-------------------------------------------------------------------------- Михаил Михайлович Зощенко - Рассказы - шестой сборник -------------------------------------------------------------------------- Скачано бесплатно с сайта http://prochtu.ru МЕЛКИЙ СЛУЧАЙ Конечно, случай этот мелкий, не мирового значения. Некоторые людишки очень даже свободно не поймут, в чём тут дело. Нэпман, например, у которого, может, в каждом жилетном кармане серебро гремит, тоже навряд ли разберётся в этом происшествии. Зато поймёт это дело простой рабочий человек, который не гребёт деньги лопатой. Такой человек поймёт и очень даже посочувствует Василию Ивановичу. Дело в том, что Василий Иванович купил билет в театр. В день получки Вася специально зашёл в театр и, чтоб зря не растратиться, купил заблаговременно билет в шестнадцатом ряду. Человек давно мечтал провести вечер в культурном общежитии. И в силу этого целковый отдал, не моргнув глазом. Только языком чуть щёлкнул, когда кассир монету загребал. А к этому спектаклю Василий Иванович очень серьёзно готовился. Помылся, побрился, галстук привязал. Ох, ох, Василий Иванович, Василий Иванович! Чувствовало ли твоё благородное сердце житейский подвох? Предвидел ли ты все мелочи жизни? Не дрогнула ли у тебя стальная рука, повязывая галстук? Ох, ох, грустные дела, скучные дела происходят на свете! А в день спектакля Василий Иванович в очень радостном-весёлом настроении пошёл в театр. «Другие,— думает,— людишки, нет на них погибели, в пивные ходят или в пьяном угаре морды об тумбу разбивают. А тут идёшь себе в театр. С билетом. Тепло, уютно, интеллигентно. И цена за всё — рубль». Пришёл Василий Иванович в театр минут за двадцать. «Пока,— думает,— то да сё, пока разденусь да схожу оправиться, да галстук потуже привяжу — оно в аккурат и будет». Начал наш милый товарищ Василий Иванович раздеваться, глядит, на стене объявление — двадцать копеек с персоны за раздеванье. Ёкнуло у Василия Ивановича сердце. «Нету,— думает,— у меня таких денег. За билет, да, действительно, сполна уплачено. А больше нету. Копеек восемь, должно быть, набежит. Если, думает, за эту сумму не пристрою одежду, то худо. Придётся в пальто и галошах преть и на шапке сидеть». Разделся наш сердечный друг, Василий Иванович. Подаёт одежду с галошами за барьер. — Извини,— говорит,— дядя, мелких мало. Прими в руку что есть, не считая. А при вешалке, как раз наоборот, попался человек циничный. Он сразу пересчитал мелкие. — Ты,— говорит,— что ж это, собачья кровь, шесть копеек мне в руку кладёшь? Я, говорит, за это могу тебя галошей по морде ударить! Тут сразу между ними ссора произошла. Крик. Вешальщик орёт: — Да мне, может, за эти мелкие противно за твоими галошами ухаживать. Отойди от моей вешалки, не то я за себя не ручаюсь! Василий Иванович говорит: — Ты, зараза, не ори на меня. Не подрывай авторитета в глазах буржуазии. Прими одежду, как есть, я тебе завтра занесу остатние. Вешальщик говорит: — Ты меня буржуазией не стращай. Я, говорит, не испугался. Отойди от моей вешалки на пушечный выстрел, арапская твоя личность! Тут, конечно, другие вешальщики начали обсуждать эпизод. Дискуссия у них поднялась, дескать, можно ли шесть копеек в руку совать. А время, конечно, идёт. Последние зрители бегут в зал. Акт начинается. Васин вешальщик орёт за своим барьером; — Пущай, говорит, этот паразит в другой раз со своей вешалкой приходит! Пущай, говорит, сам вешает и сам сторожит. Василий Иванович чуть не заплакал от обиды. — Ах ты,— говорит,— старая морда, верзила-мученик! Да я, говорит, за эти выражения могу тебе всю бороду выдернуть. Тут Василий Иванович поскорей надел пальто, положил галоши в шапку и бросился к дверям. Бросился к дверям — не пущают в одежде. — Братцы,— говорит Василий Иванович,— милые товарищи, билет же, глядите, вот у меня в руке. Оторвите от него корешок и пропустите. Нет, не пускают. Тут, действительно, Василий Иванович прямо заметался. Спектакль идёт. Музыка раздаётся. Билет в руке. И пройти нельзя. Поскорее разделся Василий Иванович, завернул одежу в узел. Ткнулся с узлом в дверь — не дозволяют. — Вы бы,— говорят,— ещё перину с собой принесли. А время идёт. Музыка гремит. Антракт начинается. Василий Иванович совершенно упал духом. Бросился до своего вешальщика. — Ах ты,— говорит,— распродажная твоя личность! Глядите, какую харю наел, ухаживая за нэпом! Ещё немного — и произошла бы некрасивая стычка. Но, спасибо, другие вешальщики разняли. Один старенький, наиболее добродушный вешальщик говорит Василию Ивановичу: — Прямо, говорит, очень жалко на тебя глядеть, как ты расстраиваешься. Вешай ко мне задаром. Только, говорит, завтра, Христа ради, не позабудь принести. Василий Иванович говорит: — Чего мне теперь вешать, раз второе действие идёт! Я, говорит, всё равно теперь ни хрена не пойму. Я, говорит, не привык пьесы с конца глядеть. Начал Василий Иванович продавать свой билет кому попало. С трудом продал за гривенник одному беспризорному. Плюнул в сторону своего вешальщика и вышел на улицу. ПИСАТЕЛЬ Конторщик Николай Петрович Дровишкин давно мечтал сделаться корреспондентом. Он послал даже раз в газету «Красное чудо» письмо с просьбой принять в рабкоры. Но ответа ещё не было. И талант Дровишкина пропадал в бездействии. А Дровишкин был очень талантливый человек. И главное — отличался красноречием. Все знакомые даже удивлялись. — Голубчик,— говорили знакомые,— да с вашим талантом в газеты нужно писать. В ответ Дровишкин только усмехался. «Уж только бы мне попасть в газету,— думал Дровишкин.— Уж я бы написал. Уж я бы с моим талантом чёрт его знает что бы написал». И вот однажды, развернув дрожащими руками «Красное чудо» и от радости Дровишкин едва не задохнулся. — Есть! Принят! Корреспондент «Красного чуда» Николай Дровишкин! И, едва досидев до четырёх, Дровишкин вышел на улицу, презрительно взглянув на начальство. На улице восторг Дровишкина немного утих. «О чём же я буду писать? — подумал Дровишкин, останавливаясь.— Как о чём? О быте... Вот, например... Ну что бы? Ну вот, например, милиционер стоит... Почему он стоит? Может, его солнце печёт, а сверху никакой покрышки нету... Гм, нет, это мелко...» Дровишкин пошёл дальше и остановился у окна колбасной. «Или вот о мухах... Мухи на колбасе... Потом трудящиеся кушать будут...» Дровишкин укоризненно покачал головой и зашёл в лавку. — Как же это так, братцы? — сказал он приказчику.— Мухи у вас на окнах... — Чего-с? — Нет, я так. Трудящиеся, говорю, потом кушать будут. После мух... Дайте-ка мне того... полфунтика чайной... Дровишкин помялся у дверей, положил колбасу в карман и вышел из лавки. «Нет,— подумал он,— о мухах нельзя — мелко. Нужно взять что-нибудь этакое крупное. Какое-нибудь общественное явление. Факт значительный». Но ничего значительного Дровишкину не приходило в голову. Даже люди, проходящие мимо него, были самые обыкновенные люди, совершенно непригодные для замечательной статьи. Настроение у Дровишкина упало. «О погоде, что ли, написать? — уныло подумал он.— Или про попа, что ли...» Но, вспомнив, что поп приходится дальним родственником жены, махнул рукой и пошёл к дому. Дома, закрывшись в своей комнате, Дровишкин принялся писать. Писал он долго. И когда кончил — уже начинало светать. Разбудив жену, Дровишкин сказал: — Вот, Веруся, послушай-ка. Я хочу знать твоё мнение. Это явление из жизни... Дровишкин сел против жены и стал читать глухим голосом. Статья начиналась туманно, и смысл её даже самому Дровишкину был неясен, но зато конец был хлёсткий: «И вместо того, чтобы видеть перед окнами ландшафт природы, трудящиеся порой лицезреют перед глазами мокрое бельё, которое повешено для просушки. За примером ходить недалеко. Не далее как сегодня, вернувшись после трудового дня, я увидел вышеуказанное бельё, среди которого были и дамские принадлежности, и мужское исподнее, что, конечно, не отвечает эстетическим запросам души. Пора положить этому предел. То, что при старом режиме было обычным явлением, того не должно быть теперь». — Ну как? — спросил Дровишкин, робко взглянув на жену.— Хорошо? — Хорошо! — сказала жена.— Только, Коля, ты про какое бельё говоришь? Это ведь наше бельё перед окнами... — Наше? — охнул Дровишкин. — Ну да. Не узнал? Там и твоё исподнее. Дровишкин опустился перед женой и, уткнувшись носом в её колени, тихонько заплакал. — Верочка! — сказал Дровишкин, сморкаясь.— Кажется, всё у меня есть: и слог красивый, и талант, а вот не могу... И как это пишут люди? СВИНСТВО Ведь вот свинство какое: сколько сейчас существует поэтов, которые драгоценную свою фантазию растрачивают на рифмы да стишки... Ну чтоб таким поэтам объединиться да и издать книжонку на манер наших святцев с полным и подробным перечислением новых имен... Так нет того — не додумались. А от этого с Иван Петровичем произошла обидная история. Пришёл раз Иван Петрович к заведывающему по делам службы, а тот и говорит: — Ах, молодые люди, молодые люди! На вас, говорит, вся Европа смотрит, а вы чего делаете? — А чего? — спрашивает Иван Петрович. — Да как чего? Вот взять тебя... Ты, например, младенца ждёшь... А как ты его назовёшь? Небось Петькой назовёшь? — Ну, говорит, а как же назвать-то? — Эх, молодые люди, молодые люди! — говорит заведывающий.— По-новому нужно назвать. Нужно быть революционером во всём... На вас вся Европа смотрит... — Что ж,— отвечает Иван Петрович,— я не против. Да только фантазия у меня ослабла. Недостаток, так сказать, воображения... Вот вы, человек образованный, просвещённый, восточный факультет кончили,— посоветуйте. У вас и фантазия, и всё такое... — Пожалуйста,— говорит заведывающий.— У меня фантазии хоть отбавляй. Это верно. Вали, назови, ежели дочка — Октябрина, ежели парнишка — ну... Ну, говорит, как-нибудь да назови. Подумай... Нельзя же без имени ребёнка оставить... Вот хоть из явления природы — Луч назови, что ли. А имя такое — Луч — не понравилось Иван Петровичу. — Нет, говорит, Луч с отчеством плохо — Луч Иваныч... Лучше, говорит, я после подумаю. Спасибо, что на девчонку надоумили. Стал после этого Иван Петрович задумываться — как бы назвать. Имён этих приходило в голову множество, но все такие имена: то они с отчеством плохи, а то и без отчества паршиво звучат. «Ладно,— решил Иван Петрович,— может, на моё счастье, девчонка народится... Ну а ежели мальчишка, там подумаю. В крайнем случае Лучом назову. Шут с ним. Не мне жить с таким именем...» Много раз собирался Иван Петрович подумать, да по легкомыслию своему всё откладывал — завтра да завтра. «Чего, думает, я башку раньше времени фантазией засорять буду». И вот наконец наступило событие. Родилась у Иван Петровича двойня. И все мальчики. Сомлел Иван Петрович. Два дня с дивана не поднимался — думал, аж голова распухла. А тут ещё супруга скулит и торопит: — Ну как? Ну как? А Иван Петрович плашмя лежит и руками отмахивается — не приставай, дескать, убью. А сам самосильно думает: «Стоп, думает. По порядку буду... Одного назову, ежели это есть мальчик,— Луч, Луч Иваныч. Замётано... Хоть и плохо — сам виноват. Был бы девочкой — другое дело... Другого, ежели это тоже есть мальчик, а не девочка, назову, ну... Эх, думает, хоть бы одна девчонка из двух...» Пролежал Иван Петрович два дня на диване, и вместо имён стали ему в голову всякие пустяки лезть — вроде насмешки: Стул, Стол Иваныч, Насос Иваныч, Картина Ивановна... И побежал Иван Петрович с перепугу к заведывающему. — Выручайте, кричит, вы меня подкузьмили! — А что? — спрашивает. — Да как же что! Вся Европа на меня смотрит, а у меня все мальчики... Ну как я их назову?! Думал, думал заведывающий. — Вот, говорит, Луна, например, неплохое имя... Заплакал Иван Петрович. — Я, говорит, про Луну думал уж. Луна — это женский род... У меня все мальчики. Стал опять думать заведывающий. — Нет, говорит, увольте. Фантазии у меня действительно много, но направлена она в иную сторону... Пойдём, говорит, старик, выпьем с горя. Пошли они в пивную, а там в трактир, а там опять в пивную. И запил Иван Петрович. Пять дней домой не являлся, а как явился, так уж всё было кончено: одного парнишку назвали Колей, а другого Петей. Этакое свинство. Вот какая это была история. А во всём виноваты поэты. У них фантазия. ШУТКА Вот не угодно ли — девятый год революции, пятый или шестой год нэпа, а, между прочим, такая глупая некультурность наблюдается. Ходят граждане первого апреля вроде как обалдевши и друг друга обманывают. По совести говоря, я и сам обманывал, да и меня обманывали во всякое время года, а вот первого апреля однажды на этом обжёгся — два зуба себе выбил и имущества лишился, не считая ещё того, что женина мамашка ногу себе вывихнула. Ну да с этим последним я не считаюсь. Пёс с ней, с ногой. Тем более, что очень уж вредная старушка, бог ей судья. А сижу я раз однажды дома. И чай пью. Самовар кипит. Жена рядом сидит. А женина мамашка разговаривает. — Вот, говорит, и первое апреля наступило. Надо бы, говорит, непременно кого-нибудь облапошить по этому поводу. Стали мы, конечно, думать, кого бы нам облапошить. А жена говорит: — Хорошо бы, говорит, граждане, Анну Васильевну, нижнюю жилицу, втравить в какую-нибудь такую этакую штуку. Чего-нибудь ей, дуре, крикнуть или на испуг взять, а после объявить, мол, шутка — с первым, то есть, вас с апрелем, Анна Васильевна. Так вот обсуждаем мы, как бы эту чёртову Анну Васильевну покрепче облапошить,— вдруг стук в дверь. Открываем. Стоит на площадке сама Анна Васильевна. И вся бледная. Мелко трясётся. Кричит: — Горим, граждане! Спасайся, кто может! И сама вниз. В первую минуту очень мы испугались. Женина мамашка схватила даже какую-то дрянь в руку, спасать хотела. После вдруг говорит: — Вот ведь подлюга! Добилась-таки своего. Напугала, тварь такая. Хорошенькие первоапрельские шуточки. Я говорю: — Я всегда, мамаша, вам говорил — шестой год нэпа, а такие дикие поверья. И сели мы обратно к столу. Хохочем. Вспоминаем всякие такие ядовитые обманы и рассуждаем, как это довольно натурально вышло у Анны Васильевны — вдруг как пахнёт в нас гарью. И дым как плеснёт в рожу. «Батюшки, думаем, а ведь горим!» Бросились к выходу — ни в какую — огонь. Подбегли к окну и нырнули вниз, по очереди. Сначала дамы, потом перины, а после и я, грешный. Тут-то старушка и натрудила себе ногу. Вот какие грубые шутки случаются на пятый год нэпа. Конечно, если говорить правду, то всю эту историю я наврал. Никакого такого случая со мной не было. Да, между прочим, и быть не могло. Где это видано, чтоб женщина на пожаре упреждала своих соседей об опасности да ещё наверх за этим бегала? Наврал, граждане, полностью наврал. А вообще говоря, отчего не соврать, раз такой симпатичный обычай. -------------------------------------------------------------------------- Другие книги скачивайте бесплатно в txt и mp3 формате на http://prochtu.ru --------------------------------------------------------------------------