) и был зачислен в свиту царя. Связи отца открывали перед Захаром блестящие перспективы и в 1824 году он уже был ротмистром кавалергардского полка. В этом привилегированном полку существовала тайная организация, членом которой стал и Захар. Хотя активного участия в деятельности общества он не принимал, а в день восстания даже не был в Петербурге, к следствию его привлекли. На его несчастье одним из членов следственного комитета был очень дальний родственник Захара и его однофамилец - Александр Иванович Чернышев. Прекрасно зная, что Захар является наследником богатейшего имения, он лез из кожи вон, чтобы прибрать к рукам чужие владения. Впервые увидев Захара на допросе, он, желая показать свое близкое родство к обвиняемому, в притворном удивлении воскликнул:
-Как, кузен, и вы среди бунтовщиков?
-Бунтовщик, может быть, - ответил Захар, - кузен - никогда.
Во время следствия Захар вел себя смело, порой вызывающе. Своих единомышленников он обвинял в пассивности и критиковал их действия 14 декабря. По его мнению сначала надо было «увериться в артиллерии и поставить ее против Зимнего Дворца, дать несколько залпов ядрами, гранитами или картечью и тогда дело приняло бы совершенно другой образ». Трудно судить насколько эти слова соответствовали бы его поступкам, окажись он на Сенатской площади, но решительность, сила воли и последовательность поведения Захара говорили о том, что именно таких руководителей не хватало восставшим.
Между тем следствие шло своим чередом и Александр Иванович всячески пытался запутать Захара своими вопросами, а декабрист настолько презирал новоявленного кузена, что не считал нужным скрывать свои чувства. Как всегда в поединке подлости и благородства победила подлость: Захара приговорили к 4 годам каторги и пожизненному поселению. О неблаговидном поведении Александра Ивановича говорил весь Петербург. Даже старуха Голицына, известная своими крепостническими взглядами, высказала презрение ловкому царедворцу. Она устраивала приемы, на которые приходили все представители высшего света, включая и царя. Особенно важно было ее покровительство для людей, желавших сделать карьеру. Быть обласканным влиятельной княгиней – значило получить хорошую рекомендацию. Однажды к ней привели и А.И.Чернышова, которого представили как человека, пользующегося расположением нового императора. Своенравная княгиня демонстративно отвернулась и во всеуслышание заявила:
-Я знаю только одного Чернышова, того который в Сибири.
Захар приходился ей внучатым племянником и она, вероятно, ходатайствовала за него перед Николаем I.
После года каторжных работ Захара отправили на поселение в Якутск. Родные всячески помогали ему, а сестры считали его героем, борцом за счастье Родины и жертвой самодержавия. Они почти не появлялись в высшем свете, к которому принадлежали по рождению. Старшая - Софья писала брату из Москвы: «Император здесь уже 5 дней и весь город в волнениии по случаю его приезда. Ты, конечно, понимаешь, что мы не бываем ни на одном праздненстве, которое устраивают в его честь. Желание развлекаться у нас пропало навсегда, мы достаточно настрадались за последнее время, чтобы получить полное отвращение к свету, ко всем его прелестям и иллюзиям».
Несчастья своих детей тяжело переживал и Григорий Иванович. Некогда остроумный весельчак и душа общества, он построил склеп, в котором находилась скамейка, его собственная могила и саркофаг с бюстом умершей жены. Там он проводил целые дни в молитвах, а спать ложился в свою могилу, на специально устроенную в ней постель. Несмотря на подавленное состояние, Григорий Иванович делал все возможное для облегчения участи сына и в советах ему проявлял такой демократизм и пренебрежение к предрассудкам, что мог бы быть примером многим деятелям тайного общества. Он был твердо уверен, что женитьба облегчит положение Захара, только бы жена ему попалась добрая и любящая. «А такую женщину можно встретить во всех классах общества, даже среди диких народов,- писал Григорий Иванович сыну, -и если тебе посчастливиться ее найти, кто бы она ни была, я обещаю тебе любить ее как дочь. Не теряй времени на то, чтобы испросить моего благословления, я тебе его даю заранее от всей души. И если небо осудит тебя на смерть в Сибири, по крайней мере ты будешь хоть какое-то время счастлив. А мы все примем твою жену с распростертыми объятиями, будь она хоть китаянка».
К счастью Захар не умер в Сибири, но и жениться там тоже не успел: в 1829 году его перевели рядовым в действующую армию на Кавказ. В том же году на Кавказ приехал и Пушкин. Он читал друзьям свои новые произведения, а однажды он взял с собой томик Шекспира и экспромтом начал его переводить. Один из слушателей усомнился в знании Пушкиным английского языка и на следущий день пригласил в палатку Пушкина с Шекспиром и Захара Чернышова, знавшего английский язык как родной. При первых же словах, прочитанных Пушкиным по-английски, Захар расхохотался: «Ты скажи прежде на каком языке читаешь, - спросил он. Рассмеялся в свою очередь и Пушкин. Он ответил, что выучил английский язык самоучкой и произносит все слова на латинский лад. «Правда понимание Пушкиным языка и перевод его были абсолютно точными»,- вспоминал Захар.
Встречи с поэтом запомнились Захару, как яркий эпизод в его монотонной, полной тягот и лишений солдатской жизни. Ему приходилось терпеть унижения и издевательства, однако он стойко принимал удары судьбы. В боях он проявлял редкую смелость, но пули и ядра щадили его. Только раз он был ранен в грудь навылет. Отец надеялся, что после этого Захара произведут в офицеры и с нетерпением ожидал встречи с сыном. «Твоя рука еще должна закрыть мне глаза»,- писал Григорий Иванович. Но желание его не осуществилось, он умер так и не повидав сына.
В 1834 году Захар, наконец стал офицером и получил право на отпуск, а год спустя вышел в отставку. Жить ему разрешалось только в «Ярополческом имении Московской губернии», да и то под наблюдением местных властей. Это не могло способствовать его душевному спокойствию и после женитьбы он вновь поступил на службу. Старая рана не позволяла Захару Григорьевичу активно участвовать в военных действиях, а следить за войной сидя в штабе он не хотел. Он вторично подал в отставку, затем некоторое время служил в Орле, потом в канцелярии московского губернатора. По всеобщей амнистии 1856 года ему было возвращено дворянство и графский титул. Став материально независимым, он уехал за границу. Там на него иногда нападали приступы жестокой меланхолии. От одного из них он, наверно, и умер в 1862 году.
2. Дочь
Александрина получила обычное для девушек своего круга воспитание: изучала литературу, искусство, хорошо знала иностранные языки. Также как и ее сестры отличалась некоторой экзальтированностью и сама чувствовала это. Свой дневник она открыла словами: «Я говорила, говорю и пишу, что нет большего несчастья, чем иметь голову горячую и ум набекрень». В 19 лет она вышла замуж за одного из руководителей Северного общества Н.М.Муравьева. В браке Александрина была на редкость счастлива, мужа своего обожала так, что даже друзья подтрунивали над ней. Однажды декабрист Якушкин в шутку спросил кого она любит больше: Бога или мужа. Александрина, глубоко верующая женщина, вполне серьезно ответила: «Думаю господь бог на меня не взыщет, если узнает, что моего Никитушку я люблю больше». Вся ее подвижническая жизнь была доказательством этих слов.
Когда за Никитой пришли жандармы, он встал перед женой на колени и стал просить прощения за то, что скрыл от нее свое участие в тайном обществе. Но она успокоила его и пообещала разделить его судьбу. Вскоре после ареста мужа Александрина приехала в Петербург и стала навещать его в Петропавловской крепости. Ей разрешили встречаться с бунтовщиком только раз в неделю. Для узника, томившегося в одиночной камере, этого было явно недостаточно и Александрина ежедневно писала ему. О том, как это поддерживало заключенного вспоминал он сам: «Твои письма производят на меня такое впечатление как будто самый близкий друг приходит побеседовать со мной... Моя мысль не в тюрьме, она все время среди вас, я вижу вас ежечасно, я угадываю то, что вы говорите, я испытываю то, что вы чувствуете».
Никиту Муравьева приговорили к 20 годам каторги и Александрина сразу же стала добиваться разрешения следовать за мужем в Сибирь. Еще до получения ответа она поехала на блжайшую к Петербургу почтовую станцию, чтобы встретиться с Никитой, отправлявшимся в ссылку по этапу. Двухчасовая беседа с осужденным показала, что на царские милости надеяться бесполезно, но уже ничто не могло поколебать ее решение. Ее не остановили ни требование ехать в Сибирь без детей, ни подписка, в которой правительство предупреждало «о возможных оскорблениях от людей самого развратного и предосудительного класса», ни угроза, что родившиеся на каторге дети поступят в казенные крестьяне. Как только Николай I высочайше соблаговолил дать разрешение, она отправилась в далекую, страшную и тогда еще совсем незнакомую Сибирь.
Перед отъездом с ней встретился Пушкин. Крепко сжав ее руку, он сказал: «Я очень понимаю, почему эти господа не хотели принять меня в свое общество: я не стоил этой чести». Затем Александр Сергеевич передал Муравьевой рукописи своих стихотворений и попросил вручить их ссыльным. О том, как декабристы приняли послания поэта свидетельствует не только знаменитый «Ответ» Одоевского, но и слова Пущина: «Пушкин первый встретил меня в Сибири задушевным словом. В самый день моего приезда в Читу подзывает меня к частоколу А.Муравьева и отдает листок бумаги, на котором неизвестною рукою было написано:
Мой первый друг, мой друг бесценный!
И я судьбу благословил,
Когда мой двор уединенный,
Печальным снегом занесенный,
Твой колокольчик огласил.
Молю святое провиденье,
Да голос мой душе твоей
Дарует то же утешенье,
Да озарит он заточенье
Лучом лицейских, ясных дней.
Отрадно отозвался во мне голос Пушкина. Преисполненный глубокой, живительной благодарности, я не мог обнять его, как он меня обнимал, когда я первый посетил его в изгнании. Увы, я не мог даже пожать руку той женщины, которая спешила утешить меня воспоминанием друга; но она поняла мое чувство без всякого внешнего проявления, нужного быть может другим людям и при других обстоятельствах, а Пушкину, верно, тогда не раз икнулось».
Приехав в Читу, Александрина купила дом, надеясь что будет жить там с мужем, но заключенным запрещалось покидать тюрьму, а с женами они могли встречаться только два раза в неделю, да и то в присутствии дежурного офицера. Около года А.Муравьева оставалась единственной женой декабриста в городе и на нее ложилась огромная работа по уходу за товарищами мужа. Она делала все что могла, даже в ущерб здоровью. В совершенно необычных для себя условиях Александрина не потеряла присутствия духа: она не только научилась шить и готовить, но при необходимости колола дрова, топила печь и ходила за водой. Она была настоящим ангелом-хранителем каторжан. По ее просьбе для Бестужева присылали краски, для доктора Вольфа-лекарства, а для тех, кто хотел пользоваться ее библиотекой - русские и иностранные журналы. «В делах дружбы она не знала невозможного, все ей было легко»,- вспоминал Пущин.
Однажды Александрину оскорбил пьяный офицер. Она вскрикнула и на ее крик сбежались все декабристы, в числе которых был и ее брат. Они схватили надсмотрщика. Тот позвал на помощь. Вспыхнул конфликт и заключенные прекрасно понимали каковы могут быть его последствия. У них еще свежа была в памяти казнь их друга, которого расстреляли за одно только «умышление к бунту», но каждый из них готов был пожертвовать жизнью ради Александрины.
В 1830 году декабристов перевели в Петровский завод, где специально для них по проекту, утвержденному Николаем I, был построен каземат. Он являл собой страшный памятник самодержавию и сам по себе мог служить исчерпывающей характеристикой русского императора. Тюрьму построили на болоте и она оказалась настолько сырой и холодной, что даже в сентябре печь приходилось топить два раза в день. Камеры нельзя было проветривать, поскольку в них не было окон, а искусственное освещение требовалось и днем и ночью. В этих каторжных норах декабристам разрешалось жить семьями, но без детей. Для Александрины это было тяжелым испытанием. «Я целый день бегаю из острога домой и из дома в острог, будучи на седьмом месяце беременности, - писала она отцу, - у меня душа болит за ребенка, который остается один. С другой стороны я страдаю за Никиту и ни за что на свете не соглашусь видеть его только три раза в неделю, хотя бы даже это ухудшило наше положение, что вряд ли возможно.
Если бы нам дали детей в тюрьму, все же не было бы возможности их там поместить: одна маленькая комнатка, сырая и темная и такая холодная, что мы мерзнем в теплых сапогах, в ватных капотах и колпаках».
Между тем из дома приходили новости одна печальнее другой. Через три месяца после отъезда Александрины в Сибирь, у нее умер сын, через два года - мать, еще через три - отец. Девочки, оставшиеся у свекрови, болели. В Петровском заводе умерло два младенца, а третья, Софья, была настолько слаба, что все время держала мать в напряжении. Щедро отдавая весь жар своей души окружающим, Александрина быстро расходовала внутренние силы. В 1832 году она простудилась и стала таять на глазах. Несколько дней она не вставала с постели, а почувствовав приближение смерти, захотела проститься с дочерью. Узнав, что девочка спит, она попросила принести любимую куклу Софьи и поцеловала ее. «Ну вот, теперь я как будто саму Софьюшку поцеловала»,- сказала Александрина. Это были ее последние слова.
Умерла она зимой и начальник тюрьмы попросил уголовников за большое вознаграждение выкопать могилу в мерзлом грунте, но они ответили: «Ведь она нам всем помогала, матерью нашей была, разве мы можем брать за ее похороны деньги?»
Смерть Александрины была тяжелым ударом для всей колонии декабристов, но особенно сильно переживал Н.Муравьев. Он совершенно поседел в день похорон жены. «Святая женщина, которая умерла на своем посту»,- говорили о ней Волконская и Ивашева, весьма строгие в оценке представительниц своего пола. Вскоре на могиле Александрины была сооружена часовенка. И еще 37 лет, пока в живых оставался последний декабрист, там горел огонь. Хотя Муравьева завещала, чтобы ее похоронили в семейном склепе, ее предсмертное желание выполнено не было. Ее родственник, прославленный генерал Муравьев-Карский, попросил разрешения перевести прах невестки на родину. Шеф жандармов передал эту просьбу царю, на что Николай I ответил: «тебе лучше чем кому другому известно сколько у нас сочувствующим бунтовщикам лиц и скрытых либералистов. Они же прах жены государственного преступника сочтут чуть ли не святым. Начнется незаслуженное поклонение. Нет, пусть уж лучше лежит там, где сейчас... Мертвые страшнее живых».
Другие книги скачивайте бесплатно в txt и mp3 формате на prochtu.ru