Альфред Хейдок - Радуга чудес - Альфред Хейдок
Скачано с сайта prochtu.ru
Книга А.Хейдока `Радуга чудес` посвящена осмыслению загадочных явлений, которые обычно называют чудесными. Описывая таинственные случаи, свидетелем которых был он сам, а также рассказынные ему другими людьми, писатель объясняет их с позиции творчески воспринятого им Учения Живой Этики, верным последователем которого он являлся. Обо всем этом и не только в книге Радуга чудес . Это записи небольшого количества тех знаков, которые вспыхивают как огненные вехи на великом пути человеческого духовного восхождения. Бесконечно разнообразными могут быть они, как бесконечно разнообразны и те, кто устремились к Вечному Свету. Знаки умножаются по мере того, как человек побеждает свою низшую природу, как он из раба страстей становится их господином... Пусть эти записи послужат ободрением всем устремившимся по огненному пути. Альфред Хейдок
Альфред Петрович Хейдок


Радуга чудес

(опубликовано в сборниках «Огонь у порога» Амрита-Урал, Магнитогорск 1994 и «Радуга чудес» Виеда, Рига 1994


Эта книга – собрание фактов, хотя и странных, необычных... Автор их не вы-думывал. То, мимо чего, стыдливо от-вернувшись, проходит большинство представителей современной науки, соб-рано им в надежде, что все же оно «ко-гда-нибудь да пригодится». Но чтобы эти факты не лили воду на мельницу из-живаемых предрассудков и суеверий, ав-тор, когда это оказывалось ему под силу, пытался давать им свои объяснения, за которые он принимает всю ответствен-ность на себя.


Чистый вымысел принужден всегда быть настороже, чтоб со-хранить доверие читателя. А факты не несут на себе ответ-ственности и смеются над неверящим.

Рабиндранат Тагор

Пусть он пишет, пишет, пишет и пишет. Со временем полу-чится нечто необычное и редкое по своему содержанию. Пусть установит утренний ритм, начиная хотя бы с десяти минут. Если даже записывать по одному случаю в день, через год будет уже 360 случаев, но в действительности соберется и больше, ибо ритм пойдет крещендо . Помощь оказана будет. Можно даже сопровождать каждую запись краткими пояснениями. Можно придать им художественную форму. Нельзя переоценить нужность подобной работы. Понадобится в будущем. Факты дадут изложению внутреннюю убедительность. Пусть пишет, если внутри вспыхнет вдруг огонек и собственный импульс к творческой работе этого рода.

Из записей Б. Н. Абрамова






Колдун


«... В Оренбургской губернии, которая из-вестна мне более других, я заметил стран-ное явление: колдунов там довольно....»

С. Т. Аксаков,
«Записки ружейного охотника
Оренбургской губернии».

Это рассказал мне лесник из окрестностей Риги. Оба мы находились в лагере за-ключенных. Плоская с чуть заметными пологими возвышенностями тундра раскину-лась за проволочной оградой, упираясь на востоке в Уральские горы; иногда они, осо-бенно перед закатом, переливались неясными красками и будили во мне томительную мечту...
Передаю рассказ, стараясь сохранить его простоту непосредственности и ис-кренности – двух сестер убедительности.

Да, говорят, что нет колдунов, суеверие и все такое прочее, а вот мне-таки при-шлось повозиться с одним. Кабы не Финк , так не знаю, что и получилось бы.
Женился я на единственной дочери вдовы – в километрах восьми от меня жила. У нее хуторок был свой, землицы не так уж много – с дочерью вдвоем обрабатывали. Жили, главным образом, от коров. Ну, я и говорю теще после свадьбы: «Дочку я у те-бя забрал – как жить будешь? Не под силу тебе одной с хозяйством справиться. Про-дай хутор и переезжай ко мне, будем жить вместе».
А она в ответ:
– Всю жизнь сама была хозяйкой. У тебя жить – покоряться придется, хотя бы и тебе. Не позволяет мне характер! Хозяйкой была – хозяйкой помру. А на лето работ-ника нанимать буду. Но только ты наведывайся – ¬может, и помочь придется...
Зажили мы с женой хорошо. Через пару недель жена села на велосипед – ¬поехала к матери. Возвратилась и говорит: «Плохо у мамы все: все коровы заболели. Лежмя лежат – не встают. Может, ты ей что-нибудь посоветуешь».
Поехал я к старухе – плачет. Ветеринаров, говорит, вызывала – не помогает.
Думал я, думал, и пришла мне мысль в голову – поеду к Финку. Прихожу я к Финку и говорю: так и так.
– Не сможете ли помочь? Что стоит – заплачу.
Ушел он куда-то в задние комнаты, и минут 15 его не было. Потом приходит и говорит: «У вашей тещи по соседству колдун живет. Крупный такой мужчина с боль-шой бородой. Ему земля вашей тещи приглянулась, хочет вашу тещу разорить, вы-жить с хуторка, чтоб землю ее купить – он и наслал болезнь».
«Ну, – говорит, – ничего, справимся».
И дал он мне ситечко небольшое с волосяным дном и обгорелую свечку, какие на рождественской елке зажигают.
«Ровно в полночь, – сказал, – зайди в хлев к коровам. Зажги свечку и прилепи ее где-нибудь: потом накрой свечку ситечком, и увидишь сам, что будет». И словно про-читав мои мысли, с улыбкой добавил: «Если тебе страшно одному, возьми кого-нибудь с собой».
От денег Финк отказался... Вернулся я домой. Идти со мною в полночь в хлев те-ща отказалась. Пошел я один. Коровы лежат и сопят тяжко. Зажег свечку, накапал воску, прилепил и ситечком накрыл. И удивляюсь – пламя как раз пришлось на уровне волосяного донышка, через него проходит, а донышко не горит...
Не успел я об этом хорошенько подумать, как вдруг раздался взрыв, да такой сильный, что двери хлева настежь распахнулись. Коровы сразу зашевелились и, по-временив еще немного, одна за другой начали вставать... К утру уже поедали корм – ну, одним словом, выздоровели.
Затеяла потом моя теща сарай пристраивать в хлеву, наняла плотников. А меня просит: ты, говорит, наведывайся, приглядывай, как они строят; ты же мужчина, а я женщина, в строительстве несмышлена...
Вот я опять и прикатил на ее хутор. Посмотрел, как рубят плотники, – ¬вроде бы ничего. Еще к теще не заходил: подвернулась жена старшего плотника (всей артели еду готовила) – разговорились. И вот она рассказывает, что вчера необыкновенный случай был. Она сготовила обед примерно так часам к двенадцати, и все плотники сели обедать в сарайчике. И вдруг такой раскат грома разразился, что все углы сарайчика затряслись. Выскочили на двор, глянули на небо, а там – ни одного облачка. Небо голубое, голубое... Откуда гром взялся?!
От плотничихи пришел к теще, а там беда – коровы снова заболели.
– Когда заболели?
– Вчера после обеда.
Я прикинул в уме: гром – в двенадцать. Коровы – после обеда... Не штучки ли тут доброго соседа? – и поехал опять к Финку. Тот, как и в прошлый раз, выслушал и опять – в заднюю комнату. Вышел и говорит: «Ну и соседушка у тещи напористый! Я в прошлый раз окружил хлев защитным кольцом, а он кольцо мое прорвал – оттого-то и гром был. Подлая тварь... Суди его сам – дело твоей совести. Могу совсем убрать его с твоей дороги», – а сам пытливо на меня уставился.
Я сгоряча хотел было сказать: сживи его со свету, как тебе удобней, но нехорошо как-то на душе стало – точно холодная змея по сердцу проползла... Сволочь он... а пачкаться о него не хочу...
– Не надо, – ¬говорю.
На этот раз Финк дал мне четвертную бутыль с водой и велел ею коров обрызгать. И опять денег не взял.
Обрызгал. Помогло. Зажили опять тихо, спокойно. И пошел я однажды (уже под осень было дело) в обход своего участка. Вдруг как начала у меня грудь болеть. Сна-чала помаленьку, а потом все больше и больше – хоть волком вой! Участок мой гра-ничил со станционным поселком, а в нем ¬врачебный пункт. Пошел к врачу. Тот стукал, стукал меня по грудной клетке, то здесь, то там послушает; порасспросил и говорит:
– Нет у вас, молодой человек, никакой болезни, а сердце ваше такое, что сам хо-тел бы иметь его, если бы можно обменяться, мое уже никуда не годится...
Хотел я его спросить: если так уж все у меня хорошо, то почему мне так плохо, да махнул рукой – что толку?
Иду по станционному поселку, ломаю голову – что предпринять? И тут навстречу мне Кристина, непутевая девка, слегка выпивши. Когда неженат был, у меня с нею... мм... дружеские отношения были. Впрочем, это к делу не относится...
И пристала ко мне Кристина: дай на бутылочку... Я говорю: денег у меня мало. А она: покажи кошелек, говорит, и руку мне в карман сует. Пришлось раскрыть кошелек, а в нем самая малость. И тут я соврал, что эти деньги мне на автобус, так как я сейчас еду по делам в Ригу (и как раз в это время рижский автобус подходит и оста-навливается). И тут я спохватился – отчего бы мне в самом деле не съездить к Финку посоветоваться? Может быть, опять...
На этот раз Финк меня слегка пожурил, что я сразу не догадался, откуда ветер по-дул. Что-то дал мне, и боль как рукой сняло. Потом предупредил меня, что теперь колдун в течение месяца уедет навсегда и больше ни тещу, ни меня беспокоить не бу-дет.
– А если не уедет? – спросил я.
– Тогда он заживо сгорит вместе со своим домом – был ответ.
И действительно, когда я вернулся, вскоре услышал, что тещин сосед спешно ищет покупателя своему хутору. Не прошло и месяца, как он продал хутор – прямо сказать, за бесценок продал и уехал.



Одержимые

1

Заключенные его не любили. Может быть, потому, что про него говорили, что он на оккупированной немцами территории и в городе Гомеле, будучи начальником по-лиции, руководил массовыми расстрелами евреев. И еще говорили, что временами на него «находит», почему он, несмотря на свою молодость, и оказался в инвалидном ла-гере.
Я в то время, даже в стужу и ветер, мерял шагами пространство, отделявшее один барак от другого. По огороженному колючей проволокой участку нахаживал беско-нечные круги, глотая живительную силу воздуха, ибо решил выжить во что бы то ни стало, так как бешено люблю жизнь... А в промежутках между вынужденными про-гулками заводил разговоры с сектантами, базарными жуликами, бывшими власть имущими... И одинокая фигура молчальника Г. зажгла мое любопытство. Он довольно быстро «подтаял» и рассказал, что он брошенный ребенок, которого подобрали кирги-зы. Он с любовью вспоминал свое детство в степи и спел мне киргизскую песенку, с которой киргизы весною отправлялись на кочевье. Потом был мобилизован на войну, взят в плен немцами и не «устоял», стал им служить. Может быть, он рассказал бы мне и больше, но на него «нашло». Произошло это так.
В нашей секции барака, заполненной двухэтажными нарами, где целый день стоял гул голосов сотен людей, вдруг раздалось пение. Это было неслыханно – нам не по-зволяли петь, да и кому придет в голову вольнолюбивая песнь в мертвящей тоске ла-геря?
Пел Г. стоя, окруженный уставившимися на него любопытными; он пел сосредо-точенным голосом, глядя невидящими глазами на толпу. Но он пел на непонятном мне языке, странном и непривычном, хотя один раз с особым ударением произнес по-русски «паровоз». Думаю, что почти все народы Советского Союза были представлены в нашей секции, в особенности среднеазиатские, и ко всем я приставал с одним и тем же вопросом: «Понимаете ли вы, что он поет?» И все отвечали: «Нет, мы не знаем этого языка».
А Г. продолжал петь, не останавливаясь, весь остаток дня. Под вечер он охрип и, по-видимому, силился прекратить пение, но не мог – чужая воля распоряжалась его голосовыми связками. Хриплые, булькающие звуки вырывались из его глотки и ночью не давали нам спать. Он был окончательно обессилен, жалок, но все пытался петь. На другой день его куда-то увезли. Говорили, что в другой лагпункт, где имелись психи-атрические отделения.

2

На полярном круге, в том же лагере... Ленинградский врач М. И. Б. подходит ко мне и взволнованно говорит: «Знаете, вот случай! Я только что шел с И. (он назвал фамилию пресвитера баптистов). Мы остановились у доски объявлений, и тут И. раз-говорился. Его буквально понесло. Минут пять произносил он речь на немецком языке, весьма плавно и с интонациями, хотя никогда не учил этого языка и, может быть, всего-то знает с полдюжины случайно нахватанных немецких слов».



Дурной глаз


...Трудно человеку представить, что каж-дое его дыхание, каждая его мысль меняет окружение его. ... Взгляд развитого человека действует на сущности... малые сущности начинают беспокоиться и ощущать токи глаз. Не есть ли это зачаток живого и мертвого глаза?

«Мир Огненный», ч. 2, § 365.

Это было еще до революции. Я только что окончила училище. Место учительни-цы получила в казачьей станице. Отвели мне квартиру. Кругом у всех соседей полно домашней птицы – я тоже завела хозяйство: приобрела кур, посадила наседок на яйца. И вывелись цыплята – желтенькие пухленькие комочки. Нравилось мне с ними во-зиться. Возьмешь такого малыша в горсть и слышишь, как сердце его бьется... Так вот, как-то раз была я во дворе, возилась со своими курами, как вдруг приходит сторож из станичного правления и зовет меня туда – чего-то я понадобилась станичному атаману.
Прежде чем пойти, зашла в квартиру приодеться, а когда вышла, увидела, как мои цыпляточки так и валятся на землю, ножками подрыгают и издыхают. Когда вернулась из правления, сразу – к соседкам: «Что же это такое? С чего же мои цыплята подохли?»
А они спрашивают: «А сторож из станичного правления к тебе не заходил?»
– Заходил.
– Ну так это у него глаз такой. Как взглянет, так и дохнут. Ты навяжи своим цып-лятам на шею какие-нибудь яркие тряпочки, чтоб ему в глаза бросались, тогда вред к тряпочкам и пристанет – а им-то что сделается? Ты как думаешь – почему мы своим ребятишкам яркие ленточки в волосы вплетаем? От глазу это!
Я так и сделала, но решила опыт произвести: одной половине цыплят навязала на шею яркую пряжу, а другой половине – нет. А сторож опять приходил, и что вы ду-маете? Та половина, которой не навязала, сдохла, а другая – уцелела.

* * *

Человек обладает психической энергией, о присутствии которой в себе обычно не подозревает. Особенно сильно эту энергию излучают глаза. Поэтому взоры в зави-симости от доброй или злобной сущности человека и от его мыслей могут быть как убийственными, так и благодетельными. Дурной глаз – жизненный факт. В прошлом веке французский крестьянин Жак Пелисье взглядом убивал птиц и превратил свою способность в источник дохода. Особенно хорошо знают «смертный глаз» на Восто-ке.


Телекинез


– Один из мальчиков моей группы какой-то удивительный фокус показывает. Те, кто видел, говорят, что он оживляет картонную фигурку, – сказала мне воспитатель-ница.
– Пошлите его ко мне, – ответил я. Разговор происходил в библиотеке 31-го строительного училища (теперь оно переименовано в ГПТУ № ... в городе Балхаше) то ли в 1963, то ли в 1964 году – точно не помню .
Училище было типа закрытого интерната, «мальчиками» назывались юноши от 16 до 20 лет. Были «девочки» такого же возраста. В калейдоскопе моей жизни, где че-редовались всевозможные должности, то вознося меня до лектора университета, то опуская до ночного сторожа, это был сравнительно тихий период. Тогда я работал библиотекарем, устраивал читательские конференции и водил питомцев училища в новогоднем хороводе... Здесь я тесно соприкасался с молодежью и с некоторыми ребя-тами крепко подружился...
– Вы меня звали?
Передо мною стоял шестнадцатилетний парень, русоволосый, с веселыми смыш-леными глазами.
– Да! Да! У нас разговор будет. Садись-ка сюда!
Люди видят и слышат немало удивительного, необычного, но из боязни, что их высокомерно просмеют, назовут суеверами, молчат. Чтобы разбить это молчание, нужно такому человеку показать, что ты сам принадлежишь к категории высмеивае-мых «суеверных», что ты сам знаешь удивительные случаи...
Я с этого и начал. Вскоре парнишка проникся ко мне доверием и признался, что он может заставить картонную фигурку плясать. К этому признанию необыкновенно авторитетным тоном он добавил:
– И все это только гипноз.
Но стоило задать ему вопрос, как он понимает слово «гипноз», как оказалось, что у него самые смутные представления о нем и что он пользуется этим словом как науч-ным термином-маской, которым можно прикрыть все необычное, не боясь, что тебя привлекут к ответу...
Он обещал продемонстрировать передо мной свое искусство и попросил картона, чтобы сделать новую фигурку «плясуна» – старая уже пришла в негодность.
На другой день (дело было под вечер) в библиотеке находились я, воспитатель-ница, две-три девочки и Геннадий, мой постоянный добровольный помощник. Пришел наш чародей и принес изготовленную им фигурку, которую сейчас же представил пе-ред нами для рассмотрения, чтобы мы могли убедиться, что в ней никаких хитроумных приспособлений нет, что она, одним словом, «без обману»...
Фигурка представляла собою человечка высотой сантиметров 30, а вернее, это был «чертик», так как на голове у него красовались два рожка. Руки и ноги с локтями и голенями были вырезаны отдельно и потом прикреплены к соответствующим местам. В общем, она напоминала те картонные фигурки, которые, если дергать за нить, совершают однообразные движения, одновременно поднимая руки и ноги. Разница была лишь в том, что в фигурке нашего чародея не было той нитки, за которую можно было дергать. Руки и ноги были привязаны нитью, которая тут же была коротко обре-зана. Никакой дополнительной нити не было. Фигурка действительно безо «всякого обмана».
– Ну, какой же я буду волшебник, если у меня не будет волшебного жезла! Дайте какую-нибудь палочку! – воскликнул чародей.
Палочки не было. Была тоненькая дощечка, какими ящики заколачивают. Чудодей продольным ударом о край стола отломил от нее длинную щепку и решил: «Сойдет».
Бросил (без всяких приготовлений) фигурку на пол. Сел на пол и сам, широко развернув ноги так, что фигурка пришлась между ног ниже колен. Затем он начал чер-тить концом щепки широкие круги вокруг фигурки, дунул на нее, напевая при этом песенку «Эй вы, сени, мои сени» и покрикивая: «Вставай!»
И вдруг фигурка, представляющая на полу вследствие своих свободно болтаю-щихся конечностей довольно-таки бесформенную кучу, потянулась кверху и тут же бессильно упала обратно на пол. Но спустя несколько мгновений она вскочила и нача-ла плясать. Нет! Это не был механизм, совершающий запрограммированные движения! Это было живое существо, которое творчески варьировало пляс, било руками по голяшкам, быстро вертелось – никакой механизм не проделал бы этого. Кроме того, где же спрятан этот механизм? На голой картонке?
Пляс внезапно прервался ¬– плясун упал.
Мы думали, что это конец представлению, но нашему артисту этого показалось мало: он снова стал напевать, и фигурка еще раз вскочила, поплясала и упала.
– Ну все! – сказал чудодей.
Тем все и закончилось.
На другой день юный маг мне сообщил, что родом он из окрестностей Алма-Аты, каких-нибудь 40 км от города... Воспитал его отчим, обладающий от природы не-обычными способностями.
К отчиму приходили курильщики и пьяницы, желающие избавиться от своей дурной привычки, и, если отчим их призывал, они действительно переставали и пить и курить. Отчим многое может – он от природы такой. Его даже вызывали в Москву в какой-то институт и предложили там остаться. Отчим не захотел и вернулся домой. Раньше он работал бухгалтером, а теперь перешел в сторожа во фруктоводческом сов-хозе. И ему это очень выгодно: другие сторожа берут на ночь под охрану по три гекта-ра, а отчим – целых двенадцать, и никто у него яблока не украдет.
– А почему не украдет? – спросил я.
– Да зайти-то на участок вор может и яблок тоже может нарвать, но уйти ему ни-как невозможно.
– Как так – невозможно?
– Да очень просто: он видит перед собою ямы и пропасти и боится шагу ступить. А тут отчим подходит и говорит: «Вытряхивай!»
Далее он сообщил, что умению заставлять фигурку плясать обучил его отчим. Три месяца в подполье упражнялся. Потом захотел блеснуть ¬выступил на сцене местного клуба. Сделал две фигуры, по метру каждая, и заставил их вальс танцевать. Это было трудно, и отчим сидел среди зрителей и помогал. Так публика прямо ошалела, пришла в дикий восторг, схватила его...
– Они меня чуть не разорвали, – припомнил он боязливо.

* * *

Адрес отчима я записал, но след юноши, фамилии которого я не называю, поте-рялся... Но если какой-либо институт им заинтересуется, найти, думаю, можно. А теперь я расскажу о моем первом, можно сказать «детском», опыте «столоверче-ния».








Столоверчение


Пропагандисты невежественны, несмотря на свои профессорские и другие ученые сте-пени... Они объясняют движения столов на спиритических сеансах непроизвольными движениями рук участников, производящих неосознанные надавливания на стол, и назы-вают это идеомоторными движениями. Но как можно объяснить идеомоторными движениями пляску стола, которого не ка-сается ни одна рука, чему я сам был свиде-тель? Факты упрямая вещь!

Автор

Латвия. Приблизительно – 1908 год. Суббота. Зимний вечер в домике с пристро-енной кузницей. В сотне шагов от домика – корчма. На улице не холодно, еще не со-всем темно. Прибалтийское небо первой половины зимы затянуто серыми облаками. В комнате горит керосиновая лампа – уютно, тепло.
И вот открывается дверь, входит отец и в руках у него столик – ¬желтенький, ле-гонький, на трех ножках, обычной формы.
– От соседей принес, – пояснил он, – в нем нет ни одного гвоздя. Будем спирити-ческий сеанс устраивать.
Поставили столик посреди комнаты. Вокруг него сели отец, мать, мой старший брат, я и еще позвали подмастерья Вилиса, который работал в кузнице. Все положили руки ладонями на стол, сидели и ждали. О том, что нужно образовать так называемую «цепь», то есть держать руки так, чтобы они соприкасались с руками соседа, мы ничего не знали, и, как увидите, тем не менее получилось... Время от времени задавали во-прос:
– Дух, ты здесь? Если здесь, стукни один раз.
Сидели долго без результата. Но потом, после очередного вопроса, столик мед-ленно наклонился и стукнул приподнятой ножкой. У большинства из нас вырвалось тихое «ах!» Потом стали задавать столику различные вопросы, примерно такие:
– Дух, сколько лет Вилису, который сидит за этим столиком?
И столик правильно отстукивал 2 1.
Когда требовался ответ, выраженный числом, «разговаривать» со столиком было легко – надо было просто сосчитать ответные стуки. Но когда требовались ответы другого рода, то разговор происходил, примерно, так:
– Заберут ли меня в этом году в солдаты? – спрашивал Вилис. – Если да – стукни один раз; если нет – стукни два раза.
И столик отчетливо стукнул два раза, Вилис просиял...
Вопросы сыпались самые разнообразные, и столик все больше и больше ожив-лялся; стук его становился громче... Так длилось довольно долго, но наконец больше спрашивать было нечего. Сеанс прекратили и столик прислонили к уголку.
В воскресное утро сеанс повторили, но уже в другом составе – пришли соседи, которым тоже хотелось посмотреть на это диво. Меня не допустили. Да мне и некогда было – пришли друзья, мальчики и девочки, жившие за лесом, приблизительно в ки-лометре от нас. Старшему из них было 14 лет, мне 13, остальным двум по 13 и 12; все-го нас было четверо.
Когда взрослые свой сеанс закончили и немного взбудораженные ушли в корчму «освежиться» полдюжиной кружек пива, мы, четверо мальчишек, взяли еще неостыв-ший от множества рук столик и положили на него свои ладони. Не прошло и четверти часа, как он стал отвечать на наши вопросы, содержания которых уже не помню, но были и такие:
– Столик, можешь ли ты вызвать дух Пушкина? – и столик стучал утвердительно.
– Пушкин, ты здесь?
После утвердительного ответа Пушкину задавались вопросы не по части литера-туры, а чисто бытовые. И это потому, что великий поэт должен быть честным, значит – не соврет.
Но самое главное впереди. Когда нам уже нечего было больше спрашивать, то одному из нас (не помню кому, возможно, мне) пришла в голову гениальная мысль – надо сделать опыт: что будет, если мы, четверо мальчишек, одновременно снимем ру-ки со стола, засунем их в карманы брюк, сделаем шаг назад и тогда, когда ни одна рука не касается стола, скажем ему: «Пляши», будет он плясать или нет?
Сказано – сделано, мы все снимаем руки, отступаем от столика на шаг и говорим: «Пляши!»
И столик заплясал. В чем выражалась его пляска? Как обычно при стуках, он, опираясь на две ножки, приподнимал третью и однообразно ею стукал. Вот тут уж мы действительно смотрели на него, как зачарованные – ведь это был кусочек сказки, ставшей явью. До тех пор, пока чьи-то руки касались столика, оставалась почва для подозрений, что владелец руки, может быть, нажимает на него или что-то другое умышленно делает... Но тут отдаленный от нас пространством неживой предмет пля-сал по нашему приказу. Неживой ли? Ведь он понял приказ и выполняет!..
Потом нам показалось, что наш приказ выполняется не так, как следует, разве это пляска – притопывать одною ногою?
Из всех названий танцев того времени я вспомнил только одно и крикнул столику: «Танцуй крейцпольку!»
Я сам не имел понятия, как исполняют именно этот старинный танец, но столик послушно начал танцевать по-другому. Опираясь на одну ножку, он приподнимал две и, балансируя, с трудом (как мне казалось) поворачивался – ведь в любой польке надо вертеться...
Опыт, казалось, был завершен, Я подхватил столик и поставил его в прежний угол. Но история эта имела свое продолжение. Сеансы взрослых с моим участием и без меня повторялись. Прислушиваясь к ответам столика, я убедился, что он не всеведущ и иногда врал. Один за другим у меня накапливались факты, из которых я сделал два вывода: 1. столик знает не больше, чем сидящие за ним люди; 2. он отвечает так, как хочется большинству присутствующих. В этом в особенности убедил меня такой факт. У моей тетки украли лошадь. Была поднята на ноги полиция, проводились поиски. Тетка, услышав, что у нас имеется столик, через который «духи» отвечают людям, примчалась к нам, и мы сели за столик вопрошать, удастся ли тетке вернуть украден-ного коня или нет. Ясно, что все мы сочувствовали тетке, и нам очень хотелось, чтобы конь отыскался. И столик подтвердил наши чаяния звонко отстуканным «Да». И ... соврал. Никогда больше тетка не увидела своего коня.

* * *

Какая сила действовала в данном случае? Что оживило неодушевленный пред-мет?
В основе явления лежала власть мыслящего человеческого сознания ¬– власть творить, рождать мощные мысли независимо от того, знает ли сам человек о своем творчестве или нет. Коллективная сосредоточенная мысль сидящих за столом соз-дала в мертвом куске дерева отдельно существующее сознание, существо, невидимое обычному зрению, но реальное. Руки, покоящиеся на поверхности стола, насытили это существо своей жизненной силой, магнетизмом, психической энергией – назови-те, как хотите... И это существо, которое оккультисты назвали бы искусственным элементалем, творило волю своих создателей, отвечало так, как хотелось большин-ству.
Но, как говорят англичане: «Существует не один, а несколько способов, чтобы убить кота». Это не единственное объяснение движения предметов без прикоснове-ния. Например, в китайском способе, где вместо столика подвешивается к потолку на нити заостренная палочка так, чтобы она нижним концом касалась усыпанной слоем песка поверхности стола, после чего сжигается заранее наговоренное, напи-санное на бумаге заклинание ¬– участвуют другие силы. Которые этой подвешенной палочкой пишут на песке сообщения, а иногда – даже прекрасные стихи.
Можете представить, какое впечатление, после того что я видел, произвела на меня брошюра некоего ученого, который стук стола приписывал неосознанным мус-кульным движениям участников сеанса. Он даже дал весьма звучное «научное» опре-деление этим движениям, назвав их «идеомоторными».
Что это – поверхностный подход? Невежество? Или желание во что бы то ни стало навязать заплесневевшее отрицание прошлого века явлениям, громко требую-щим истинно научного, беспристрастного изучения? В таком случае оно не обогаща-ет науку, а, наоборот, наносит ей огромный вред.


Колумбово яйцо по-китайски


В 1947 г. в Шанхае издавалась большая английская ежедневная газета, в которой был особый отдел, посвященный китайским диковинам. В нем я прочел, что по китай-скому национальному календарю завтра (дело было весной) наступит тот единствен-ный в году день, когда в 11 часов утра можно поставить яйцо (сырое) стоймя на стол и оно не повалится. Мы решили проверить. Жена специально для этой цели купила яиц.
И действительно, поставленное на тупой конец яйцо стояло, как свеча. И поста-вить его было легко, так как оно наподобие стаканчика «ванька-встанька» само мел-кими колебаниями искало равновесия.
Вечером в тот же день ко мне пришли друзья. На мой вопрос, пытались ли они сегодня поставить яйцо стоймя, они недоуменно пожимали плечами. Оказалось – они не читали этой газеты, но, узнав в чем дело, заинтересовались и попросили меня по-вторить опыт – авось получится!
Получилось, но с трудом: яйцо пришлось устанавливать очень осторожно – ¬оно уже само не искало равновесия. На следующее утро я снова попытался повторить опыт, но уже не смог. День этот бывает или в конце февраля или в начале марта – на каждый год его вычисляют по астрологическим данным составители китайского на-ционального календаря.


Старый барак


Моя мать была начальником геологического отряда на севере. Однажды геологи шли глухою тайгой и набрели на место, где стоял покинутый старый барак. Как оказа-лось впоследствии, во времена Сталина в этом месте был лагерь заключенных. Когда стали подходить к бараку, на крыльцо вышел пожилой мужчина и с ним немолодая женщина, а затем –дети, одним словом, целая семья.
Но что поразило всех членов геологической партии, так это то, что все они были нагие – без единого лоскутка одежды. Когда геологи подошли совсем близко, голая семья повернулась и молча ушла в барак. Решив выяснить, в чем дело, геологи после-довали за ними. Барак был разделен перегородками на несколько больших комнат. Одну за другой прошли их геологи вслед за идущей впереди, странно молчащей семь-ей. Но когда зашли в последнюю комнату, которой оканчивался барак и которая не имела другого выхода, никого там не оказалось – семья исчезла...

* * *

Жаль, что геологам не пришло в голову взломать пол в той комнате, где исчезла загадочная семья. Под полом, возможно, на небольшой глубине они обнаружили бы трупы этих погибших в заключении людей. Члены семьи, безусловно, были простые и верующие люди, которым с детских лет было внушено, что каждый покойник дол-жен быть похоронен с отпеванием и длинными молитвами, а иначе – нельзя... Эта убежденность стала частью их сознания, а сознание переживает физическую смерть, ибо, по существу, оно-то и есть истинный бессмертный, мыслящий человек, шагающий через века и тысячелетия в Беспредельность. И если это сознание решило, что сброшенное им физическое тело должно быть похоронено, скажем, по право-славному обряду, то оно будет держаться поблизости от своего трупа и будет ста-раться наводить людей на эти останки в надежде, что те предадут их земле, так сказать, по всем православным канонам...
Сколько таких рассказов о призраках, появлявшихся и исчезавших всегда в опре-деленном месте, где по раскапывании обычно обнаруживали или труп, или скелет! И всегда после погребения таких останков призрак переставал являться – его желание было исполнено.
Мысль ведет человека как при жизни, так и после так называемой смерти. Она может освободить его для орлиного полета в сияющую высь и также может сделать рабом предрассудка или постыдной страсти. Так, например, душа скряги после физи-ческой смерти остается прикованной, точно цепной пес, к своему зарытому сокровищу. День за днем скряга, думающий лишь о приумножении этого сокровища, ковал эту цепь, которая после смерти стала еще прочней...
В качестве иллюстрации к сказанному о хранителях сокровищ привожу следую-щий рассказ – «Горшок».
По просьбе родственницы участников этого события не называю ни среднеазиат-ского города, ни имен участников.


Горшок


Нередко люди спрашивают: как поступать с заветами ушедших? Часто такие поруче-ния не отвечают убеждению исполнителей. Не следует принимать карму чужую, тем более что ушедшие продолжают развивать энергию по принятому ими направлению. Ведь очень трудно изменить убеждение, продолжающееся в Тонком Мире. Потому исполнение завещаний очень полезно для гармонии токов.

«Мир Огненный», ч. 2,§ 297.

Долго искали квартиру. В центре города снять – нечего и думать, подались на ок-раину. На самом краю сняли старый, довольно просторный дом. Семья, хоть и боль-шая, разместилась хорошо. Решили углубить погреб. Стали копать и наткнулись на горшок, полный золотых изделий, главным образом – женских украшений... да еще с каменьями!..
Надо бы в милицию сдать, да как сдашь?.. Глаза разбегаются, на такое глядючи... Сдашь, а там, может, милиция себе присвоит – а чем я хуже их?..
Разделилась семья: одни говорят – сдавать; другие – оставить себе. Судили, ряди-ли и сошлись на том, чтобы повременить малость; торопиться-то некуда – там видно будет, а пока что перепрятать горшок в другое надежное место. Так и сделали, живем теперь как-то по-другому: сознание – богатыми стали, и маленькие тревоги прибави-лись – как бы чего не вышло... И в самом деле вышло... Стали замечать ¬какая-то уз-бечка, молодая да красивая, стала мимо нашего дома прогуливаться. А у нас в семье парень лет 17-ти, и как только узбечка появляется – глаз с нее не сводит. А потом смотрим – и пошел за ней... Ну что ж, дело молодое, с кем не бывает? Пусть ходит...
И так каждый день и поздно возвращается. Через какое-то время замечаем – чах-нет наш парень, темные круги под глазами, бледный. А та узбечка с каждым разом, как появляется, будто все краше становится! Глаза сияют, под смуглостью щек румянец точно розовый туман пробивается – сам бы побежал за ней!
Через короткий промежуток времени парень наш совсем развалиной стал, и мы смотрим, что, если дело так дальше пойдет, конец ему. – Отстань ты от нее, от стервы! – говорю.
– Не могу! – стонет.
А жил у нас дедушка в другом городе. Старинные книги у него были, каких, мо-жет быть, ни в одной библиотеке не найдешь. И народ к нему иногда за советом обра-щался. Я и махнул к деду – пособи, мол, не пропадать же парню. Заодно, конечно, пришлось и про горшок рассказать. Как только дед про горшок услышал, так и прика-зал: «Немедленно горшок обратно в то же место зарыть, а если кто что взял оттуда, обратно положить».
Мы так и сделали. И как только сделали – узбечка точно в землю провалилась, ни разу больше не появлялась.
Сперва-то наш парень все на улицу поглядывал, куда-то бегал, а потом и успо-каиваться стал...

* * *

Действительно, «...мысли, привязанные к определенному предмету, живут дол-го» .


Вампир


Был я священником в большом селе в километрах 50-ти от Киева. В том же са-мом селе находился спиртовой завод, где работал бухгалтером человек, с которым мне дела иметь не приходилось: он был неверующим, а я – священник. Что у нас общего? Но слыл он человеком холодным, бессердечным... Умер этот бухгалтер (как-то вне-запно умер), и похоронили его, конечно, без меня, по гражданскому обряду.
Прошло какое-то время, летом это было, возвращаюсь домой часам к шести, а жена мне и говорит.
– Иди в залу, бухгалтерша там ждет тебя – давно дожидается.
Подивился я – что ей от меня понадобилось? Вхожу в зал, здороваюсь.
– Зачем пожаловали? – спрашиваю.
– Помогите, батюшка! – говорит. – Муж мой, умерший, начал ко мне по ночам приходить.
И рассказывает, что спустя всего несколько дней после похорон, муж ночью поя-вился во дворе дома, где она живет. Первые ночи ходил только по двору, молча. Дру-гие ночи к цепной собаке подходил. Потом стал заходить в дом и вчера сказал ей, что он скоро и ее возьмет с собой на кладбище...
Рассказывает, волнуется; видно, и страшно ей и не знает, что предпринять... И еще припомнилось, люди сказывали, при муже-то ей не сладко жилось...
– Ладно, – говорю, – что смогу – сделаю. Хоть и поздновато, прихватил, что нуж-но, и пошли на кладбище. Совершил над могилой отпевание; и есть в нем такая часть – опечатыванием могилы называется. Вот на это опечатывание могилы я крепко наде-ялся... Потом пошли на квартиру вдовы. Там я освятил воду и обрызгал все окна, две-ри и пороги и крепко наказал вдове, что если случится такое, что он все же придет, не открывать ему, как бы он там ни стучался.
Впоследствии вдова мне сообщила, что в первую ночь после моего ухода покой-ник все же пришел, ходил по двору, но не мог самостоятельно проникнуть в квартиру. Он долго стучал, наконец, ушел и с тех пор больше не появлялся.

* * *

Что в данном случае помогло и что не помогло? Обряд отпевания и запечатыва-ния могилы, хотя священник и «крепко на него надеялся», явно не помог, ведь вампир вышел. Помогла освященная вода. Почему и как? На эти вопросы дает ответ случай, описанный в одном из номеров журнала «Оккультизм и Йога».
В Таллинне, в одной из комнат старого дома, обитателей беспокоило привиде-ние: оно иногда появлялось из одной стены, переходило комнату и исчезало в другой. Чтобы от него избавиться, пригласили теософа. Тот молча посидел в беспокойной комнате, и после этого призрак никогда больше не появлялся. Когда спросили теосо-фа, в чем секрет его сидения в комнате, тот ответил, что он в это время мысленно построил непроницаемый стеклянный колпак, покрывающий все помещение.
Так и наш священник: обрызгивая водою двери и окна, он, по-видимому, мысленно представил себе несокрушимую преграду для существа, тело которого из такой же тонкой материи, как мысль.
Так как рассказ священника перекликается со случаем вампиризма, рассказанным мне ученицей строительного училища В. про свою тетю, привожу и его, чтобы по обоим рассказам дать объяснение.

Место происшествия – Семипалатинская область, Жарминский район, станцион-ный поселок ст. Жарма Турксиба. Время – 1938–1939 гг. По просьбе племянницы не называю фамилии тети, которая теперь живет в Магнитогорске. Ее муж служил стре-лочником и был зарезан поездом. При жизни он был хорошим мужем, любил жену. После того как его похоронили, сразу же начал появляться во дворе и в сарае, где жена доила корову. При жизни он охотно отдавался хозяйственным делам и после смерти сохранил к ним интерес. Он вступал в длительные беседы со своей женой, и последняя перестала его бояться. Иногда они разговаривали по утрам во время дойки. Звуки раз-говора доносились до слуха посторонних лиц, и те спрашивали вдову:
– С кем это ты там разговариваешь?
Но если посторонние лица во время таких разговоров входили в сарай, где проте-кала беседа, они видели только одну вдову покойного, а сам он для посторонних оста-вался невидимым. Так продолжалось некоторое время, и ничем вампирическим потус-торонний гость себя не проявлял. Но вдруг он потребовал, чтобы жена прислала на кладбище табаку и притом при непременном условии, что табак этот должен принести его же сынишка, которому в то время было около пяти лет. Жена не соглашалась, по-дозревая что-то неладное, и предлагала покойному самому зайти в дом и взять табак. Но покойник настаивал, чтобы именно сынишка принес. Жена в душе решила не по-сылать ребенка. Велико было ее удивление, когда сын на другой день заявил, что он видел папу и что папе нужен табак и он сам хочет отнести табак на кладбище... Вдова категорически запретила ему это делать. Но на другой день ей пришлось куда-то отлу-читься. Чтобы сыну не вздумалось в ее отсутствие побежать на кладбище, она заперла его в комнате, закрыв все двери и окна. Когда вернулась, мальчика в комнате не оказа-лось: он нашел способ удрать...
Начались поиски маленького беглеца, которые никакого результата не дали. Через три дня мальчик, бледный и еле живой, сам вернулся домой и вскоре умер. Чтобы избавиться от дальнейших посещений вампира, тетя переехала на жительство в Маг-нитогорск, куда тот за нею не последовал. В Магнитогорске тетя вторично вышла за-муж.

* * *

Вампиризм – грустный факт действительности. То, что называется душою или сознанием, облеченное в невидимое обычному зрению астральное тело , в момент смерти покидает физическое тело (но само не уничтожается). Полная смерть на-ступает в момент полного отрыва души от своего физического тела. До тех пор, пока такой отрыв не состоялся, всегда существует возможность возвращения души в тело, даже в том случае, когда оно носит все наружные признаки смерти и врач признает его мертвым. Именно на таком возвращении основаны так называемые чудесные воскресения покойников. Иногда душа отделяется медленно, а родственники спешат с погребением. К тому моменту, когда над гробом уже вырос могильный холмик, оно, может быть, отделилась только наполовину... В таких случаях охвачен-ная ужасом, она насильно входит обратно в оболочку, от которой только что ста-ралась избавиться, и тогда происходит одно из двух: 1. или несчастная ожившая жертва начинает биться в конвульсиях предсмертной муки от удушья, или же 2. ес-ли это был грубо материальный человек, знавший только животные устремления и преследовавший лишь сугубо эгоистические цели, он становится вампиром и начина-ет трудную двутелесную жизнь полусмерти. Чтобы не дать разлагаться физиче-скому телу, астральная форма просачивается через могильную землю, бродит побли-зости и сосет жизненную энергию живых существ, которую по магнитной нити пе-редает оставшемуся в могиле физическому телу, которое таким образом может со-храняться очень долго. Существуют вампиры и другого рода. Тема вампиризма на-столько обширна, что изложение ее в кратких пояснениях этой книги практически невозможно. Лучшим способом избавления от вампиризма считается сжигание тру-пов.
Решив приводить в этой книге лишь достоверные факты, сообщенные или сами-ми участниками описываемых событий, или лицами им близкими, я все же сделаю ис-ключение, поместив газетный материал. Вырезку из шанхайской китайской газеты с описанием весьма своеобразного случая вампиризма я в 1947 году привез в Советский Союз, но, спустя три года, при очередном крутом повороте моего жизненного пути она была утеряна; поэтому вместо точного воспроизведения, я могу только переска-зать ее содержание своими словами, добавив к картине Шанхая тысяча девятьсот сороковых годов несколько штрихов, без которых читателю кое-что осталось бы непонятным.
Итак.
Несостоявшийся роман в гостинице мертвых


В два часа ночи на улице Фрелупт все же наступила тишина. Рассосалось месиво автомашин, рикш, троллейбусов, автобусов, трамваев. Утих звон и гам тысячеголового уличного потока. Очистились подворотни и тротуары от орущих уличных торговцев; нет пристающих, хныкающих, изъязвленных, дурно пахнущих нищих... Желтый Вавилон спал: спали богатые в роскошных спальнях под отдаленное гудение фена; спали бездомные в переулках, разостлав на асфальте газеты... Тишина. Нет никого на улице...
Показался ночной патруль – двое полицейских. Один из них китаец, другой – русский парень из эмигрантов, которого безработица загнала на полицейскую службу Французской концессии . Обоим хочется спать – они позевывают и иногда обменива-ются короткими репликами. И вдруг – перед ними невдалеке маячит фигура одинокой девушки.
– Проститутка! – решают оба в один голос. – Разве порядочная девушка в этот час...
Как сговорившись, оба ускоряют шаги и догоняют ее. Девушка-китаяночка не по-хожа на проститутку. Изящно одетая, красивая и встречает обоих холодным взглядом.
– Вам не страшно одной так поздно на улице?
– Нет.
– Если вы разрешите, любой из нас с удовольствием проводит вас до дома?
Она секунду глядит на обоих.
– Ну если вам так хочется, – она тычет пальчиком в сторону китайского полицей-ского, – тогда вы...
Русский слегка разочарован: повезло не ему, а напарнику.
– Ну и черт с ними! Они ведь свои... – и лезет в карман за сигаретой.
Его напарник старался не терять времени даром – спутница на редкость привле-кательна, а он был молод... Он засыпал ее вопросами и рассказывал о себе, но, к сожа-лению, не успел сказать и половины того, что задумал, как спутница заявила, что они уже подошли к ее дому и им надо расставаться. Молодой человек решил использовать последний шанс:
– Может быть, вы разрешите пригласить вас завтра в кино?
– Ну что ж, это можно, – она засмеялась, – звоните мне по телефону 37-82-95 , меня зовут Ли-сян-фу.
Тут молодому человеку в соответствии с буржуазными традициями Шанхая сле-довало бы вручить девушке свою визитную карточку с полным именем, титулом (если бы таковые имелись) и адресом. Ну какая же тут визитная карточка, когда и так денег не хватает, а адрес – казарма!
Он вышел из положения, быстро написав все это на листочке, вырванном из за-писной книжки, и передал девушке. Та взяла листок, и на этом они расстались.
В сухом изложении репортерской заметки дальнейшие события сложились сле-дующим образом.
Китайский полицейский, немного отдохнув после патрулирования, купил два би-лета в кино и позвонил по данному девушкой номеру телефона, чтобы сговориться о времени и месте встречи. Ему ответили, что тут никакой Ли-сян-фу не знают, и пове-сили трубку. Чтобы не утратить шанса на счастье, которое, может быть, было совсем близко (да и билетов жаль), он по номеру телефона узнал адрес и со всех ног помчался туда сам. Дом, у которого он ночью расстался с девушкой, оказался похоронным бю-ро.
Здесь мы вынуждены прервать рассказ, чтобы дать читателю представление о том, что такое шанхайские похоронное бюро сороковых годов.
Китай весь в огне гражданской и второй мировой войны. Богачи из провинций вместе со своими капиталами «перебазировались» в Шанхай. Семимиллионный город полон как богатыми, так и нищими. Бешеная спекуляция одних и отчаянная борьба за жизнь разоренных войною китайских беженцев, хлынувших в город в надежде хоть что-нибудь заработать. На улицах, по газетным сведениям, каждый день подбирают в среднем по 60 трупов. Городские власти куда-то их увозят, говорят – в общую могилу. Но умирают и богатые. И обычай требует, чтоб хоронили каждого на родине, около родного дома, где возвышаются могильные холмики предков... Но там сейчас война... Да и сообщения нет с тем местом... Куда же девать покойника – временно, пока не представится возможность транспортировать его на родину?
На помощь приходят частные похоронные бюро. Это предприятия с огромным капиталом и большим штатом служащих. Они занимают целиком многоэтажные зда-ния. За большие деньги, конечно, покойнику отводят там отдельную комнату. Его бреют, подстригают, делают маникюр, бальзамируют, подкрашивают и разодетого в соответствующие одеяния кладут в дорогой гроб со стеклянным смотровым окошеч-ком, чтобы близкие могли подходить к нему со свежими цветами, сидеть около него, взирая на дорогие черты... Это – гостиница мертвых.
И вот перед таким похоронным бюро оказался наш молодой полицейский, сердце которого жаждало любви...
Он вошел в контору предприятия и стал настойчиво добиваться встречи с Ли-сян-фу. Ему отвечали, что таковой не знают и старались скорее выпроводить его. Тогда он заподозрил преступление: ведь он же барышню сам сюда доставил, а она была хорошо одета – на ней были украшения... Не иначе как ее тут убили и ограбили!..
Он помчался к своему начальству и доложил все. Начальство послало в похорон-ное бюро детектива вместе с нашим молодым человеком. Детектив начал опрашивать служащих бюро, и тут один из них вспомнил, что несколько недель или месяцев тому назад привезли покойницу, молодую девушку по имени Ли-сян-фу. Раскрыли регист-рационную книгу и по ней установили номер комнаты, после чего все пошли туда. Раскрыли гроб, и молодой полицейский узнал в ней свою ночную спутницу... Тем бо-лее что она держала в руке вырванный из его записной книжки листок...
За правдивость приведенных фактов ответственность лежит на редакции газеты. Имя Ли-сян-фу ненастоящее – настоящее давно улетучилось из памяти, а отсутствие имени затруднило бы повествование.

Но у вдумчивого читателя могла бы зашевелиться следующая мысль: «Ну вот, вампир просачивается через могильную насыпь, проходит через доски гроба и прочее – это еще как-то понятно, потому что сам он из тонкой материи – душа, одним словом. А вот как бумажка, листок из записной книжки, грубая материя, мог пройти сквозь стенки гроба – непонятно!
В арсенале психотехники обладателей древнего сокровенного знания (которое скрывается не потому, что обладатели «зажимают» его только для своего личного пользования, а потому, что выданное широким массам оно моментально было бы ис-пользовано во зло и во вред) имеется способ дезинтеграции материи, то есть определенный предмет может быть превращен в рассеянное облачко атомов, которое напряжением мысли-воли направляется куда угодно оператору. Такое облачко свободно проходит сквозь стены и другие преграды; стоит оператору прекратить волевое напряжение, как облачко атомов само принимает прежний вид предмета. (И до чего просто! Не правда ли?)
Этим объясняется материализация предметов на спиритических сеансах, так как некоторые потусторонние сущности владеют в значительной степени способно-стью дезинтеграции. Известен случай, когда в закрытой наглухо комнате, где прохо-дил спиритический сеанс, внезапно появились свежесорванные цветы и веточки с де-ревьев с каплями дождя на них.


Свидетельское показание

– Да, я видел женщину-вампира в гробу. Это было в Шанхае приблизительно в 1937 году. Проживал я в Китае на положении эмигранта. Жестокая безработица по-гнала меня из переполненного беженцами г. Харбина, где находились мои родители, в многомиллионный Шанхай. Но и там меня постигла неудача: по-английски я говорил плохо, устроиться на более или менее путную работу не удалось. А деньги на исходе. Оставался только один выход – поступить рядовым полицейским в русскую роту при Полицейском управлении на французской концессии. Я так и сделал. Кормили там не-плохо, форма была красивая и платили, хотя и небогато...
По ночам мы патрулировали улицы, следили за порядком, задерживали подозри-тельных лиц и т. п.
В тот памятный день, когда мне удалось увидеть вампира, я был свободен от де-журства и отдыхал в казарме на Посту Жорф, который находился рядом с Француз-ским кладбищем.
Вдруг нас подняли по тревоге и послали оцеплять кладбище и никого туда не пускать. А желающих попасть туда почему-то было много. Вскоре мы узнали причину.
Но сперва надо объяснить, каковы порядки французского кладбища. Покойник здесь – только временный постоялец. Как известно, Шанхай построен в болотистой местности. Земля на кладбище сырая, полметра вглубь – и уже просачивается вода. Поэтому в яме сперва устанавливают водонепроницаемый бетонный ящик, куда затем опускают гроб с покойником. Из-за жаркого и сырого климата покойник в могиле раз-лагается очень быстро.
А земля тут дорогая, поэтому через 16 лет могилы отрываются, кости покойника выбрасываются (что с ними делают – не знаю, наверное, сжигают), и место продается для нового постояльца.
И оказалось, что в тот день, когда нас послали в оцепление, была отрыта могила, в которой труп, после 16-летнего пребывания в сырой и жаркой земле Шанхая, оказался не только неразложившимся, но еще и с длинными, выросшими волосами и ногтями. Весть об этом чуде быстро донеслась до обитателей ближайших улиц, и любопытные группами и поодиночке устремились к приюту покойников.
Вот почему полицейские оцепили кладбище.
Я пробрался через толпу любопытных к могиле и увидел то, о чем уже говорил. Гроб был вытащен из могилы и стоял рядом с ней. Лицо лежавшей в нем покойницы выглядело так, словно женщина спит. Ей могло быть лет 45. Волосы ее отросли и дос-тигли такой длины, что стелились по ногам. На меня жуткое впечатление произвели ее отросшие длинные ногти, скрутившиеся наподобие штопора.
Вообще, я терпеть не могу смотреть на покойников – они мне внушают отвраще-ние, поэтому я не стал долго ее разглядывать, да и толпа любопытных теснила меня. Отошедши, я вступил в разговоры с окружающими и уже через них узнавал, что тво-рится с покойницей. Передали, что принесли кол: осиновый или нет – этого я не знаю; этим заостренным колом ударили покойницу в грудь. Сказали также, что покойница при этом испустила тяжкий вздох. Потом ее вместе с гробом погрузили на камион (так называли обслуживающий нас небольшой грузовик) и куда-то увезли. Куда увезли, знает начальство – нам не докладывают.

г. Балхаш,
20.12.79 г.
В. А. X.



Удивительное


Запретные темы так называемых потусторонних явлений сейчас перестали быть запретными, и на газетных полосах появляются описания чудесных явлений, которые наука не в силах объяснить. Среди них некоторые выделяются чрезвычайным своеоб-разием, заслуживающим того, чтобы о них рассказать.
Вот случай, взятый из книги «В стране белого слона» (автор Ярослав Зик):
«За несколько лет до моего приезда в Таиланд многие газеты опубликовали исто-рию, достойную Хичкока . Дело было в Бангкоке. После полудня пожилая женщина отправилась в кино. Когда она покупала билет, к ней подошла маленькая девочка и попросила провести ее в зрительный зал. На этот фильм подростки не допускались, а дети могли проходить только в сопровождении взрослых. Пожилая дама согласилась и купила девочке билет. Они весело разговаривали перед фильмом, сидели рядом. При-мерно в середине картины девочка извинилась и сказали, что ей необходимо на ми-нутку выйти. Она так и не вернулась до конца фильма. Женщине это показалось странным. Она чувствовала себя ответственной за ребенка и поэтому после окончания фильма пошла разыскивать девочку. Служащая, сидевшая в туалетной комнате и со-биравшая деньги, сказала, что никакой девочки не видела и что сегодня почти не было посетительниц и в данный момент все кабинки пусты.
Пожилая дама все же настаивала на своем, полагая, что служащая могла задремать и девочка проскользнула мимо нее незамеченной. После недолгого спора служащая уступила и пожилая дама пошла лично проверить кабинки и обнаружила, что одна из них заперта. Служащая объяснила, что эта кабинка уже неделю как закрыта, ей не пользуются. Пожилая дама потребовала открыть кабинку. Принесли ключ, открыли дверь и за ней обнаружили труп девочки. Пожилая дама подтвердила, что именно этой девочке она покупала билет и именно она сидела с ней рядом в зрительном зале. Со-мнений у нее не было. Эксперты же выяснили, что девочка мертва уже неделю. При-чину смерти им установить не удалось.
Невероятная история стала известна всей стране. Газеты публиковали то рассказ пожилой дамы, то интервью со служащей туалета, то беседу с владельцем кинотеатра и т. д. Никто не собирался искать разумных объяснений случившемуся, все видели конкретный пример проявления того «Нечто», о котором люди ничего не знают.
Мой знакомый европеец во время споров об этой истории не мог понять, какой смысл таится в ней и почему потустороннему «Нечто» понадобилось совершить такой странный поступок в столь реалистическом месте, как кинотеатр. Ему разъяснили, что, когда речь идет о «Нечто», задавать вопрос «почему?» не только бессмысленно, но и опасно: «Нечто» может рассердиться».
Второй случай помещен в «Рабочей газете» за 1989 г.
«Со странным заявлением обратилась в Ильичевский РОВД г. Одессы пенсионер-ка Лина Васильевна Ч., работавшая ранее следователем прокуратуры. Она сообщила, что утром, выходя из ванной, обнаружила у себя в квартире неизвестных людей.
В коридоре лицом к стене стоял молодой худощавый черноволосый человек, че-рез плечо были переброшены ее пальто и куртка сына. Рядом сидела симпатичная женщина лет тридцати.
– Что вы здесь делаете? – спросила хозяйка.
Было видно, что для пришельцев встреча с хозяйкой явилась неожиданностью. Они не отвечали на вопросы. Лина Васильевна бросилась к входным дверям, которые оказались закрытыми. Тогда хозяйка взяла ключи и потребовала от незнакомцев поки-нуть квартиру.
– Странно, – рассказывала потом хозяйка,– страха я не испытывала, но какое-то беспокойство ощущала. Видела – это не рецидивисты.
– Вы были судимы? – спросила Лина Васильевна мужчину.
Он повернулся к ней:
– Я был три раза судим.
Хозяйка начала убеждать его, что в доме нет никаких богатств. Затем она открыла двери, выбежала на лестничную клетку и стала звать соседей, но никто не вышел на зов о помощи. Когда она возвратилась в квартиру, неизвестные по-прежнему находились там, а рядом с ними оказалась ее родственница из Мурманска, приехавшая погостить, но не ночевавшая в эту ночь у Лины Васильевны. Ее удивил рост родственницы, которая стала почему-то выше на 20-30 сантиметров. Бедная женщина шепотом по-просила родственницу вызвать милицию, однако та спокойно удалилась на кухню.
В это время в квартире появился еще один незнакомец-толстяк. А худощавый мужчина выскочил из квартиры, бросив куртку и пальто на лестничной клетке. Через некоторое время он появился вновь. Все трое безмолвно стояли под вешалкой.
– Чего вы прицепились к ней? – спросила Лина Васильевна. – Если она вам нра-вится, возьмите и убирайтесь.
Затем хозяйка решила посмотреть, что же делает ее родственница на кухне, но там ее не обнаружила. Когда она вернулась в коридор, странной троицы не было. Только на полу валялись снятая с петель вешалка и находившаяся до этого в соседней комнате табуретка. Пальто и куртка были вчетверо аккуратно сложены.
Прибывшие на место происшествия работники милиции, выяснив, что из вещей ничего не пропало, успокоили хозяйку и посоветовали сменить замок в дверях. Более обстоятельно подошла к этому Одесская инициативная группа по изучению аномаль-ных явлений. Психологи установили, что у хозяйки здравый ум и трезвый рассудок.
Когда представители группы беседовали с Линой Васильевной, с вешалки опять исчезли куртка и пальто, которые оказались на лестничной клетке вновь аккуратно сложенными вчетверо. Однажды, когда в квартире было несколько представителей группы, вдруг раздался из-за шкафа нежный звук гитары. Источник его обнаружить не удалось. Слышавшая этот звук редактор областной студии телевидения Наталья Си-мисинова заявила, что примерно такой же звук она однажды слышала в квартире, в которой проживает одесская школьница Оля, где наблюдались явления полтергейста.
В воскресенье состоялось совещание группы по изучению аномальных явлений. Было высказано предположение, что женщина приняла какой-то препарат, вызвавший галлюцинацию.
– По данному случаю у нас собрано еще мало фактов, – сказал руководитель группы кандидат физико-математических наук И. Н. Ковшун. – Возможно, что здесь не полтергейст, а так называемый сон во сне. Человеку кажется, что он уже проснулся, а сон продолжается. И вспоминается виденное как реальность. В любом случае иссле-дование будет полезно для науки» .
Третий случай из Писем Е. И. Рерих.
«Очень характерен описанный Анатолием Ивановичем спиритический сеанс с Яном Гузиком. Этот медиум бывал в Петрограде. Слышала о многих, привязанных к нему низших сущностях. Думается, что на описываемом сеансе действовала часто со-провождающая Гузика сущность, описанная им самим, как унтер-офицер, потерявший ногу, кажется, в турецкой кампании и потому прозванный «Никола деревянная нога». Сам Гузик очень опасался этого проявления, ибо иногда он не мог контролировать расходившегося «воина», который немилосердно избивал присутствующих своею «деревяшкой»... Не следует забывать, что многие потусторонние сущности очень лю-бят актерствовать и вводить в заблуждение обращающихся к ним. Очень не люблю я случайных спиритических сеансов с профессиональными медиумами. На всех таких сеансах происходит заражение нашей эктоплазмы, об этом я писала ... И в книгах Жи-вой Этики имеются указания на эту опасность...»
* * *

Во всех этих случаях, по моему мнению, фигурируют души, а точнее, астральные тела живых и умерших людей, которые сохранили как-то ими приобретенную спо-собность материализовываться, то есть уплотнять свои астральные тела до види-мости на физическом плане.
Третий случай – офицер с деревянной ногой – представляет собою малоразвито-го жителя низших слоев Тонкого Мира, который в своем загробном существовании сохранил низменные наклонности в отношении себе подобных.

г. Змеиногорск, 26.04.90 г.


Откуда приходит помощь?

В дни, когда наша страна впервые за время гитлеровского вторжения нанесла под Москвой бронированным кулаком зарвавшемуся врагу сокрушительный удар, на под-московные колхозные поля вышел одинокий человек. Он был голоден, очень голоден. Движения его были медленны ¬он расчетливо тратил энергию, чувствуя, что ее осталось немного. Серое небо поздней осени не радовало ни одним проблеском солнца и нагоняло свинцовую тоску. Голодный путник надеялся, что на колхозных картофель-ных полях, откуда картофель давно уже был убран и свезен, все же где-нибудь да ос-талась притаившаяся, незамеченная картофелина. И их могло быть несколько – даже много...
Но он не знал, что до него по этому полю ходили уже многие, такие же голодные, как он, и разыскивали те же самые картофелины... Надо было в рубашке родиться, чтобы теперь найти хоть одну.
Но он этого не знал, ходил по полю и заостренной палкой взрывал землю то здесь, то там. На это он потратил последние силы и упал. Теперь он глядел в серое небо и довольно равнодушно думал, что смерть, наверное, наступит от холода, которому противопоставить нечего – кровь остынет, наступит дремота, а просыпаться не надо будет.
– Ка-р-р! – раздался над ним резкий крик вороны. Она пролетела совсем низко и села шагах в десяти от лежащего человека, причем тот заметил, что она выпустила ка-кой-то довольно большой предмет.
Он сделал резкое движение, и ворона, испуганно каркнув, взмыла в небо – пред-мет остался на земле.
Человек медленно подполз к нему – это был хлеб, большой кусок – как она его утащила?!
Человек ел медленно, стараясь разжевать каждую крупинку, чтобы она отдала все свое содержание его организму, и это было трудно... Трудно было удержаться, чтобы сразу не проглотить все.
Потом он снова пошел, потому что кризисная точка была пройдена, и ему снова хотелось бороться за жизнь, за счастье, которое всегда кажется притаившимся где-то впереди...

* * *

Внизу свинцово поблескивал Каспий. Убийственное равнодушие изливало серое ноябрьское небо. Самолетик был маленький, типа гидроплана; кроме летчика и меха-ника в нем находился единственный пассажир – ученый. Точнее говоря, это был не пассажир, а скорее командир, которому государство предоставило самолет для обсле-дования лежбищ и учета тюленей, поэтому экипаж должен был повиноваться его рас-поряжениям.
Такие полеты проводились и раньше и обычно занимали всего несколько часов, поэтому ученый думал, что жена совершенно излишне, почти насильно при уходе из дома навязала ему холодные котлеты...
Так думал он и в тот момент, когда заметил, что у механика и летчика очень рас-строенные лица, и они яростно жестикулируют. В чем дело?
И тут выяснилось (членам экипажа было стыдно в этом сознаться), что перед вы-летом они не проверили заполненности баков горючим, и теперь топливо на исходе, мотор вот-вот начнет барахлить...
Ученый взглянул на безбрежное свинцово-серое пространство внизу, ощутил вне-запный холодок под ложечкой и дал команду спуститься на воду; вскоре самолетик закачался на небольших волнах. Ветром его погнало в сторону...
Они были мужчинами – никто не унывал. Собственно говоря, чего тут унывать? Ведь с аэродрома, как только пройдет время их обычного возвращения, пошлют дру-гой самолет на розыски.
Конечно, ночь-то, пожалуй, придется мерзнуть в кабине, но как только рассветет, начнутся поиски... Лишь бы волнение моря не усилилось...
Перед наступлением ночи они поделили котлеты ученого и с благодарностью по-мянули его жену.
А их все куда-то гнало. Перед рассветом они ощутили толчок – поплавки ткну-лись в прибрежную мель. До берега еще было далеко, да и был он нестоящий, вроде какого-то поросшего камышом островка, на котором – ни души. Незачем туда доби-раться, в ноябрьской воде ноги мочить... Скоро, наверное, поисковый самолет пока-жется...
И действительно, на второй день к обеду поисковый самолет показался – ¬далеко на горизонте. Точно чайка, он покружился над морем и исчез. Настроение резко упало. Голод заговорил сильнее. В кабине похолодало. Прошел день, другой – ударил мороз. Вокруг самолета образовался лед. Его откалывали и сосали. По нему можно было хо-дить на островок, жечь там сухой камыш и греться. На каком-то расстоянии от само-лета ледяную кромку лизали свинцовые волны – темное и грозное открытое море ухо-дило к линии горизонта.
Пленники моря жестоко голодали. На пятый день голодовки над вмерзшим само-летом пролетал орел, неся в цепких когтях большую рыбу. На небольшом расстоянии от самолета, между ним и берегом, рыба выскользнула и тяжело шлепнулась о лед. Она не успела и пару раз ударить хвостом, как из кабины выскочили трое мужчин и как бешеные, вцепились в рыбину.
Ее варили, пили отвар, делили тщательно.
И тогда ученый, подкрепившись, сказал, что по его расчетам курса самолета, бе-рег, то есть настоящий берег, не должен быть далеко, и как только море окончательно замерзнет, он пойдет его искать.
Так он и поступил: на девятый день морского плена он достиг берега, набрел на казахское селение, откуда направил помощь оставшимся на самолете...
Но без этой рыбы...

Импульс в сердце



Их было двое – два русских парня, совсем молоденьких. Им было поручено пат-рулировать площадь у самого большого китайского театра в Шанхае, а также в районе, прилегающем к каналу, который отделял Французскую концессию от чисто китайской части великана-города. Этих парней во время Октябрьской революции малышами привезли беженцы, и тут они выросли. Суровая безработица загнала их на службу в полицию Французской концессии.
Патруль ленивым шагом отмеривал пространство своего участка. Вокруг сновала стремительная толпа: рикши, пешеходы, торговцы с лотка, уличные парикмахеры, грязные, изъязвленные нищие, воры и всякого рода дельцы... И это было странно, по-тому что тут же, совсем рядом, за узким каналом шла война, жестокая и безжалостная. Япония, уже захватившая Маньчжурию, захватывала теперь величайший порт Китая – -Шанхай. Французскую концессию, занимавшую добрую половину города, пока что незримой стеной ограждали международные договоры, которые Япония соблюдала, поскольку еще не настало время на них наплевать... Как остров среди бушующего мо-ря стояла концессия, и сюда сбежались от войны все богачи китайской части города – шла бешеная спекуляция и торговля чем угодно.
По ту сторону канала умирали, отстреливаясь, китайские солдаты; торжествую-щий враг, как хворостинку, ломал их сопротивление и гнал, а по ту сторону театр ло-мился от зрителей-китайцев, которые искали художественного наслаждения. И два русских парня, вооруженные свистками и пистолетами, следили за порядком, который не нарушался, и им было скучно. Они, конечно, не могли знать, что произойдет в те-чение нескольких ближайших минут. А произошло вот что: китайское командование, предвидя неминуемое поражение, решило рискнуть единственным имевшимся у них самолетом, которым обычно пользовались для воздушной разведки. Самолет нагрузи-ли бомбами и дали летчику задание сбросить смертоносный груз на японский крейсер в Вампу, откуда велся губительный артиллерийский обстрел и шли подкрепления. Летчик поднялся в воздух, но тут же выстрелом с крейсера был ранен в голову.
Обливаясь кровью, застилающей глаза, и чувствуя, что вот-вот потеряет сознание, он все же вел самолет вперед, и ему показалось, что он достиг крейсера и пора дернуть за рычаг бомбосбрасывателя...
В самом же деле, он потерял направление, перелетел через канал на Французскую концессию и теперь находился над площадью у самого большого китайского театра в Шанхае... А там только что закончилось дневное представление, и густой поток чело-веческих тел растекался по площади. Тут же столпились рикши, ожидавшие этого мо-мента, чтобы заполучить пассажиров, и туда же устремились уличные торговцы. Шо-феры частновладельческих машин уже предупредительно распахивали дверцы перед приближающимися хозяевами. А рука теряющего сознание летчика тянулась к рыча-гу...
В это время патруль находился у самого подъезда театра, и, напустив на себя официальное высокомерие, облеченные властью блюстителя порядка гордо посматри-вали вокруг. Вдруг один из этих парней ощутил неодолимый импульс в сердце, пове-лительно приказывающий ему немедленно уйти с этого места и завернуть за угол те-атра. Он, не раздумывая, шагнул, крикнув товарищу:
– Пошли!
И тот, также не размышляя, шагнул ему вслед, и через мгновение они очутились за углом здания.
Через мгновение раздался страшный взрыв: взорвался весь груз бомб, который, как казалось теряющему сознание летчику, он доставил по назначению...
Патруль бросился назад – на площадь. Зрелище было ужасно: тут нашла смерть не одна тысяча людей... Искореженные остовы автомашин и жалкие обломки колясок рикш, равно перемешанные и перепачканные истерзанными кусками человеческих тел, как и вся площадь, дымились, от них шел пар с резким запахом, от которого тошнило. Именно этот газ и запах, точно маска хлороформа, ударили в лицо обоих парней, и они, потеряв сознание, ткнулись лицом в землю.
Их потом подобрали и отвезли в госпиталь, где они скоро пришли в себя. Но по-сле страшного зрелища они целые сутки не могли ничего есть, что при их молодости и прекрасном аппетите, пожалуй, надо считать самым сильным признаком потрясения. Кстати, один из этих парней – мой сын.

Откуда пришел импульс в сердце? Кто послал птиц с хлебом и рыбою, чтобы на-кормить голодающих?
Рано еще отвечать на эти вопросы: нужны еще примеры. Приводим следующий.


Спасительная забывчивость


Летчика направили в служебную командировку в другой город, куда он должен был отбыть очередным рейсом самолета, но уже в качестве пассажира. Он пригото-вился, заказал такси и своевременно в сопровождении жены поехал в аэропорт, чтобы попасть туда к моменту регистрации пассажиров. Проехав половину пути, он обнару-жил, что бумажник с командировочными документами забыл дома. Пришлось воз-вращаться. Когда он прибыл в аэропорт, его самолет уже улетел. Тогда летчик зашел в служебное помещение к сослуживцам, где и задержался. И тут по истечении какого-то времени ему сообщили, что самолет, на который он опоздал, разбился, и все находив-шиеся в нем пассажиры погибли...
Об этом рассказала подруга жены «забывчивого» летчика.


Снова импульсы, предчувствия...


Летом 1918 года в районе гор Малого Хингана через Амур с китайского берега переправилась банда хунхузов. Они, конечно, и не думали приближаться к вооружен-ным казачьим станицам. Их целью было что-нибудь урвать на мелких таежных приис-ках и, главное, подкараулить вооруженного человека в тайге и, убив, завладеть его винтовкой: в Маньчжурии в то время нужда в винтовках была огромной. Итак, в Амурскую тайгу вползла опасная змея...

* * *

Он шел, и вечернее солнце сквозь редкие стволы уцелевших на вырубке сосен светило ему прямо в глаза. Тропинка извивалась меж пней по краю прииска, где в ни-зине около ручья копошились старатели-китайцы, добывая золото. А он шел, и черная тоска давила его сердце.
Он был молод и влюблен. Та, которую он любил, проводила лето в станице на бе-регу Амура, и ему так хотелось к ней... Он бросил бы к черту этот прииск, где он и два казака, приисковые охранники, составляли все русское население. Остальные были старатели-китайцы, пришедшие из-за границы, и единственными их контактом с ним было то, что он отпускал им взамен золота продукты с приискового склада...
Собственно говоря, тоска навалилась на него с самого утра, и, когда охранник Степан, старый таежник, зашел к нему в полном охотничьем снаряжении, с рогулькой за спиной и с верной собакой, чтобы вместе, как уговорились, идти на ночную засаду у солонцов, куда приходили лизать соль изюбры, он глухо и как-то стыдливо произнес:
– Не могу. Ты уж прости меня, Степан, – на душе у меня тяжко...
– И впрямь – оно и лучше. Я сам думал – не усидишь, как начнут комары...
И пошел Степан один.
Чтоб как-то рассеяться, он предпринял этот обход прииска и теперь возвращался домой, в крошечную избушку с топчаном из плах и висящим на стене рюкзаком, где, кроме пары белья, находились бритва и томик Джека Лондона.
До домика еще оставалось с полкилометра, как тропинка раздвоилась: от нее от-делялась под острым углом узкая стежка и, сперва почти параллельно, а потом все больше отклоняясь, уводила прямо в чащу. По ней днем ушел Степан...
У этой развилки наш молодой человек остановился, заколебавшись: то ли идти прямо домой, то ли свернуть по этой стежке в лес и шагать, шагать, пока не устанешь, а потом, вернувшись, можно будет с аппетитом съесть кусок соленой кеты с картош-кой, попить крепкого чайку...
Исхода его решения ждал хунхузский часовой, поставленный наблюдать за при-иском, пока шайка отдыхала тут же неподалеку. Часовой, стоя за деревом, положил конец ствола на сук: стреляя с упора, он обычно не промахивался. Он решил стрелять лишь в том случае, если русский подойдет совсем близко: преждевременный выстрел мог испортить намеченное на ночь нападение на прииск...
Молодой человек, наконец, решился – он зашагал по направлению к чаще. Часо-вой приготовился. И тут в идущем стало расти ощущение тревоги. С каждым шагом он точно надавливал телом невидимую пружину – ее сопротивление быстро нарастало. Внутри его неслышный уху, но внятный голос сказал: «Ни шагу дальше!» Он оста-новился, потом перешел на другую тропинку и зашагал домой.
Эту ночь он спал плохо – как никогда. Только стоило заснуть, как ему снился один и тот же сон: к его избушке по лесу подкрадываются вооруженные люди... Он просыпался, соскакивал с топчана и с кавалерийским карабином в руках выбегал из избушки, напряженно озираясь по сторонам. Но в лесу было тихо. Он возвращался, за-сыпал, и все начиналось снова.
Измученный, он встал, как только взошло солнце, развел на дворе костер, на ко-тором начал кипятить чайник к завтраку. В этот момент появился другой охранник прииска и с ним собака ушедшего вчера на охоту Степана.
– А где Степан?
– Нету Степана. Может быть, совсем нету, – ответил охранник.
– Вишь, собака прибежала, а у ней на шее рана. Либо Степан на медведя неладно напоролся, либо на хунхузов. Пойдем искать, что ли?
– Да, пойдем...
Они торопливо начали собираться и завтракать, но не закончили завтрака, как пе-ред ними появилась странная процессия. Это были старатели-китайцы – девять чело-век. Обнаженные до пояса, они молча один за другим подходили к двум русским и по-казывали грудь и спину. Обе части тела носили следы страшных ожогов – у одного даже грудные соски превратились в черный уголь.
Потом началось объяснение на приграничном русско-китайском жаргоне, из ко-торого узнали, что ночью хунхузы напали на приисковых старателей и потребовали золота. Кто ссылался на то, что нет золота, тех пытали раскаленным металлическим ковшиком – прикладывали к животу, груди, спине... Хунхузы сказали, что одного рус-ского, у которого была собака, они уже убили. Хотели убить и другого у самого при-иска, но тот «мало-мало» не дошел. Собирались напасть на русских в избушке, но по-том раздумали, зная что русские будут стоять до последнего...

* * *

Я упускаю все дальнейшее – поднятую тревогу и организованное преследование хунхузов, в котором наш молодой человек хотел принять ярое участие. Скажу только, что та, которую он любил, положила ему руки на плечи и сказала, что ни за что его больше в тайгу не отпустит, и настояла на своем. И потом они начали вместе необыч-ную жизнь тех пламенных лет. Впоследствии он понял, что там, на тропинке, он был спасен потому, что у него была своя миссия на земле, которую еще надо было выпол-нить. Свою подругу он похоронил на склоне Урала, а сам – сам все еще ходит по этой земле...
Из нескольких источников может прийти человеку помощь. Первый из них -Великие Гималайские Учителя – Махатмы, ведущие и направляющие эволюцию нашей планеты. Денно и нощно стоят они на страже Мира и, пользуясь своими духовными силами, о которых человечество пока так мало еще знает, отводят или смягчают бедствия и оказывают помощь человеку, который по своим качествам и устремлени-ям может быть полезен общему благу.
По условиям Кали Юги (Железного Века), многие не знали о существовании Ма-хатм, а другие, услышавшие о Них, пытались отвергнуть Их существование и пре-вратить Их в мифы. Теперь, когда в Государственном архиве Советского Союза хра-нится письмо Махатм Советскому Правительству и присланная Ими горсть земли на могилу Ленина, переданные уполномоченным на то художником и мыслителем с мировым именем Н. К. Рерихом, никакое отрицание уже немыслимо (Интересующих-ся подробностями отсылаем к статье С. Зарницкого и Л. Трофимова «Путь к Роди-не», напечатанной в журнале «Международная жизнь» № 1, 1965 г.).
Второй источник – Высшее Я самого человека, которому было оказана помощь. И опять-таки множество людей не знают, что они носят в себе нечто неизмеримо большее, чем их обычное, узенькое самосознание, ограниченное и погруженное, в большинстве случаев, в мелкие житейские интересы... Лишь в голосе совести (если эгоизм его не заглушил) они слышат ее укоряющий шепот. Это Высшее Я, состоящее из искры вечно существующего непостижимого Начала всего сущего и индивидуаль-ного самосознания, выработавшегося в течение миллиардов лет эволюции, в котором накоплен весь опыт множеств сменявших одна другую жизней, является тем, что люди иногда называют своим Ангелом Хранителем. От него исходят спасительные импульсы, предчувствия, интуитивные прозрения и помощь в разнообразнейших видах – он истинный наш Спаситель! Но глухая стена грубой материи отделяет нас от него, и, чтобы услышать его спасительный шепот, надо очищаться от эгоизма во всех его проявлениях и принять подвиг служения человечеству мыслью, словом, делом и примером. Надо сделать свою жизнь прекрасной и полноценной красотою поступков и устремлений.



Сергий Радонежский


Памяти моей жены Евгении Сергеевны Хейдок посвящаю.

Автор

– Вы уже уходите, но я все же задержу вас еще на несколько минут. Я хочу отве-тить вам на тот вопрос, который вы так и не решились мне задать. Как только вы во-шли, ваш взгляд был прикован к изображению подвижника Сергия Радонежского над моим письменным столом, и у вас мелькнула мысль: «Удивительно! Интеллигентный человек... Говорят – состоял лектором в двух высших учебных заведениях, а на стене -икона?!»
– Мм... да право, я...
– Не надо оправданий: я ничуть не в обиде. Я же прекрасно знаю, при каких об-стоятельствах вы воспитывались, знаю вашу программу образования – вы и не могли иначе думать.
Так вот, во-первых, это не икона (хотя вполне могла бы быть таковой), а репро-дукция менее известной картины Н. К. Рериха – он глубоко чтил этот великий Лик русской истории и изображал его не застывшей мумией святости при свете мерцающих в сумраке храма свечей в кадильном дыму, а трудником – строителем с топором в руках, в заношенной рясе... Ведь Сергий в самом деле рубил, строил и принимал бес-конечный поток сирых, обездоленных, стонущих от татарского грабежа, от боярских поборов, скорбных и отчаявшихся русских людей... Он выслушивал их горести и по-гашал их кристальною струею своего сердечного участия в горе каждого. И каждый уходил от него облегченным и обновленным, унося вместе с добрым советом часть его великой любви к народу... Я уверен, что он отказался от предлагаемого ему сана ми-трополита Московского лишь потому, что слишком любил народ, и в лесах Радонеж-ских он был ближе и доступнее для него, чем в митрополичьих палатах Белокамен-ной...
И полюбила же его за то сермяжная, лапотная, глухоманная Русь, колом и топо-ром отбивающаяся от наседающих с запада и востока налетчиков. И прозвала его – «Скорый На Помощь».
Но самое главное – умерши, я бы сказал, гражданской смертью, Сергий остался вечно живым в народе. Видели его в Смутное время при осаде поляками Сергиевой лавры, видели во снах и наяву и видят его и теперь. И как он помогал раньше, помогает и теперь, а может быть, даже еще и больше.
Пока я вам это говорил, у вас уже сложилось свое собственное мнение, что оно, возможно, отчасти так и было и что роль Сергия Радонежского, мирителя князей и вдохновителя на борьбу с татарами, особенно в период Куликовской битвы, несо-мненно, положительна и даже, учитывая религиозные предрассудки тех темных веков, значительна (чтобы не сказать – велика). Но заявление, что он и теперь, пятьсот лет спустя, так же помогает, как и раньше, пожалуй, свидетельствует лишь об изумитель-ной живучести религиозных предрассудков, привитых в раннем детстве этому, в дру-гих отношениях вполне нормально рассуждающему старому человеку, каким я явля-юсь в ваших глазах.
Когда вы это думали, у вас появилось даже что-то вроде жалости ко мне, что я, вопреки ожиданиям, оказался ниже того уровня, на который можно было рассчитывать по нашим прежним беседам.
После этого другой на моем месте, может быть, не нашел бы возможным продол-жать беседу, но я ее продолжу единственно для того, чтобы дать вам фактический ма-териал, на отсутствие которого в таких случаях обычно жалуются.
Это было в 1935 году. За год до этого в нашу жизнь, то есть в мою и моей жены, вошел Рерих. Вошел мощно и преобразил, дал ей новые пути и направление реши-тельно и навсегда.
И сам ушел на свои необычные пути творить мировые задания. И оставил нам лик Сергия, чтобы было к кому обратиться в тяжелую минуту, потому что Сергий – жи-вой.
После этого наша жизнь пошла совсем по-другому. Со стороны на нее посмотреть – вроде ничего не изменилось, а изнутри – стала совсем другой, получила иной смысл и радостное устремление. Но в то же время появились трудности и опасности, без ко-торых не обходится ни один путь, если он действительно велик... А Рерих звал только на великие пути. Жизнь стала обостряться; зародыши событий, которые прозябали в каком-то кукольном состоянии, стали быстро развиваться, принося нам горе или ра-дость. И вот давнишнее недомогание моей жены стало принимать угрожающую фор-му, и врачи заявили, что необходима серьезная и даже весьма опасная операция. Мы медлили с решением – нам было страшно. К тому же денег на операцию не было, а жили мы тогда в Китае, где за все надо было платить... Но через какое-то время меня на улице остановил один знакомый и сказал, что давно искал встречи со мною, чтобы передать мне денег: Рерих послал через него, сказав, что мне они скоро понадобятся. Это нас приободрило, но мы все еще медлили, потому что нам действительно было страшно. Страшно потому, что нашли мы друг друга в дыму и в аду гражданской вой-ны и, нашедши, ощутили, что стали сильнее, что заполнилась какая–то томительная пустота в душе и что чаша жизни, где уже было немало горечи, вдруг запенилась ро-зовым счастьем. И ставить все это на карту...
Прошло несколько дней, и в нашем доме одновременно остановились и настен-ные, и мои наручные часы. Сколько ни раскачивал маятник мой старший сын, он, без-звучно помотавшись как бы в каком-то вакууме, неизменно останавливался. И тогда моя жена сказала:
– Это знак Святого Сергия. Он хочет, чтобы я шла на операцию. Я решилась – так надо.
Но как на беду в то время у нее было простудное заболевание – она была сла-бенькая, бледная, кашляла, и врачи сказали, что с операцией нужно подождать: как бы не разошлись швы от кашля. Она подождала три дня. Все это время приводила в поря-док дом, мыла, стирала, гладила, укладывала, а накануне операции, перед тем как от-правиться в больницу, подозвала меня и, показав, что где лежит, сказала:
– На всякий случай, может, и не вернусь...
Я понял: она готова либо туда, либо сюда...
Запретила мне находиться в больнице во время операции: «Зачем тебе видеть, как меня полумертвую на тележке повезут из операционной, одна тебе мука... Ты работай, как всегда. А вот лик Сергия, что Николай Константинович нам оставил, возьму с со-бой и над кроватью повешу».
Я действительно во время операции в больнице не был – работал. Хотя какая уж там работа!..
Утром ее прооперировали. Было часа четыре, когда доктор разрешил мне на нее взглянуть. И муку же я испытал невероятную: лежит она, бездвижная, что мертвая, только одни глаза живут; и видно – страдает, трудно ей, тяжко ей, и ничем-то я ей по-мочь не могу – вот что обидно! Смотрю на жену и вспоминаю, как я любил, подхватив ее на руки, переносить через лесные ручьи, да еще в середине ручья остановлюсь да поцелую... А тут ну хоть чем бы помочь!
Впоследствии я узнал, что можно чужую боль на себя переносить, если всем сердцем этого желаешь, но тогда мне это было неизвестно.
... Не знал я и того, что произошло утром перед операцией. Рассказала мне об этом жена, когда уже вернулась домой, а было вот что.
Отведена была ей отдельная комната, где она одна провела ночь. Накануне по ее просьбе вбили маленький гвоздик в стену и повесили над кроватью лик Сергия. Спала довольно хорошо и, проснувшись, увидела, как утреннее солнышко заиграло на стене. Взглянув на лик Сергия, подумала, что в ее решительный час Он вся надежда. И затем произошло то, чего она совсем не ожидала, о чем не думала и не мечтала. Раздался звук вроде жужжания, и Сергий, живой, в натуральную величину по пояс появился в пространстве над кроватью. Огненное сияние окружало его голову наподобие тех нимбов, какие пишутся на иконах, но только больше и краше несказанно... И от этого охватывающего голову сияния один за другим стали отделяться огненные круги, кото-рые, спускаясь на грудь моей жены, входили, проникали в ее тело, наполняя всю ее приятным теплом и силой... Сила нарастала в ней мощной волной вместе с младенче-ской радостью бытия – с такой радостью, что спазмой захватывает гортань...
Так же внезапно, как началось, видение исчезло, и вместе с ним прекратился странный жужжащий звук. Сколько времени оно длилось, сказать она не могла. Силь-ная, окрепшая и счастливая она лежала, стараясь закрепить все происшедшее в памяти, чтобы потом уже не задавать себе трусливого вопроса, за которым прячется огра-ниченная мысль: «Не сон ли это?»
– Ну, как вы себя чувствуете? – спросила тихо вошедшая медсестра. – О, как вы порозовели и хорошо выглядите, а вчера были совсем бледная. Ну, давайте пойдем в операционную.
Никаких осложнений после операции не возникло. По истечении трех суток врач сказал, что уже можно не волноваться за больную. Я и мой старший сын, счастливые, вернулись из больницы домой, и тогда сын подошел к настенным часам:
– А ну-ка я толкну опять маятник, может быть, теперь-то они пойдут.
Он толкнул, и часы пошли...

* * *

Ваш ум сейчас напряженно искал в моем рассказе лазейку, куда бы можно подсу-нуть какое-нибудь, хотя бы самое нелепое, никого не убеждающее объяснение слу-чившемуся с моей женой, и вам показалось, что вы это объяснение нашли –галлюцинация! Женщина – истеричка, экзальтированная особа, выросшая в затхлой среде дореволюционного мещанства. Набожные родители напичкали ее с детства рос-сказнями о святых... Такие любят церковные службы и заказывают попам длинные молебны... Они не то что святых – хвостатых бесов увидят...
Должен сказать, что вы ошиблись: моя жена была дочерью отважного, веселого и, как в Сибири говорят, «фартового» золотоискателя, работавшего в Амурской тайге и рано погибшего от пули завистника. Посещение церкви в его глазах было унаследо-ванным от прошлых поколений тяглом, повинностью, и, когда рождались дети или кто-то умирал, хочешь не хочешь приходилось туда идти. А душевный восторг, какого ни один храм не мог ему дать, он испытывал, когда в начале очередного похода с гор-ного перевала перед ним открывались сизо-зеленые таежные дали, где должен был скрываться тот безымянный ключик, тот распадок, где притаившееся золото ожидало его лопаты и кайла... И он шел к этому золоту не ради его самого, а ради возможности лихо тратить его, чтобы видеть кругом радостные лица, чтоб все пело и плясало. Го-ворят, он любил собирать ребятишек с целого городского квартала, чтоб одарить их сластями:
– Ешьте, малыши! Вырастите – вместе в тайгу пойдем!
Дочь унаследовала тот же отважный и веселый нрав отца и, кроме того, была гор-да внутренней гордостью сознания своего человеческого достоинства: в детстве она считала унизительным целовать руку священника, к которому ее подводили для бла-гословения. В гимназии по «закону божьему» получала двойки, что создавало особое затруднение при переводе ее в следующий класс. Как на нее, так и на меня, длинные молитвы и постные лица нагоняли смертельную скуку. Всякая обрядность была нам противна, как и всякое поклонение, а дерзновенность мысли привлекала...
Медно-ревущим колоколом прозвучала для нас эволюционная формула древнего Востока: «Нет бога, который ранее не был бы человеком», и эхом вторили ему слова оболганного Иисуса: «Вы есть боги». И это не мешало нам быть верными друг другу. Это не мешало нам любить людей, человечество и помогало идти по этому великому пути, куда нас позвал Рерих, потому что идти по нему могут лишь свободные от рели-гиозных и других предрассудков люди, начертавшие на своем щите: «Дерзновение, труд, творчество, общее благо, прекрасное». Путь этих идущих не лежит через храмы всех старых богов, так как они знают лишь одного бога, пребывающего в них самих, ибо «Его творение есть Он сам».
И удивительно ли, что на этом пути перед ними начинает открываться таинствен-ный, окружающий нас со всех сторон невидимый мир? Как оброненное перо сказочной Жар-птицы вспыхивают перед ними серебристые, лиловые и золотистые звезды, доносятся звуки оборванной нездешней мелодии... Доносятся и затихают, оставив то-мительную тоску по тому дню, когда ухо откроется для торжественной звездной сим-фонии, когда зазвучит музыка сфер, после которой «прежняя песня – как шум коле-са...»
Друг, я кончил; можете идти, если не захотите остаться.



Небесные певцы


В Индии их иногда называют гандхарвами или небесными музыкантами, а у нас – «русалочье пение». Знаю только два случая. Первый рассказал мне полковник Г. М. К., второй – человек, с которым я встретился у полярного круга и имя которого улету-чилось из моей памяти.

1

Было темно, но не хотелось включать свет. Ветер налетал жестокими порывами и прижимал косые потоки дождя к оконным стеклам; слышно было, как внизу глухо шумела вода в бочке, поставленной под сточную трубу. Покинутый всеми дачниками одинокий дом среди виноградников казался мрачным, сиротливым и гулким... Жена где-то возилась внизу, на первом этаже, а он, временный хозяин этого дома, забрался сюда, наверх, в пустую комнату, чтобы посидеть, побыть одному... Тут можно было сесть на корабль собственной мысли, оттолкнуться от серого берега обыденщины, ос-тавить все заботы, которые словно назойливые собаченки, скребущиеся в дверь, целый день не давали ему покоя, – и плыть, плыть, куда мысль сама понесет...
Иногда она уносила к залитым солнцем лужайкам юности, а иногда к врезавшимся в память картинам художественных галерей и выставок, но чаще всего перед его мысленным взором возникали его собственные картины – видения, временами ча-рующие, временами невзрачные – какие-то унылые бесконечные поля с изгородями...
Через ночную темень за окном, точно волчьи глаза на фоне черного леса, вспыхи-вали и мигали во мраке портовые огни Чифу, словно напоминая – мы цивилизация, мы корабли и машины; мечтай не мечтай – от нас никуда не денешься...
Порывы ветра стали чередоваться с длительными затишьями, и наконец ветер со-всем стих или притаился, как озорной мальчишка, чтобы с пугающим воплем выско-чить внезапно. И тогда искавший одиночества услышал пение. Оно ворвалось в ком-нату сразу, как будто кто-то резким поворотом включил во всю мощь радиоприемник. Пели хором – так могли петь только очень счастливые люди, объединенные единым ликующим чувством. И казалось, что это были искатели, мужчины и женщины, вы-шедшие из закоптелых, загаженных трущоб искать такую землю, которая вблизи так же прекрасна, как издали, окутанная сизой дымкой, когда при закатном солнце розо-веют горные вершины, лиловеют ущелья и переливаются склоны каскадом красок не-отразимых... И, казалось, эта дивная страна, какой нет и не будет на Земле, но которая непременно где-то существует, открылась перед искателями. И, не в силах удержать рвущуюся из груди радость, они запели – они не могли не петь...
Вдруг песня стала угасать – все тише и тише становилась она, точно певцов бы-стро куда-то уносило ветром. Наступила полная тишина.
Искатель одиночества настороженно ждал, как, бывало, ждал в сторожкой тишине весенней ночи после рассыпчатого звона соловья, не возобновится ли дивный концерт, но – напрасно. Потом снова зашумел ветер, закачались и замигали далеко за окном портовые огни. Но искавший одиночества вдруг ощутил прилив бурной радости и взволнованно заходил по комнате. В нем росло ощущение, что его окружает, на него дышит огромный, невидимый глазами, но, тем не менее, реальный мир, и этот мир прекрасен и, должно быть, населен прекрасными и добрыми существами, потому что лишь чистым сердцам доступно такое радостное ликование. Затем он повернулся в сторону мигающих в порту огней и погрозил им кулаком:
– Врете: вы не все! Цивилизация не все! Машины – не все! Есть куда уйти от вас! Но уходя от вас, я не убегаю, как трус, но бросаю вас, как растущее дитя, которому опротивели прежние игрушки. Вместив видимое, я пойду дальше – к невидимому: че-ловек должен вместить все.
2

Был в нашем краю помещик – имение его на горе расположилось. И развел он большой фруктовый сад по всему косогору. Как зацветут весною яблони – залюбу-ешься. А у подножия горы на многие версты болото раскинулось. Да такое, что ни проходу, ни проезду! По самому же краю болота дорога шла. И погорел этот помещик – в один день все постройки как языком слизнуло. В народе поговаривали, что сам поджег, чтоб большую страховку получить. Кто его знает!.. И уехал помещик в город жить, а мой отец у него сторожем нанялся, чтоб фруктовый сад караулить. Сколотил отец в саду шалаш и поселился там на все лето. Я тогда мальчонкой был и каждый день ему из деревни обед приносил. Любил я это дело, особенно когда яблоки поспе-вали...
Как-то в середине лета, в самый покос, погода испортилась – задождило. К обеду солнышко выглянуло. Мать увязала обед в платок и говорит: «Неси, Павлуша, отцу, пока дождика нет; авось засухо добежишь».
Я засучил повыше штанишки да зашлепал по лужам. В детстве мне нравилось бо-сиком по лужам ходить, даже что-то вроде гордости испытывал – вот какая у меня обувь, никакой воды не боится...
Хотя и быстро шел, дождь захватил меня в пути как раз там, где дорога вплотную к болоту подходит. И вдруг я услышал пение. Оно явственно доносилось ко мне с бо-лота, но сколько я ни всматривался, сквозь пелену дождя виднелись лишь кочки, кус-тики и проплешины воды – болото, одним словом, и ни одной человеческой души. По-смотрел во все стороны – пусто в поле. Кому же тут петь? А пели-то так, как в жизни потом никогда уже не довелось слышать.
Прибежал в шалаш к отцу и спрашиваю:
– Тату, там на болоте поют, и никого нет. Что это такое?
Отец переспросил меня и говорит:
– Да это девки с покоса домой шли да и запели. Хоть и мал я тогда был, все же сообразил ответить:
– Да какие там девки: с утра дождь – кто же на покос пошел?
Отец так мне ничего и не ответил.
Когда вернулся домой, рассказал бабушке. А та мне и говорит:
– Русалки, Павлуша, русалки это поют. Не раз люди их там слыхивали...


Оружие богов


Бронзовые львы улеглись по обеим сторонам входа в «Гонконг» – ¬Шанхайский банк на Банде. То ли они серы со времени отлива, то ли покрыты краской, но когтистая лапа (как символично для капитализма!) и хвост с булавообразным утолщением на конце блестят золотоподобным металлом и начищены всегда. Мне советовали всегда притрагиваться, проходя по Банду, к львиным конечностям: это якобы приносит счастье (счастье по-шанхайски – деньги). От касаний миллионов рук и блестят они. Я сам видел, как идущая впереди меня женщина со стыдливой поспешностью проделала этот обряд. Когда я обогнал ее, поразился выражению муки на ее лице. И подумал: бедная, не знает ничего лучшего...
Но сам я упорно не притрагивался к шанхайскому фетишу, хотя по-прежнему не мог найти себе никакой работы, и друзья уже стали принимать меня с опаской – скоро ли попрошу денег взаймы? Тогда Свищев – олицетворение житейской мудрости и приспособляемости – устроил меня временным сторожем на угольный склад смешан-ной русско-французской компании, где он сам служил агентом по приему и доставке топлива.
Временных сторожей на складе набиралось с полдюжины. Они представляли со-бою как бы запас армии: в мирное время, то есть когда не надо было разгружать при-бывший пароход с углем, их распускали по домам и ничего не платили. Но как только прибывал очередной «угольщик», их мобилизовывали, и они вместе со Свищевым от-правлялись на пароход, который тогда до полной разгрузки переходил в их распоря-жение. Это значило, что они занимают позицию и начинают войну с пиратами...
– К шести часам утра будьте на таможенной пристани. Сядьте там на катер «Yun-Tuk» – он доставит вас на португальский угольщик «Pluto», ¬гласил отданный мне при-каз.
Я прибыл на целых полчаса раньше назначенного времени: первый день...
Стояла середина зимы, и было по-шанхайски холодно, то есть никакого мороза, но влажно, сыро и постоянный предательский сквозняк, от которого ноют все кости.
В рассветных сумерках река казалась тускло-серебристой, затем стала желтеть, словно ее, как селедку, подкоптили. Вампу – самая рабочая река в мире и в то же вре-мя нелепая, несуразная. До войны по 30 пароходов заходило в нее ежедневно. А несу-разна она тем, что по нескольку раз в день течет то в одну, то в другую сторону, и до-вольно-таки быстро. Не так это, оказывается, страшно, «когда реки вспять побегут». Высоки океанские приливы!
Шесть часов – рань. И все же на пристани полно народу. Обтрепанные кули, ки-тайские доверенные, агенты, трофы, приемщики грузов, европейцы-служащие – всем нужно попасть: кому на далеко отшвартовавшийся пароход, кому на доки, кому на фабрики по ту сторону. Один за другим подходили катера, мигом наполнялись публи-кой и тотчас отчаливали. И все это бесплатно, без билетов, знайте только, что куда на-правляется. Но разве это от доброты!
В сумерках на берегу с какой-то отчаянной стремительностью торговал предут-ренний базар съестного для кули. Лепешки печеные и жаренные на масле, кадушки сваренного риса, жареные кусочки какой-то фантастической требухи, соя, лапша – все поедалось со страшной быстротой, вернее, проглатывалось: базар должен был убрать-ся, очистить место для выгрузки пароходов. Те самые кули, которые сейчас так тороп-ливо едят, и еще другие – целая армия их вот-вот нахлынет ¬начнут таскать нескончае-мые ящики, тюки, мешки, на ходу ритмично напевая:
– Хо-о-хо! Хо-о-хо! Хо-о-хо!
Они напевают глубокими, горловыми голосами. Странное курлыканье – оно от-даленно напоминает журавлиный крик поздней осенью под серым безрадостным небом над сжатыми полями: нет в этой песне радости труда...
И еще одна армия, бесчисленная и грозная, сейчас вышлет свои авангарды на на-бережную к груженым кораблям – это знаменитая и страшная армия оголтелой нище-ты, армия шанхайских бродяг – песе. Само это слово считается у китайцев одним из оскорбительнейших ругательств. Оно выплевывается чуть ли не с пеной у рта против-нику в лицо, а затем следует свирепая драка...
Песе заполняют набережную наравне с кули. Песе отчаянно крадут все, что могут. По неписаному праву им принадлежит все, что просыпается из упаковки. Среди них – женщины и дети. Они вертятся под ногами грузчиков и беспрестанно подметают просыпавшийся рис или что-нибудь другое, выщипывают на ходу хлопок из проноси-мого мимо тюка, а то просто схватят, что по силам, и – тягу...
Обе армии – песе и кули – одно и то же. Между ними идеальное сотрудничество. Кули несет груз, а его жена или брат подметают в рядах песе. Отсюда ясно – все должно просыпаться. Кули отращивают длинный ноготь, прикрепляют к нему кусочек бритвы, режут и царапают им мешки. Целый ящик слетает с плеч «нечаянно» по-скользнувшегося грузчика и вдребезги разбивается. Мало что из его содержимого ос-танется владельцу, если, вообще, останется. И никакие силы закона тут не помогут: песе разбегутся, а пойманные будут разыгрывать смиренных нищих, которые нагну-лись лишь затем, чтобы поднять оброненное... Они даже хотели возвратить это вла-дельцу...
Но это не значит, что песе всегда будут лишь униженно кланяться и хныкать. Нет! Если кто-либо из сторожей-европейцев, нанимаемых крупными иностранными фирмами, не проявит должного понимания, что армия песе должна чем-то питаться, его убьют. Подлейшим образом – ¬навалятся тридцать на одного, убьют и спустят в Вампу.
Быстроходный катер умчал меня далеко от Банда – километров на десять. Там стояли угольщики, окруженные перегрузочными баржами – точь-в-точь нелепые утки с утятами.
С высоты палубы «Pluto» жизнь реки развернулась предо мною, как кинолента, как постановка в чудовищно большом театре, но с реализмом, превосходящим даже Московский Художественный...
Между там и сям расположившимися судами сновали по всем направлениям сам-панки. Представители этого типа суден не менее разнообразны, чем в мире животных собаки. Отличительный признак сампанок – они приводятся в движение одним един-ственным веслом, установленным на корме. Весло это копирует движения рыбьего хвоста и требует, чтобы лодочник управлял им стоя. Кроме Китая, это проделывают только в Венеции. Говорят, что в распространении этого странного двигателя сыграл роль Марко Поло: то ли он завез это искусство из Венеции в Китай, то ли наоборот... Весло изогнуто в середине и конец его, которым орудует лодочник, привязан ко дну лодки вертикально спускающейся веревкой. Лодочник по очереди то двигает ручкой весла, то дергает за середину веревки, налегая всем телом. Маленькие сампанки пере-возчиков на Вампу изогнуты, как полумесяц, и имеют на корме рога. В носовой части лодчонки закрываются крышкой и таким образом предоставляют своему хозяину бес-платный ночлег и даже дом, где он проводит всю жизнь. И таких сампанок, где лодоч-ники живут со своими семьями, лишь изредка сходя на землю, – несчетное количество на реке.
Вот почему, когда я стоял на палубе «Pluto», у меня создалось впечатление, что я нахожусь в какой-то странной водяной деревне с плавающими избами и семьями в них... И все-то между собою знакомы, все друг с другом перекликаются, улыбаются...
На каждом таком суденышке середина отведена под промысел, а на носу отгоро-жена жилплощадь. Она немногим более человеческого роста в длину, а в ширину дос-тигает размеров двуспальной кровати. Если лодочнику туда лечь, можно рядом поло-жить жену, предварительно растолкав ребятишек по углам около ног. (Но куда девать родителей, если таковые имеются?). Кстати, ноги, а также ребятишки при этом попа-дают в лучшие условия, потому что над ними будет потолок фута два в вышину. Ос-тальная часть взрослого спящего располагается под люком, который почти всегда рас-крыт. На дне «жилплощади» рваные ватные одеяла. Тут же – глиняный горшок – очаг. По сторонам – пара шестов с развешенным сушиться тряпьем. Мужчина - на боевом посту, то есть стоя орудует веслом, часто жена заступает на его место; но в критиче-ские моменты они оба вцепляются в диковинное весло...
Ребятишки возятся в одеялах. Очаг дымится: готовится варево, для которого за-черпывают невероятно грязную воду Вампы. Никто не смущен, что мимо проплывает такое же судно с человеком, отправляющим естественные надобности за борт...
– Но чем же они живут-кормятся?
Загадка разрешилась тут же на моих глазах. Мужчина на ближайшей сампанке сбросил в воду сеть. Я ее успел разглядеть – вместо грузил одна тяжелая железная штанга. Сеть круто ушла в воду, мужчина вытравил немало веревки. Потом он начал вытаскивать свой невод обратно. Я искренно желал ему богатого улова и напряженно всматривался, когда же затрепещут в мотне серебристые дуги линей, карасей, даже тайно допустил надежду увидеть каких-нибудь особенных обитателей китайских мо-рей. Между тем сеть уже была вытащена целиком, и, представьте себе, – ни одной ры-бины! Лишь ил и какая-то невероятная дрянь со дна реки, которую лодочник почему-то не сразу выбросил обратно: он даже как будто остался доволен уловом и стал выби-рать из него – что бы вы подумали? – уголь.
Тот уголь, который разгружали с нашего парохода! Тот уголь, который просыпа-ется через борт при работе лебедками как с нашего, так и с других угольщиков, а их тут несколько...
Простой расчет промелькнул у меня в голове: война вызвала невероятное вздо-рожание угля – он доходил до 300 шанхайских долларов за тонну. Это обходится, приблизительно – э-э! – по пять долларов за пуд! Много ли надо выловить, чтобы «плавучий дом» процветал?!
Мимо моих ушей со свистом пролетело что-то тяжелое. Оглянулся ¬– татарин, мой напарник по дежурству, за моей спиной ожесточенно швыряет кусками спекшегося шлака в шестерых очень мирного вида китайцев, сидящих в лодке, остановившейся всего в нескольких метрах от нашей груженой баржи.
– Вы с ума сошли! Как так можно... – начал я было, но осекся: обстреливаемые вели себя странно – ничуть не обижались... Один, который помоложе, даже оскалился, захохотал и нехотя начал грести назад.
– Бей их! – кричит мне татарин, – чего глядишь: они самые воры и есть! Подлетят к барже на глазах у всех и насыпают себе угля, сколько захотят!
Татарин опытный. Учит меня раскладывать вдоль борта в разных местах кучки шлака для обстрела.
– Бросай всем, чем хочешь, норови по мордам, – наставляет он меня, ¬но близко не подходи: багром ударят. Днем – ничего, ночью – худо!
Быстро положение вещей улеглось в ясную схему: армия песе имела свой флот!
Целый день боевые единицы этого флота носились в поле моего зрения. Лодоч-ники, поистине, были неутомимы: сампанки кружились и теснились вокруг нас, как собаки вокруг обедающих. Они обменивались с нашими кули восклицаниями, вырази-тельными взглядами и несколько раз имела место сигнализация жестами. Результаты этого сказались: вдруг целая сетка с углем, приподнятая лебедкой над бортом, стала как-то странно раскачиваться и так неудачно рухнула в баржу, что большая половина полетела прямо в воду. Пусть виртуоз-скрипач так управится со своим смычком, как кули на Вампу с лебедкой!..
Но как заработали тогда сампанки! Они ринулись со всех сторон одновременно, и сети точно бы сами наперегонки летели в воду. Четверть часа спустя весь просыпанный уголь выстроился ровными кучками по лодкам флотилии...
Ужасно неприятный момент: я должен бросать камнями (шлаком, что одно и то же) в почтенного вида китаянку, которая со своей лодкой пристала к нашей барже и теперь, держась руками за ее борт, подтягивается против течения. В любое мгновение она может начинать сгребать уголь в лодку, и на меня выжидательно устремлены взо-ры начальства. У китаянки большое круглое, такое добродушное и обветренное лицо; одета в черные ватные штаны и в такую же куртку. Руки ее перебирают крупные куски угля на нашей барже, а глаза устремлены на меня и мою поднятую с камнем руку. Не-ужели придется швырнуть? И против воли глаза мои с мольбой обращаются к началь-ству... У китаянки полная лодка ребятишек и ни одного мужчины! Нет, почерневшая рука кладет большие куски обратно и подбирает лишь то, что просыпалось за внеш-нюю кромку борта, – кусочки. И начальство тоже кивает мне головою – можно...

* * *

Если существовала Роза Прерий, то почему не быть Желтой Лилии Вампу? Я ее видел и сам придумал ей это имя, хотя она об этом и не подозревает.
В ряду замечательных женщин мира, с которыми мне когда-либо удалось встре-титься, она по праву занимает далеко не последнее место.
Я сразу заметил ее среди других лодочников: единственными обитателями ее сампанки были совершенно дряхлые отец и мать – Лилия правила сама. Как четко ви-жу ее, прикованную к корме сампанки; упругие дуги ее молодого тела с силой толкают старую лодчонку. Вот она в полдень, освещенная солнцем, с удивительно миловидным лицом.
С широких парусиновых брюк стекает вода – знать, много раз забрасывала и вы-бирала морскую сеть. Холодный ветер, от которого мне в шубе становится неприятно, лишь освежает ее разгоряченное лицо. И никакой специальной верхней одежды! По-добие свитера или суконной рубашки заправлено в рыбацкие брюки, а на голове ма-ленькая шапочка с чуть отогнутыми от тульи ушками. Но я не помню женского лица, которому так бы шла шляпа! И то, что шапочка была старенькая, местами потертая, отнюдь не портило впечатления, а даже вносило что-то умилительное...
Как она работала веслом! Щукой носилась на своей скорлупе среди других, когда наши кули опять просыпали очередную порцию. Черные глаза блестят, движения молниеносны и столько восхитительной отваги!
Под очертаниями тяжелой рабочей одежды легко угадывалась стройность, пожа-луй, даже некая хрупкость юного тела, что, однако, не мешало ей по-приятельски об-ращаться с железной штангой на сети. Но самое главное – я ни разу не видел ее озлоб-ленной!
Песе злы. Не раз приходилось наблюдать, как лодки угрожающе сближались, и их население завывало от ярости...
Жить среди озлобленных и не озлобиться самой – разве это не достижение?!
О, если бы цветы могли так часто расцветать, как ее улыбка! И если бы все вно-сили в свой труд столько радости, сколько она, в какое благословение он превратился бы!
Резким контрастом мне припомнились белые и желтые сестры Лилии, которые сегодня вечером после бестолкового дневного сна начнут охорашиваться, краситься, чтоб идти на ночное служение темному богу блуда...
Вы, конечно, слышали о чуткости восточных народов к чужим мыслям. На моего приятеля раз сильно рассердились монголы, хотя он не сказал им ни одного худого слова, а лишь подумал, что они грязны... Мои восторженные мысли о Лилии не раз за-ставляли ее оглянуться на меня из лодки и улыбнуться. И, наконец, состоялась наша встреча.
Оторвалась от «Pluto» наша груженая баржа. Ее понесло течением. Меня послали на лодке вдогонку. Я вернулся на баржу, и ее установили около носа парохода, откуда до трапа было далеко, и я никак не мог попасть на палубу. Видя мое затруднение, Ли-лия подъехала на лодке и перевезла меня. Мы обменялись всего несколькими незначи-тельными фразами. Расставаясь, я положил на ее мокрую, горячую маленькую ладонь два алюминиевых пятачка на чай – больше у меня не было...

* * *

За двое суток на палубе «Pluto» река успела полностью обнажить свой пиратский оскал. Если катер не успевал утаскивать груженые баржи, вечером-ночью они подвер-гались атакам. Вздувшаяся до нелепости цена на уголь вдохновляла на дерзкие налеты даже днем. Однажды на закате, несмотря на пронзительные свистки сторожей, вызы-вающих речную полицию, шесть лодок с лихими гребцами налетели на баржи и стали нагружаться с сумасшедшей быстротой. Точно закипели борта волнами черной сбра-сываемой массы. Как скакали, кричали и махали руками на палубе «Pluto» приемщик, контролер, троф и еще какой-то представитель Главной конторы!!! Но все же никто не отважился спуститься вниз, чтобы «ринуться в бой!», и к чести их, надо сказать, и нам запретили, потому что знали – пираты в багры ударят... Налетчики успели скрыться задолго до появления полицейского катера.
– Я отыскал наш украденный уголь, – шепнул мне на другой день Свищев, – только обратно не получил. Полиция, – тут он громко рассмеялся, – ¬даже заявления о краже от меня не приняла. Сказали, что такое заявление могут принять только от ка-питана судна, а не от приемщика груза. Вы думаете, – тут он опять снизил голос до шепота, – что полиция и пираты не одно и то же?
– Да как же это?..
– О, вы не знаете Шанхая! Здесь орудует громадная корпорация воров всех рангов и степеней. Глава или главы этой организации владеют громадными домами и ав-токарами. Все краденое скупается ими, и они предлагают полиции выбирать: или крупные взятки, от которых кружится голова, или нападение из-за угла. Что, по-вашему, сподручнее выбрать, а?
Наши дежурства на бесприютной, продуваемой ветрами палубе время от времени прерывались приятным назначением. Строго по очереди давалось поручение сопро-вождать очередной караван барж на далекую пристань. Такой счастливец имел право «по-человечески» выспаться дома и явиться на службу лишь на следующее утро. Вот почему я так обрадовался, когда мне во время обеда приказали взять на себя охрану трех барж. Всунув сопроводительные документы в карман, я торопливо переселился на одну из этих посудин и считал себя счастливчиком, достойным зависти: по грубому подсчету, я должен был рано освободиться, во всяком случае, засветло. Один за дру-гим возникали планы, как лучше использовать вечер. Но тут произошло то, для чего все предыдущее должно было послужить только фоном...
Началось с непредвиденного обстоятельства: катер, который должен был пота-щить мои баржи в город, долго не приходил. Солнце все ниже и ниже спускалось к изуродованному горизонту Дальневосточного Вавилона, и вместе с ним поникали мои надежды пораньше попасть домой – лишь в сумерки мы тронулись в путь. Чтоб понять дальнейшее, обратите внимание на расположение барж: сразу позади катера шли две бок о бок поставленные баржи, а позади них одна отдельно, на которой поместился я. Длинные тяжелые багры лежали вдоль бортов, и на каждой барже было по двое кули – экипаж баржи. Тем не менее я знал, что в случае нападения никто из них палец о палец не ударит, чтобы мне помочь. Но это знание не вызывало во мне враждебности к ним: я понимал, что в той борьбе, которая происходила между речными грабителями и нами, никто из нас не был персонально виноват – виновата была та сила, та система, которая бросила каждого из нас в один из воюющих лагерей и теперь принуждала сражаться... В сущности, владельцы грузов, пользующиеся нехваткой угля, чтобы взвинчивать цены, были еще большими грабителями. Я даже решил, если будет напа-дение, зря на рожон не лезть...
Но разве человек может точно знать, как именно он будет вести себя в том или ином случае жизни? Тем более при виде грабежа – акта насилия, всегда оскорбитель-ного для мужчины – бойца по натуре? В газетах писали о русском пассажире, у кото-рого оказался револьвер при нападении хунхузов на поезд в Северном Китае, – он стрелял до тех пор, пока не был убит сам, хотя не имел ни денег, ни драгоценностей. Просто взбунтовала благородная бойцовская душа при виде насилия, ибо нет на свете ничего вреднее и противнее, чем насилие, где бы и в каком бы виде оно ни проявля-лось.
Как только наш караван отошел от парохода с полсотни метров, стремительно, видно, из засады вылетела грабительская лодка. Сколько в ней было человек, точно не помню – много. Они прицепились баграми к передней барже и начали сгружать уголь. Всего несколько метров отделяло их от катера, но ни команда на последнем, ни экипаж баржи не обращали на них ни малейшего внимания. Все по-прежнему что-то рас-сказывали друг другу, курили и сплевывали в воду...
Оглянувшись, я увидел, что Свищев и доверенный Главной конторы наблюдают эту сцену с носа парохода. Надо было действовать, но – как? Я вооружился багром и побежал на нос своей баржи. Несмотря на тяжесть надетой на меня шубы и тяжесть длинного багра в руке, я легко перепрыгнул над натянутым буксирным канатом с носа своей баржи на корму передней и, угрожающе потрясая багром, побежал по углю к грабителям. Те не стали ждать моего приближения, мгновенно отцепились и тут же пристали к задней барже, которую я только что покинул... Снова уголь посыпался в их лодку. Я помчался обратно к корме, но оказалось, что за это время буксирный канат, соединяющий обе баржи, непонятным образом удлинился вдвое против прежнего...
– Кули и песе – одна армия! – промелькнуло у меня в голове, – баржовый за моей спиной предательски удлинил канат – нечего и думать перепрыгнуть!..
Но мне и в голову не приходило прекратить борьбу. Перед лицом наглого, изде-вательского грабежа и предательства во мне что-то произошло: я ощутил в себе ог-ромное давление и силу, требующую действия! действия!
... Не бешенство ярости, а несокрушимая решимость, которую уже нельзя ни из-менить, ни удержать – она окрылилась динамикой пушечного снаряда...
Молча я зацепил заднюю баржу багром и стал ее на ходу подтягивать ближе... Я ни о чем не думал: если бы в этот момент кто-то сказал мне, что это безумие – пытать-ся притянуть к себе баржу против течения, когда ее тащит быстроходный катер, – я, по всей вероятности, согласился бы с ним, и это оказалось бы мне не по силам, но тут туго натянутый буксирный канат повис, а баржа приближалась... ближе, ближе – вот уже нас разделяет только один шаг...
И тут меня обожгла мысль: «Прежде чем прыгнуть, придется отцепить багор, в этот миг баржа отойдет назад по течению... Нет! – я почти крикнул. – Не должно быть этого! Не должно!»
Я решительно отцепил багор и прежде чем прыгнуть, увидел, что она и не думает отходить... Больше того – она словно сама гналась за катером...
Я перепрыгнул и с багром в руках устремился вперед. Как и в первый раз, граби-тели отцепились мгновенно, как только увидели меня на барже с багром в руках, и бы-стро понеслись куда-то в сторону. После огромного напряжения реакция наступила сразу. Я как-то обмяк и уселся на корме, где лежали мой узелок с остатками хлеба и жестяная кружечка.
Настал момент, когда другой, будь он на моем месте, стал бы задавать себе во-просы: откуда взялась сила, чтобы притянуть баржу на быстром ходу против течения? И почему она, будучи отпущенной, сама, как собачка за зайцем, бежала за другой баржей?
Мне не было надобности задавать эти вопросы: уже ряд лет я изучал Агни Йогу и феномены психической энергии человека теоретически были мне знакомы. Но между теорией и применением этой огненной энергии на практике стояла стена моего несо-вершенства – предмет вечной борьбы... И поскольку мне удавалось хоть что-то плохое во мне преобразить в хорошее или отделаться от какой-либо дурной привычки, моя психическая энергия проявлялась в необычайных знаках, как бы сигнализировала мне, что иду правильно, что далее не то еще будет, что за обманчивой прозаической маской очевидности таятся неслыханные возможности.
И великая радость начала заливать меня: все, что сейчас произошло со мною, бы-ло новым путевым знаком – сильным, убедительным и потому зовущим...
И точно беззвучный голос внутри меня заговорил:
– В тленных руках ты держал страшную силу духа, который есть ты сам. Ты мог бы обрушить ее на что угодно, если бы этого захотело твое сердце; заметь – сердце, не рассудок. Не нарочито выдуманное желание, но сердечный приказ. Я, дух твой, говорю твоему лукавому уму и утверждаю – в сердце ключи!.. И когда ум и сердце будут одно, ключ будет в твоих руках...
Уже засиял предо мною огнями Банд со сплошными потоками автомобилей. Раз-носчики съестного азартно торговались с кули на берегу. Мелькали вскидываемые ру-ки, рев голосов висел над всем этим людом, но по мне все это скользило как карандаш по стеклу: мышление мое было заполнено другими образами – людьми, сознательно или неосознанно схватившими вместо своего оружие богов...
Мать, выносящая дитя из самого пекла пожара и – даже не опаленная. Болгарские «нистинерки», в экстазе с пением топчущие босыми ногами раскаленные уголья без признаков малейшего вреда, фигура бородатого отшельника, сидящего на воде. Кто-то летающий в присутствии зрителей и фотографа – снимки я сам видел в серьезном анг-лийском журнале...
И ожили, и закружились, дивно засверкав в моей памяти, слова Назаретского Пророка Иисуса: «Не написано ли в законе вашем: «Я сказал – вы боги...».





Колдунья станицы Вознесенской


В станице Вознесенка Сибирского казачьего войска в мое время, когда я там детство свое проводила, жила небогатая казачья семья, которая почти вся перемерла, и остался только один единственный молодой казак, которому надо было поступить на военную службу.
Хозяйства, скотины у него к этому времени уже никакой не осталось, кроме бое-вого коня. Свою пустую хату он оставил на попечение дяди и уехал на военную служ-бу. В то время сибирских казаков большею частью направляли нести службу на китай-скую границу, а там контрабанда шла, станичники контрабандистов ловили, и была им изрядная польза от этого – со службы с деньгами возвращались.
И нашего казака туда направили. И где казаки стояли, стали туда торговки прихо-дить – которая с пирогами, которая с молоком, кто с чем. Казаки при деньгах – раску-пают. И появилась между этими торговками девка, которая сильно нашему казаку приглянулась. Он к ней – она к нему, толкуют – надо жениться. Но начальство казаку жениться не разрешает. Какого тебя взяли со станицы, такого, говорят, мы должны те-бя и обратно доставить, а там что хошь, то и делай – воля твоя. Но разрешили ему де-вушку по окончании срока службы везти с собою в станицу.
А в станице в то время нравы строгие были – невенчанную жену за жену не при-знавали и нигде не принимали. Поэтому, когда срок службы подошел к концу, казак и написал своему дяде – так и так, мол, еду с невенчанной женой; прошу хату мою под-готовить и священника позвать, чтоб нам, скажем, сегодня вечером приехать и на утро сразу повенчаться.
Дядя все это устроил да и на свадьбу молодым всего наготовил. Как только моло-дых повенчали, гости, все станичники зажиточные, начали на свадьбе молодых подар-ками наделять, чтоб было с чего хозяйство завести: кто корову дал, кто овцу, кто пару поросят, кто мешки с зерном, – живите, молодые, не тужите!..
И зажили – казак поле пашет, жена – по хозяйству. И повалила им удача: опоро-сится свинья – тридцать поросят принесет; у коровы – четыре теленка; кобыла двумя жеребятами жеребилась, курицы несут яйца – не счесть; молока, масла – полно.
Но только частенько случаться стало, что та или другая баба в станице пойдет ут-ром свою корову подоить, а молока нет – выдоено. Потом стала в станице появляться невиданная свинья; откуда ни возьмись, появляется в хате и с нахальным хрюканьем лезет к хозяйке, хватает, теребит край подола.
– Откуда ты, хавроньюшка? – говорят хозяйки. – Иди, откуда пришла! -отмахиваются от нее, но не ругают, потому что как только заругаешь ¬– набросится, истреплет...
А потом стала белая лошадь появляться. Идут парни с гармоникой, с девками по улице, и тут лошадь выскочит – красивая лошадь: грива, хвост волнами ходят, глазами точно огонь мечет, ноздри раздувает да под гармонику вся так и изгибается, ногами приплясывает, приседает... И никто не знает, чья, откуда...
А потом стала по вечерам показываться около кладбища белая фигура. Народ от нее убегал. Бывали случаи, что она гонялась за отдельными прохожими. Решили, что это местный казак, который весной безвременно погиб (от водки сгорел, обпился). А лето выдалось засушливое, хлеба стали погибать, и народ стал поговаривать, что засу-ха оттого, что человек от водки сгорел, и надо теперь его могиле поливание сделать, тогда дождь пойдет.
И сделали. Ночью это делается. На его могилу вылито было воды сорок ведер, сорок четвертей, сорок бутылок, сорок полбутылок, сорок шкаликов, сорок полшкали-ков и сорок наперстков. И как кончили поливать и пошли с кладбища домой, дождик и стал накрапывать, но мало. Тогда еще на второй день молебен от засухи в поле отслу-жили, и уже пошел дождь по-настоящему.
Но потом странная свинья, которая одно время как будто прекратила свои похож-дения, стала появляться опять и была назойливее прежнего. К этому времени в станицу приехал какой-то из высших атаманов, который вызывал к себе казачьих подростков и наделял их участками земли по тогдашнему заведению. Остановился он у казака, у которого было семь дочерей и ни одного сына. Сопровождал приезжего атамана драбант (так называли тогда денщиков).
Вечером драбант решил переночевать на дворе в повозке. Дочери хозяина стали его уговаривать не делать этого и рассказали ему про странную свинью, как она захо-дит на чужие дворы и пакостит. Драбанта рассказы девушек не устрашили, он лег на дворе в повозке, но положил рядом с собою остро отточенную шашку. Ночью он про-снулся оттого, что повозка задвигалась, а потом и впрямь поехала, точно в нее запряг-ли лошадь. Казак, думая, что это хозяйские девки с ним шутки шутят, еще и покрики-вал, везите, мол, побыстрее, чего ж так медленно!
Но повозка начала носиться по двору с такой быстротой, что грозила опрокинуть-ся на поворотах. Тогда казак выглянул из повозки и увидел, что возят ее не девки, а свинья. Он схватил шашку и ловким ударом отсек свинье ухо. Ухо упало тут же на землю, свинья с визгом скрылась. Когда казак поднял ухо, оно оказалось ... человече-ским.
На утро казак доложил о ночном происшествии атаману и предъявил ухо. Атаман вызвал кого надо и распорядился, чтобы по спискам проверить состав всех прожи-вающих в станице и установить, кто остался с одним ухом. Уже перебрали большую часть станицы, когда подошли к хате на краю. Там нашли хозяина и хозяйку, которая лежала на кровати с обвязанной головой и жаловалась на боль в ухе. Ее заставили снять повязку, и все увидели, что ухо у нее отрублено...
Ей приказали следовать в станичное управление. Уходя из дома, она обернулась к мужу и печально сказала: «Больше мы с тобой не увидимся. Скажи всем, что ты ничего не знал».
Ее поместили в каталажку и приставили охрану. Каталажка имела в двери ма-ленькое оконце, немногим больше кулака. Вскоре охрана увидела, что в этом оконце показалась сорока; она вылезла и, так как наружные двери были раскрыты, улетела.
Охраняющие сперва удивились, каким образом сорока забралась в каталажку, но когда заглянули в нее, увидели, что она пуста – пленница исчезла... Однако у них хва-тило соображения догадаться, что колдунья поспешит в свой собственный дом, чтобы запастись деньгами и одеждой для дальнейшего бегства. Между тем колдунья дейст-вительно пришла домой, но нашла все двери запертыми – муж куда-то ушел... И тут ее настигла погоня. Ее забрали второй раз, и станичный атаман распорядился запереть ее в свой амбар.
Но амбар имел непрочную земляную крышу. Колдунья встала на какой-то сундук и руками проделала отверстие. Потом она, снова превратившись в сороку, улетела, и после этого никто о ней больше не слыхал.
Муж ее уверял, что ему никогда на ум не приходило, что его жена колдунья. Правда, он признавался, что не раз удивлялся, откуда в доме появляется так много сметаны и масла, но жена уверяла, что ходила на заработки к местным богачам. Муж несколько лет оставался без хозяйки, но потом ему разрешили жениться. Он женился и никем и ничем не потревоженный спокойно дожил свой век.

* * *

Несколько мыслей по поводу «Колдуньи станицы Вознесенской».
На мой взгляд, то, что творила эта колдунья, превышало способности обычных сельских колдуний, которые не идут дальше перевода молока от соседских: коров к своим, любовных привораживаний и насылания так называемой порчи. Героиня же повествований Марии Степановны появлялась то в виде красивой лошади, которая вся изгибается и приплясывает под музыку, то нахальной свиньи, то сороки... Но главное – она пользуется некоей властью над силами природы, умеет направлять природные процессы, ведь это только в ее хозяйстве корова приносила по четыре теленка и свинья поросилась тридцатью поросятами... И вообще, где она – там все буйно растет, все урожайно!
В этом отношении она отдаленно напоминает другой женский образ – -таинственное существо Кэти Кинг, которая в течение трех лет появлялась на спи-ритических сеансах у крупного западного ученого Крукса. Кэти Кинг материализовы-валась до плотности человеческого тела, была очаровательна и всегда приносила с собой ощущение прилива жизненности и жизнерадостности. Е. П. Блаватская в пер-вом томе «Разоблаченная Изида» высказывает мнение, что Кэти Кинг не была раз-воплощенной душой человека, а была духом природы класса тех существ, которыми полны сказания всех народов мира, – это феи, русалки, ундины, сильфы, кобольды, эльфы и т. д.
Таким же существом могла быть колдунья станицы Вознесенской; тем более что впервые она в виде торговки появляется у китайской границы, а в Китае мне много рассказывали о духах ху-ли (в переводе – лисица), которые в женском образе являются понравившемуся мужчине и иногда оказывают ему немалую помощь. Мои китайские друзья по работе в Гиринском университете (почти все с заграничными учеными степенями) рассказывали мне поразительный случай, когда такая ху-ли на-чала покровительствовать бедному учителю: она даже вывела его из тюрьмы, куда учитель был брошен за революционную деятельность во времена Юан-Шикая.
В одном из древнейших исторических документов Тибета «Голубой Летописи» или, как ее иногда называют, в «Синем Дебтере» несколько раз упоминаются дакини – нечто вроде тех же фей или ху-ли. Почему бы одной из них не появиться в сибир-ских просторах, где человек и природа в то время так интимно сосуществовали?
Поразительный пример описания подобного женского существа, присутствие которого вызывает бурное размножение у животных, дан в романе колумбийского писателя Габриэля Гарсии Маркеса «Сто лет одиночества», напечатанном в 6, 7 но-мерах журнала «Иностранная литература» за 1970 год. В этом произведении мулатка Петра Котес обладает свойством «возбуждать живую природу».
Приведем несколько фрагментов:
«... За несколько лет – без всяких усилий с его стороны, благодаря лишь чистей-шему везению – Аурелиано Второй, скот и домашняя птица которого отличались сверхъестественной плодовитостью, стал одним из самых богатых жителей долины. Кобылы приносили ему тройни, куры неслись два раза в день, а свиньи так быстро прибавляли в весе, что никто не мог объяснить это иначе, как колдовством... чем безу-держнее плодилась его скотина, тем больше он убеждался, что поразительная удача, выпавшая на его долю, зависит не от его поведения, что все дело в его наложнице Петре Котес, чья любовь обладает свойством возбуждать живую природу. Он глубоко верил, что именно в этом источник его богатства, и старался держать Петру Котес не-подалеку от своих стад; женившись и заведя детей, Аурелиано Второй с согласия Фернанды продолжал встречаться с любовницей... Достаточно было ему взять с собой на скотный двор Петру Котес, проехаться с ней верхом по пастбищам, и каждое жи-вотное, помеченное его тавром, становилось жертвой неодолимой эпидемии размно-жения.
... В мгновение ока Аурелиано Второй сделался владельцем пастбищ и стад и едва успевал расширять конюшни и битком набитые свинарники. Все это было походке на сон и смешило Аурелиано Второго; ему ничего не оставалось, как выкидывать разные коленца, чтобы дать выход своему веселью: «Плодитесь, коровы, – жизнь коротка!» – орал он».






Нечисть лесная и степная

Признавать или не признавать явление, если оно не укладывается в общепринятые схемы мышления?
– Не признавать! – решает житейский практический представитель так называе-мого класса интеллигенции. – Такое признание опасно и может повредить карьере.
– Но факты? Но защита истины?
– Э-э, что защита истины? Один умный человек сказал: «Никогда не надевай лучшие штаны, когда идешь защищать правое дело». А разве не правда? Ведь всып-лют... Не признавать! Так спокойнее.
Рассказы всех народов о феях, русалках, эльфах и тому подобных существах встречают именно такое отношение – явления отрицаются, потому что для них не хва-тает места в узком мышлении и мировоззрении людей, назвавших себя образованными.
Еще хуже поступила с этими существами христианская церковь – она огульно их всех зачислила в черти, функция чертей в природе (если таковые существуют, что весьма сомнительно), вообще, неясна, но все же как будто сводится к сеянию семян зла и к творению всякой пакости. Но духи природы, к которым я причисляю существ, называемых феями и русалками, судя по народным сказаниям, как раз этим не зани-маются; они иногда даже помогают человеку, а то просто шутят с ним, озоруют... Так что зачисление их в черти и несправедливо, и нелогично. А что касается фактической стороны дела, то приведу несколько рассказов очевидцев.

1

Нигде не встретишь такой лирики русских полей, как на Валдайской возвышен-ности. Там тихо плещется Селигер, и тут же, неподалеку, рождается красавица Волга. В дни моей юности холмы и леса обрамляли не слишком великие, но красивые, как серебристые зеркала, озера Вселуцкое и Пено. В первое Волга впадала ручьем, а из второго уже вытекала рекой, по которой сплавляли лес и баржи. И звенели песни по берегам, и колосились нивы по холмам, и белые церковки купали золотые свои маков-ки-луковки в небесной голубизне, где лебедями плыли белые облачка, а тень от них бежала внизу по цветастым лугам... Златоволосые сильные девушки вместе с отцами и братьями гнали плоты по водной глади, а по праздникам соловьиными голосами пели в церковных хорах. И откуда бы ни подул ветерок, он приносил запахи трав или смо-листой хвои, – даже земля там сладко пахла весной...
Может быть, не так уж все было хорошо; может быть, это только моя юность влюбленными глазами смотрела на небо, на землю, на людей и везде видела одно пре-красное...
На этой пахнущей древностью и древними поверьями земле – на пологом берегу озера Палово, в деревне того же названия мать знакомого мне веселого балагура и страстного охотника Никифора рассказала бесхитростно и просто, как встретилась она в лесу с лешим.
– Летом это было. Вот пригнал пастух наше деревенское стадо домой, а моих двух овечек нету.
– Как же ты, – говорю ему, – не доглядел?
– А что же, – говорит, – стадо-то большое, а я один. Как углядишь? Не угля-дишь...
– А где пас-то?
– В лесу, – говорит, – где малые лужки.
То место я хорошо знала: лес, а в нем поляны – лужками прозвали. Ну и пошла искать. Когда стадо пригнали, солнышко почти уже закатилось. Пока до лесу добра-лась – ¬смеркаться стало. Прошла первый лужок – нету моих овечек; на второй вышла – идет мне навстречу человек – вроде старик. Росту в нем сажени полторы, и весь во мхе. У него на голове шляпа, а на плече вырванную с корнями засохшую елочку не-сет...
Я так и обмерла... А он все идет и идет... Когда уже осталось до него шага три, я низко поклонилась ему и сказала: «Здравствуй, дедушка!»
Он мне так ничего и не ответил – будто меня там и нет, и прошел дальше в лес. Тут уж я, напугавшись, скорее пустилась домой. А насчет овечек я тут ходила к одной бабе: она в воду смотреть умела – в воде видела... И сказала та женщина: «Вижу твоих овечек на дне речки ¬пропали твои овечки...»

2

В кузницу моего отца (в Латвии) отовсюду стекались новости и слухи: она стояла всего в полсотне шагов от проезжей дороги, по которой постоянно тянулись подводы, иногда проносились, звеня бубенчиками, почтовые тройки, изредка кареты помещиков, шли пешеходы. То одному, то другому проезжему требовалось подковать лошадь, и он сворачивал с дороги прямо во двор кузницы. Там каждого из них встречали пыт-ливые глазенки босоногого мальчишки с измазанным кузнечной копотью лицом; он носил домотканые из грубого холста штаны, обычно закатанные до колен. Иногда мальчишка, не дожидаясь вопроса, сам сообщал проезжему, пока тот привязывал коня к изгрызенной лошадиными зубами коновязи, что придется подождать: подмастерье вчера был пьян и сейчас отлучился в соседнюю корчму опохмелиться – скоро вернет-ся. А папы дома нет – ¬поехал молотилку чинить. Мальчишка прислушивался ко всем разговорам, какие велись в кузнице между подмастерьем или отцом с окрестными кре-стьянами и проезжим людом, и даже сам участвовал в этих разговорах наравне со взрослыми. Этим мальчишкой был я.
Интересная то была жизнь: целыми днями я толкался в кузнице, что-то мастерил себе и приобретал ценные сведения: сколько приданого дадут за той или другой де-вушкой хутора; как узнать при покупке убойность охотничьего ружья; скоро ли будет война; как сделать так, чтобы понравившаяся тебе девушка не отказала; каким образом местный крестьянин, которого в Риге какой-то жулик пытался обмануть, сам того жулика надул...
А однажды между посетителями кузницы возник жаркий спор, есть черт или нет.
Большинство склонялось к тому, что никакого черта нет – все это попы выдумали. Тогда почтенный хозяин соседнего хутора, старый уже человек, в пылу спора сказал:
– Вы все доказываете, все доказываете, что черта нет. Но что вы мне можете до-казать, если я его видел вот этими же глазами, которыми теперь смотрю на вас? Кому я должен верить – вам или своим глазам?
Тут все примолкли; аргумент потряс – не каждый день встретишь человека, кото-рый видел черта!
Потом посыпались вопросы:
– Где? Как? Когда?..
Почтенный хуторянин на секунду замялся: – Мм.., – а потом сразу сказал:
– Был я с топором в таком месте, где мне не следовало быть, и поэтому побаивал-ся (тут мы все сразу догадались, что был он в помещичьем лесу, где ему на какую-то поделку деревцо приглянулось). Стою за деревом и прислушиваюсь – вроде кто-то идет.
Смотрю: вышел человек в фуражке с зеленым околышем – лесник... Вышел и ша-гах в полста остановился. Я стою за деревом, не двигаюсь, и он стоит. Не прошло мно-го времени – переменился лесник: вместо него с рогами и копытами в полной форме черт стоит. Потом опять переменился ¬– раз пять в моих глазах менялся... Я потихоньку начал отступать, крадучись, к дереву и вскоре выбрался на большую дорогу – тут уж меня не возьмешь... А вы говорите – черта нет...

На этом месте я обрываю рассказ крестьянина. Несмотря на всю комичность, искренность рассказа, остается вне всякого сомнения – он видел. Другой вопрос: что или кого он видел?
Чтобы лучше в этом разобраться, приведем еще несколько примеров.


3

Был Рождественский сочельник. Леснику казенной дачи Яну Берзгалу сегодня вполне можно было остаться дома и не делать обхода своего участка. Дома было тепло и так приятно пахло горячими пирогами, начиненными рубленой свининой с луком и перцем, печь которые жена Яна умела, как никто: корочка ее пирогов была тонкая, везде равномерная и хрустела на зубах. Было припасено и несколько бутылок с чем-то покрепче молока...
Но Ян все же пошел. Почему? Да душа у него была лесная... Привык он. Так при-ятно было, придерживая одной рукой ложе ружья, закинутого за спиной, шагать меж деревьев по неглубокому снегу и читать на нем, как по книге, отпечатки следов лесных жителей. Кроме того, он был замечательный стрелок и любил приносить домой то беляка, то русака... Жена Яна шпиговала их салом – получалось недурно.
Сегодня, конечно, о стрельбе в зайца не могло быть и речи, потому что в канун Рождества нельзя проливать чью бы то ни было кровь, и если Ян все же прихватил с собой десяток заряженных дробью патронов к своей централке, то исключительно по-тому, что без патронов и ружье ни к чему, а какой же ты лесник без ружья?
Он уже обошел почти все, что наметил, осталось обойти рощу, что у кладбища, а потом можно будет свернуть на проселок и... домой.
Мягкие зимние сумерки спускались на землю, когда он стал подходить к роще. Было безветренно, сравнительно тепло и тихо. Небо, как обычно в Прибалтике в ту пору, было затянуто низко опустившимся пологом серых сплошных облаков. За белы-ми полями тянулась иссиня-черная полоса леса.
И от этого безветрия, и от низко опустившегося неба создался какой-то особый уют и появилось ощущение блаженного спокойствия на душе. Приятные мысли рож-дались в голове: вот он, надышавшись чистого – уж чище некуда – воздуха, полный лесного запаха, с небольшой, даже приятной усталостью в молодом еще теле перешаг-нет порог своего дома, где к этому времени уже все будет вымыто и убрано по-праздничному. Марина, наверное, еще будет над чем-то колдовать, а он подойдет к ней, возьмет ее голову в ладони и медленно поцелует в теплые губы... – Э-э - что это? – встрепенулся он.
– Никак заяц?
Верно: со стороны кладбища несся заяц – несся мимо него в каких-нибудь пол-сотне шагов, видно, к роще.
Он бы не был Яном, если бы не выстрелил в него. Он ни о чем не думал – ¬ружье автоматически очутилось у плеча, он только нажал спуск, и почти одновременно раз-дались два выстрела.
И тут Яна постигла горечь: заяц улепетывал, точно в него и не стреляли...
Это был большой удар по самолюбию стрелка, но он сейчас же нашел для себя утешение: собственно говоря, это и хорошо, убить животное в Рождественский со-чельник – большой грех...
Вынув из централки пустые гильзы, он засунул два новых патрона и уже собирал-ся закинуть ружье на ремне за спину, как увидел невероятное: заяц, не добежав до ро-щи, вдруг остановился и, словно раздумав, помчался обратно к Яну по своим старым следам...
– Эх, подлец!..
Ян бабахнул в него опять из обоих стволов, а заяц, как ни в чем не бывало, убежал на кладбище.
– Ну и дела! – сказал Ян, снова заряжая ружье.
Только перезарядил, видит, заяц выбежал с кладбища и опять мчится к нему...
Далее происходило то, что можно бы назвать «челночной операцией»: заяц но-сился туда и обратно, а Ян в него стрелял – и так до последнего патрона...
Когда заряды кончились – заяц перестал появляться. Ян хмуро сосчитал стреля-ные гильзы и пришел к заключению, что не мог он так позорно промахнуться столько раз – на снегу должны были остаться хоть капли крови или сбитая шерсть... Чтоб ус-покоить свою задетую гордость стрелка, он пошел «на линию огня», где перед ним только что носился беляк (если это был беляк), но сколько ни искал, не нашел ни кап-ли крови, ни шерстинки, а самое главное – не нашел заячьих следов на снегу...
Вот почему, возвратившись домой, вместо того чтобы поцеловать жену, он толь-ко глубоко вздохнул и сказал:
– Ох, Марина, если бы ты знала, что со мной было!..

4

Жена ушла с покоса домой пораньше, чтоб успеть истопить баню и навести поря-док в доме, как полагается в субботу, а Мартын остался копнить сено. К солнечному заходу еле-еле управился, потом завязал в узелок посуду и остатки обеда, закинул грабли в пустовавший пока сарай и зашагал домой.
Тут только, по дороге, он ощутил, что работал «как зверь», что «аж кости ломит», что «устал, как собака», что сухие листочки сена попали под рубашку и неприятно липнут к потному телу... Однако, по мере того как он удалялся от покоса, становилось лучше, и он думал, с каким наслаждением заберется в баню и будет париться хорошо пахнущим березовым веником – не тем, высохшим уже, который сперва надо распа-рить в горячей воде, а свеженаломанным... Как потом, согнавши с себя «три пота», обмоется, окатит себя ведром холодной воды и, надев чистое белье, «мягкий» и уми-ротворенный, в одних белых кальсонах пойдет босиком развалистой походкой по узенькой тропиночке среди огородных лопухов к дому и сядет там за стол...
Нет ничего полезнее человеку после бани, как простокваша. После простокваши жена поставит перед ним миску с мелко нарезанным салатом и луковым пером, слегка посоленными и перемешанными со сметаной... Ой! Небесная это еда с куском ржаного хлеба после бани!..
Как только поужинает – его сразу потянет спать – о! как он будет спать! Завтра, в воскресенье, можно поспать и днем...
Тут Мартын широко раскрыл глаза – перед ним бежала огромная собака ¬откуда она взялась?
Мартын знал всех собак ближайших соседей, но такой не припомнил: рыжая, лохматая, с высунувшимся, набок свесившимся языком она трусила перед ним шагах в десяти, то и дело оглядывалась на Мартына и как бы подмигивала ему хитрым глазом... Никогда он не видел такого пса! А удивительнее всего было то, что у развилки дорог, где Мартыну надо было круто свернуть к хутору, – пес свернул безошибочно...
Мартыну пес что-то не понравился, и он уже нагнулся было, чтоб запустить в него комом засохшей грязи (как на грех, ни одного камня поблизости не было), как вдруг вместо пса оказалась копна сена... Она двигалась по дороге с такой же скоростью, как исчезнувший пес, и при этом обходила рытвины...
Мартыну даже показалось, что это одна из тех копен, которые он сам сегодня сложил... Да, да – это последняя: для нее не хватило сена, и она получилась ниже дру-гих...
Как только он опознал копну, та превратилась в колесо от телеги и, никем и ничем не поддерживаемое, оно катилось перед ним на том же расстоянии.
Мартын остановился, взглянул на небо и огляделся кругом: ему хотелось удосто-вериться, все ли на своем месте в природе. Алое зарево скрывшегося за горизонтом солнышка еще полыхало на краю неба. Тянулись вдаль уже заколосившиеся серебри-стые нивы. За холмом виднелась труба и часть крыши его дома.
Когда Мартын снова взглянул на колесо, то вместо него увидел барана, который повернул к нему голову с таким видом, точно говорил:
– Ну и озадачил я тебя!
Затем он заблеял, свернул с дороги и исчез в кустарнике, густо разросшемся вдоль петляющей по долине речки.
Приключения Мартына на этом оборвались, и вся программа субботнего вечера, которая так ярко рисовалась ему, когда он покинул покос, была выполнена до мель-чайших деталей.

5

Есть в Латвии кладбище (мне называли его месторасположение), где одинокий пешеход, огибающий по тропинке его ограду, нередко встречает котенка. Серенький котенок откуда-то появляется и, задравши хвост, бежит впереди путника, затем – ис-чезает. Интересно, что котенок не растет: его видят уже многие годы – пора бы ему стать внушительным котом... Некоторые пытались поймать его, но безуспешно: коте-нок всегда убегал...

6

Безжизненной кажется полупустыня Бепак-Дала, к северу от города Балхаш, у го-лубого озера того же наименования. Бегут за окном вагона серо-бурые равнины с жал-кими кустиками, чахлыми зеленовато-серыми травами; кое-где – плешины солонча-ков... От разъезда до разъезда, от станции до станции ни поселка, ни домика, ни дерев-ца. Изредка пологая возвышенность долго сопровождает поезд. Проехав сотню кило-метров, может быть, увидишь одиноко пасущегося верблюда...
В знойный июньский день (около 1960 г.) по этой степи ехали четверо всадников. Трое из них ехали, как сказали бы полсотни лет тому назад, «по казенной надобности»; четвертый был проводник, местный житель – ¬казах. Они держали путь к гористому району Басага, где уже начинают попадаться березовые рощицы и годная для обработки земля. И хотя путники они были бывалые и готовились к поездке обдуман-но, но кое-что забыли прихватить... Оказалось, что все основательно запаслись на до-рогу сигаретами, а спички забыли. Да и водички во фляжках оказалось маловато... Хо-телось курить и пить; начавшиеся разговоры оборвались, ехали молча, поглядывая, не покажутся ли в этой безбрежной равнине признаки человеческого жилья.
Через какое-то время вдали показался колок (так здесь называют небольшие бере-зовые рощицы). Всадники приободрились: около такого колка может оказаться казах-ский аул с источником воды... Когда подъехали ближе, стали различать, что около колка в степи бегают и резвятся ребятишки, одетые в одинаковую одежду: белая ру-башонка, красные штанишки и красная шапочка.
– Не иначе – пионеры! – решили всадники; тут же около рощи, должно быть, рас-положен пионерский лагерь – вот где можно будет напиться и спичек раздобыть...
Они пришпорили лошадей, чтоб скорее добраться. По мере того, как они прибли-жались к роще, игравшие в степи ребятишки один за другим стали убегать в эту ро-щицу; когда же подъехали вплотную, в степи уже никого не осталось. Велико же было их удивление, когда они увидели, что роща совсем небольшая, легко просматривается по всем направлениям и ни в ней, ни при ней нет никаких признаков человеческого жилья.
На недоуменные вопросы от проводника был получен ответ, что этих ребятишек и раньше тут видели и что это место нечистое: в нем – ¬шайтан...

7

Опять Казахстан. Оренбургская область. Нарынские Пески, Махамбетовский рай-он.
В жаркий июльский полдень по безводной степи мальчик возвращался в родной аул. Великий безлюдный простор окружал его – бояться тут было некого. Аулы в два-три домика были разбросаны на расстоянии не менее шести-семи километров друг от друга – редко увидишь человека в степи...
Уже недалеко оставалось до дома, надо было только обогнуть сверкавший белым инеем так называемый «сор» – степной солончак. Но когда глазам мальчика открылся сор, он обомлел: там было полно народу... Да какого еще народу! Таких людей маль-чик никогда не видал... Все яркие краски: зеленое, красное, белое и синее – перемеша-лись в их одеждах, напоминавших казахский национальный покрой.
Некоторые из них как будто добывали соль, а другие – просто плясали...
– Откуда тут взялись люди, и такие странные? – удивился мальчик.
Что это были люди – он не сомневался; тем более что до него доносились их го-лоса и, кажется, они его заметили, так как один из них явственно воскликнул:
– Мальчик, мальчик идет!
– Давайте его сюда! – закричали другие.
Тут мальчик почувствовал что-то неладное, его обуял страх, и он бросился бежать без оглядки. Заметив, что из толпы странных людей вышел один и решительными шагами двинулся ему наперерез, мальчик удвоил усилия, ножонки его замелькали как барабанные палочки, выбивающие дробь, – он понесся, сломя голову...
Обессиленный, задыхаясь, он прибежал домой и рассказал обо всем виденном ро-дителям. Но родители как на западе, так и на востоке в таких случаях обычно говорят одно и то же:
– Тебе померещилось, сынок.

* * *

Но неужели померещилось и продолжает мерещиться тысячам людей, которые видели и рассказывали об этом. (А сколько таких, которые видели и предпочитают молчать об этом, чтобы их не высмеяли?). Не лучше ли признать, что у людей есть соседи – духи природы, – и постараться установить с ними добрососедские отноше-ния?
Я читал, что Конан-Дойлю, автору «Шерлока Холмса», даже удалось заснять эльфов на фотопластинку.
Что касается мальчика, видевшего странных людей на солончаке, то он уже за-щитил диссертацию кандидата экономических наук и никак не может быть обвинен в невежественном суеверии.



Кого видели моя мать и сестра?


Раньше Троицын день был известен на Украине, а также на значительной терри-тории Руси, как день, когда с особой силой проявляется окружающий нас невидимый мир. В некоторых местностях так и звали его – Русалочный день. Это понятно – в это время вся Природа наполнена силами жизни, все цветет, наливается, размножается, благоухает и радуется бытию. Как никогда, в это время с особой силой ощущается в Природе любовь, напоминающая о единстве всего сущего, зовущая всех к сближению, слиянию. Может быть, именно этот зов заставляет обычно невидимых нами собратьев и сестер появляться на краткий миг, чтоб улыбнуться нам и исчезнуть.
Так рассказывал мне старый друг, с которым мы потом проработали несколько лет.
«Мою мать, когда она была девушкой, высватали в соседнюю деревню, верст за шесть от родного села. Как-то в праздничный день захотелось ей навестить родителей.
Я в то время еще пешком под стол не мог ходить – совсем маленький был. Меня мать на руки взяла, а сестренку – под руку, и пошли.
Как стали подходить к родному селу, вспомнила мать, что незачем по большаку идти и потом сворачивать на деревенскую улицу, когда можно знакомой тропой отсю-да пройти, затем межами промеж нив прямо к задворкам и огороду родной хаты.
Свернули и пошли.
День был погожий. Солнышко блестит, ветерок по нивам волнами катится. Ну, цветочки там и все прочее благоухают. И как рассказала мне потом мать, хорошо, ра-достно было у нее на душе. И тут она заметила, что не одна она с детьми идет, – три девушки неподалеку тоже в том же направлении движутся. Рубахи на них белые, вы-шитые. В волосах цветочки, как было в обычае у украинских девушек того времени. Сами веселые, улыбчивые: приплясывают, с места на место перебегают. Только одну странность стала у них замечать мать: от них – ни звука!
И трава под ногами, и стебли покрупнее не шуршат о подол рубахи, когда прохо-дят они, и даже как бы не сгибаются цветочки под ногами. И стала она над этим заду-мываться, но не успела что-либо надумать, как завидела свою мать на огороде. И она в радостях, чуть ли не бегом, пустилась к матери, чтоб скорее обнять родную. Обнялись, расцеловались. И тут бабушка спрашивает мою мать:
– Как же ты, доченька, не побоялась идти этой тропой?
– А чего же мне бояться?
– Да ведь сегодня Троицын день!
Тут моя мама ахнула и чуть в обморок не упала со страху. Она поняла, что те де-вушки были не из плоти и крови, а русалки.
Свое повествование мой старый друг закончил следующими словами:
– Рассказ об этом случае с моей матерью в той интеллигентской среде, где мне пришлось вращаться и работать почти всю жизнь, восторга ни в ком не вызывал, а только пожимание плечами и переглядывание друг с другом. А один сердобольный приятель шепотом на ухо сказал, что нынешние ученые все такие рассказы считают суевериями, баснями, выдумками, и поэтому лучше о таких вещах не говорить.
А я так думаю – если уж ученые так хорошо знают, то пусть мне объяснят, кого видели моя мать и сестра.
У них, ученых, для таких объяснений всегда припасено одно слово, на которое все и валят, – галлюцинация .
Но тогда я им скажу, что они сами для меня тоже галлюцинация».

г. Балхаш,
17.11.80 г.
Мазуренхо.


Случай из моей жизни


В августе прошлого года по семейным обстоятельствам я переехала на другую квартиру. Сделала сама ремонт. Думала, что все в порядке, но не тут-то было. Стали происходить странные явления: когда я возвращалась домой, то иногда не могла от-крыть замок своей квартиры. Сосед свободно открывал, сын открывал, а я не могла. Сын поставил новый замок.
Чудеса продолжались. Когда я смотрела телевизор, то иногда он как бы сам собой переключался с одного канала на другой.
Но самое интересное произошло однажды утром. Проснулась с режущими боля-ми в горле (как будто бритвой режут). Я врач. Посмотрела горло ¬– все в порядке: зев чистый. Стала глотать – боли совершенно нет, а резь держится (она не проходила око-ло двух дней).
В моей комнате есть любимый уголок, где я провожу все свое время: читаю раз-ную литературу, составляю схемы и различные рекомендации для лечения больных. Все это делаю с большой любовью. И вдруг мной овладела апатия: мне ничего не хо-чется делать, а когда я подхожу к рабочему столу, то появляется такое ощущение, что меня кто-то силой от него уводит. Мне это показалось странным, я решила, что стала ленивой (хотя без дела не оставалась – занималась другой работой).
И вот однажды, случайно, я услышала разговор двух женщин. Одна из них гово-рит: «Пошла на старую квартиру и привела домового домой, и все явления прекрати-лись».
Я последовала ее примеру. Пришла на свою старую квартиру и говорю: «Домо-вой, милый мой, пошли домой». Пришли мы с ним домой. И через три дня все стран-ности в моей квартире прекратились. Вновь появилась любовь к своему делу, по-прежнему работаю и читаю свои любимые книги. Первое время я как бы чувствовала его рядом, даже, казалось, что когда я возвращаюсь домой, он ласково встречает меня, и оба довольны.

г. Челябинск,
август-сентябрь 1988 г., Т. А. П-ка.

* * *

Будет ошибкой думать, что повествования о домовых присущи только русскому фольклору. Они встречаются и у других народов. В этом отношении интересен случай, описанный в книге Синнетта «Тайны природы» .
Место действия – Индия. Время – годы владычества англичан. Англичанин, вла-делец крупной усадьбы с садом и различными приусадебными постройками, обратил внимание, что в отчетах по расходам представляемых ему домоправителем, каждый месяц появляется запись, указывающая на весьма скромную сумму, истраченную на подношение духу дома, другими словами – домовому. Найдя такие подношения аб-сурдными и противоречащими здравому рассудку, англичанин категорически запретил выделять на них деньги.
Домоправитель выполнил волю хозяина, но с того дня в доме стали происходить странные вещи: раздавались какие-то звучания (раньше их не было), один за другим стали происходить неприятные события, поломки и даже несчастные случаи с людьми. Эти события приняли такой размах, что все обитатели дома (в том числе и сам хозяин) пришли к убеждению, что эти явления – месть духа дома.
Тогда хозяин приказал возобновить ему подношение, и с того момента все стран-ности и несчастные случаи в доме прекратились.

г. Змеиногорск,
20.04.89 г.


Граница вероятного

Когда меня после долгого пребывания в камере-одиночке, сопровождавшегося томительными ночными допросами, конвоир втолкнул в новое помещение, оно пока-залось мне курортом. Это была большая светлая комната, в которой пребывали чело-век 15 заключенных, которые встретили меня весьма дружелюбно и предложили по-ложить мой сидор (вещевой мешок) в общее хранилище, а меня самого просили рас-сказать, за что я арестован.
Мне сообщили, что по традиции, установившейся в этой камере, новоприбывший, когда все лягут спать, должен рассказать какую-нибудь занимательную историю из своей жизни, а если таковой нет, то придумать. Я выполнил это условие с большим успехом. Более того, на следующий день, когда никто новенький не прибыл, я вновь предложил свои услуги рассказчика, и так всякий раз, когда новоприбывших не было или когда им нечего было рассказывать. По постановлению общего собрания за такой труд мне полагалась лишняя порция тюремной баланды.
Такова была обстановка, когда к нам в один день втолкнули нового арестанта. Это был человек лет пятидесяти, одетый в поношенную, но очень добротную одежду, весьма соответствующую образу жизни заключенного. Его появление произвело на нас неприятное впечатление, так как он наотрез отказался сообщить, за что был арестован. Он вообще отказался рассказывать что-либо о себе и устранился таким образом от остального общества и молчаливо сидел в стороне. Когда пришла пора ложиться спать, от него потребовали занимательной истории из его жизни. Тогда он вдруг оживился и сказал, что расскажет действительный случай из собственной жизни, но такой, что никто ему не поверит.
– На Украине это было, я и мой отец (мне было тогда лет 16) работали на про-кладке железной дороги. Мой отец был десятником, а я у него вроде адъютанта по разным поручениям. Было лето. Отец послал меня отнести белье рабочих в ближайшее село для стирки.
В селе мне попалась вдова, которая охотно приняла заказ на стирку. Когда сгово-рились о цене и обо всем прочем, вдова пригласила пить вместе с ней и дочерью чай. Я не отказался, сели за самовар. Пьем. И тут я увидел висящий на стене расшитый странным узором пояс. Я заинтересовался его странным видом. Вместо объяснения, мне предложили примерить его на себе, в этом охотно мне помогала дочка. Потом я увидел, что она, глядя на меня, старается удержаться от смеха.
Я взглянул на себя и обомлел: я перестал быть человеком и превратился в волка с серой шерстью на теле и с когтистыми лапами вместо рук. Мало того, мышление мое изменилось и стало волчьим. Сидеть за чайным столом в комнате противоречило моей волчьей натуре, мне нужны были лес и простор полей. Окно комнаты было открыто, и я выпрыгнул в него во двор, а потом через огороды в поле и помчался в чернеющий вдали лес. Я сознавал, что стал тем, что в народе называют волколаком, то есть обо-ротнем. Я ломал голову, как избавиться от угнетающего меня положения, но ничего не мог придумать. Через какое-то время я встретил другого такого же «волка», как я сам. Мы дружески обсудили ситуацию. Нас обоих стал мучить голод, и мы составили план, как утащить овцу из деревенского стада и насытиться, но у пастуха оказались очень бдительные собаки.
Прошла ночь. Мой товарищ решил продолжить охоту в одиночку и покинул ме-ня. За это время голод стал еще мучительнее, и я решился на отчаянный шаг: пойти в деревню, стащить там что-нибудь съестного. Стояла страда. Население почти целиком находилось на сенокосе. Деревня полностью была безлюдной, когда я мчался по улице, и вскоре мне удалось проникнуть в незапертую избу, где на столе лежали каравай хлеба и прочая снедь. Я набросился на них с чисто волчьим аппетитом, но не успел полностью насытиться, как услышал приближающиеся на улице голоса. Я бросился вон во двор, а оттуда, перепрыгнув через забор, побежал дальше к лесу. Но, к неопи-суемой моей радости, увидал, что я по-прежнему человек и мне незачем бежать.
А превращение это объяснить просто: в заборе, через который я прыгнул, был торчащий, как мизинец, сучок. Во время моего прыжка колдовской узорчатый пояс зацепился за этот сучок, и я выскользнул из него, и чары его прекратились. Так я опять стал человеком...
Рассказчик замолчал. Молчали и мы – слушатели. Это молчание у многих про-должалась долго, потом перешло в сон. Некоторые же высказали несколько недобрых замечаний по поводу рассказчика: повествование не вызвало того чувства удовлетво-рения, которым обычно сопровождается хороший рассказ о чудесном. В чем же дело?
Есть граница, за которой самый маловероятный рассказ о чудесном принимается с верою, но, перешагнув эту границу, становится противным разуму и отрицается. Превращение человека в волка перешагнуло эту границу и сделало рассказ неприятным и неприемлемым. Этот рассказ не сблизил рассказчика с аудиторией, а, наоборот, как бы усилил отчуждение. Некоторые даже стали называть его волком. И хорошо, что через несколько дней его перевели в другую камеру.
На днях мы закончили читать книгу «Мифологические рассказы русского насе-ления Восточной Сибири». В ней приведены описания 444 удивительных случаев. Описания представляют записи рассказов конкретных людей, имена рассказчиков и название местностей приведены в книге. Почти во всех случаях их рассказы можно назвать показаниями живых свидетелей, и, следовательно, они заслуживают доверия. Я был весьма удивлен, когда в этой книге встретил рассказ о человеке, превратившемся в волка, а потом снова ставшем человеком.
Приводим его полностью.
370. ... Там за Хребтом больше вот этих чудес творилось, чем у нас. Там то люди такие, то ли че?! И вот с Запада приезжали в тридцать пятом году, вербованные. Раз-говоришься – рассказывают. (...) Это Глаша рассказывала.
Дедушка у ей, когда армию служил, (царско еще было время-то, он у нас здесь, на Востоке, служил), и с армии домой не вернулся на Запад. Здесь женился, дети пошли, потом внуки, состарился, так здесь и умер. (Они жили в Мирсаново.)
И вот, говорю, я уже больша была:
– Дядька, пошто ты никогда не съездишь погостить на родину?
– А ну, внученька, делать нечего.
А вот уж правда или неправда?.. Друг будто бы дедушкин любил, значит, девчон-ку, а родителям она была не нужна. Родители сватали из другого дома за его невесту: те богаты были. Но у ей каки-то недостатки, как вроде уродлива была та девчонка. А он хороший парень, но он бедный был. А вот потому и хотели родители разбогатеть, что больше приданого будет. Он все же никак не согласился, не согласился на ней же-ниться, мол, не нужно мне ваше приданое и все такое. И ушел из дому. Ушел из дому в работники. Договорился с девчонкой-то: мол, буду работать, где-нибудь все равно заработаю и тебя потом возьму. И его превратили в волка, вот эти богаты-то. И вот он ходил: летом в лесу живет, а зимой, гыт, приходил на завалинку. Лягет и лежит. Ну, волк и волк, обыкновенный волк! И вот мать его кормила зимой. Она знала! И вот на сколько лет его заэтовали, он столько лет проходил волком, а потом стал человеком. (Это вот как сказка-то «Аленький цветочек-то» есть, точно. Но это правда было. Вот если Глаша врет, то и я вру.)
И дедушка-то поэтому туда и не вернулся. Говорит:
– Нет. А меня така же судьба ждала, как моего дружка. А теперь куда я поеду? Я уж старик, все у меня здесь: и дети, и внуки. Здесь умирать буду, здесь как вроде втора родина. А когда в молодости был, я туда боялся глаз показать: меня, гыт, ждала его судьба...


Гуляют... вещи


Вы уже знаете, что предметы могут пе-редвигаться мыслью или психической энергией. Спросят невежды – почему не всем и не всегда подвластна огненная энергия мысли?
«Мир Огненный», ч. 3, § 501.

Что вещи могут внезапно приобрести способность двигаться – об этом я впервые прочел в тоненькой книжке, изданной до революции. В ней описывались странные со-бытия, происходившие в доме этапного коменданта (в книжечке указывался его точный адрес). После отправки одной из очередных партий арестантов в его доме вещи сами стали время от времени передвигаться по воздуху с одного места на другое. Например, ножницы с комода самостоятельно перелетали на стол, а один раз горстка горячих углей из печки перенеслась в спальню под кровать и подожгла матрац...
Второй раз я слышал о подобном явлении из уст почтенного коммерсанта, торго-вавшего на одной из станций Китайской Восточной железной дороги, – это были или ст. Хайлар, или ст. Маньчжурия. Он рассказал о русской девушке, нанимающейся в прислуги. Она обладала странной способностью – ¬стоило ей рассердиться, как некото-рые вещи приходили в движение: горшок с кухонной полки сам перескакивал на стол; засунутые в печку поленья дров с грохотом вылетали на пол... Из-за этого хозяева опа-сались нанимать ее в услужение.
В третий раз мне об этом рассказал сам очевидец, тихий, спокойный и ласковый крестьянин из Херсонской области, с которым я несколько лет провел вместе на По-лярном Круге.
В деревне, где родился и проживал рассказчик, один крестьянин чем-то прогневал колдуна из соседнего села. С тех пор вещи крестьянина стали сами приходить в дви-жение не только в избе, но и во дворе. Иногда люди собирались по вечерам у ворот этого хозяина поглазеть как на цирк, что будет твориться во дворе.
Сам рассказчик был дружен с сыном этого крестьянина. Однажды в воскресный вечер он играл в карты у своего приятеля. В комнате, кроме их двоих, никого не было. Вдруг тяжелый медный самовар, до сей поры спокойно стоявший в специальной нише, устроенной в стенке печки, «вышел» оттуда и, описав изогнутую траекторию, плавно опустился перед играющими.
Хотя подобные явления стали привычными для обитателей дома, но все же они неприятно действовали на нервы, а главное – порождали нежелательную известность... Хозяин решил покончить со всем этим и, так как считал, что во всем этом были вино-ваты «черти», пригласил священника. Тот отслужил в доме молебен. По окончании этого «мероприятия» священника пригласили за уставленный добрым вином и едою стол, который был накрыт во дворе под развесистым деревом. Только священник и хо-зяин успели «пропустить по маленькой», как произошло нечто неожиданное: откуда-то в конце двора появилась отрезанная с копытами баранья нога; неторопливо, мелкими шажками, точно ею орудовал живой, но невидимый баран, она медленно «шла» к накрытому столу. В этой «акции» скрывалось явное издевательство над только что со-вершенным молебном – подчеркивалась его «неэффективность»... Во всяком случае, так понял происходящее священник и, сделав отсюда соответствующие выводы, пус-тился наутек...
Сделал выводы и хозяин дома. Вооружившись бутылкою водки, он поехал к кол-дуну мириться. Тот проявил покладистость, они выпили, потолковали об урожае, и после этого вещи перестали «ходить».

* * *

Очевидец рассказал мне, что его знакомый – не колдун и не маг, а самый обыкно-венный человек, притом любящий выпить, – в присутствии ряда зрителей проделывал следующее.
Перед ним ставили на стол налитую рюмку вина, исполнитель психического фо-куса стоял «руки по швам» и сосредоточенно смотрел на нее. Через некоторое время рюмка сама медленно поднималась в воздух, точно ее несла живая невидимая рука, и опрокидывалась в рот «мага».

Как это осуществляется? «Не одним только способом можно убить кота» – -говорит английская пословица; так и тут способы могут быть разные. Самый про-стой из них – экстериоризация астральной руки, другими словами – выделение руки тонкого (душевного или астрального) тела из телесной руки. Оставляя плотскую ру-ку висящей «по швам», «маг» мысленно действует невидимой астральной рукой точ-но так же, как действовал бы плотской рукой. Такую способность можно вырабо-тать длительными, специально существующими для этой цели упражнениями. Воз-можно и привлечение к таким деяниям существа определенной категории из разнооб-разного населения невидимого физическому зрению мира.
В качестве иллюстрации к сказанному привожу пример из огромного научного труда Е. П. Блаватской «Разоблаченная Изида».
На базаре в Индии выступал фокусник, буквально творящий чудеса. Присутст-вующий при этом миссионер-европеец обвинил фокусника в том, что свои чудеса он творит с помощью Дьявола и что он сам – слуга Дьявола. Такое заявление чрезвычай-но возмутило фокусника. Он назвал миссионера лжецом и пояснил, что помогающий ему дух его раб и уже несколько сотен лет служит его семье.


Что это было?


Я только закончил институт и перед тем, как поехать молодым инженером на ме-сто назначения, приехал домой в деревню к родителям. Так сложилась обстановка, что не был я у них лет пять. Ну, конечно, радость... Родственники набежали... Многое из-менилось...
Пожил денька два. Как-то иду по улице, и тут мне навстречу дядя. А жил он в другом конце деревни и был, как у нас говорят, «непутевый человек», сильно пил, и поговаривали, что он с нечистой силой знается. Как я его увидел, мне та нечистая сила и припомнилась. А дядя уже подходит ко мне, здоровается и говорит:
– Вот что, Сеня, ты что хошь делай, а пол-литра мне поставь – ¬опохмелиться хо-чу, умираю... А я, даже не подумав, как-то сразу бабахнул ему:
– Ладно, дядя, поставлю, а ты меня колдовать научи.
Дядя сразу посерьезнел, пытливо на меня взглянул, потом сплюнул и, помолчав немножко, сказал:
– Дело это грязное и тебе ни к чему.
– А может, – говорю я ему, посмеиваясь, – и дела тут никакого нет; зря про тебя болтают люди, а ты морочишь им головы?
– Ну, этого ты не говори: что я знаю, то я знаю!
– Знаешь, так покажи что-нибудь!
– А не струсишь? И бутылку поставишь?
– Я же сказал – поставлю.
– Пошли со мной!
Привел он меня в свою избу – пусто все, лавки да стол: бобылем жил дядя.
Велел он мне стоять смирно да глядеть и не вмешиваться, а сам стал что-то на-шептывать. Прошел какой-то пустяк времени, и из-под стены на пол выбежала мышь – выбежала и перед собою колокольчик по полу катит и ничуть нас не боится. Подкатила звонок к ногам дяди и остановилась. Дядя нагнулся, взял колокольчик и начал звонить. И тут началось такое, что у меня мороз по коже прошел. Из-под стены начали выползать различные гады: змеи, лягушки, жабы и невиданные паукообразные – весь пол ими кишмя кишит... Я дернулся, с испугу хотел на стол вскочить, но дядя одернул меня и зашипел:
– Не смей! Виду не подавай! Они тебя не тронут!
Тут он опять начал звонить, и вся эта нечисть стремительно начала уползать об-ратно под стену. Через несколько мгновений ни одного гада в комнате не было – оста-лась только одна мышь у ног дяди. Он нагнулся и положил перед ней колокольчик – она мигом откатила его к стене и исчезла. Дядя насмешливо повернулся ко мне:
– Видел?
– Видел, дядя.
– Ну то-то.

* * *

Здесь могло быть волевое воздействие: то, что видел рассказчик, могло быть ментальной (мысленной) картиной, которую дядя создал в своем воображении и гип-нотически навязал зрителю.
Могло быть и другое волевое воздействие. На эволюционных ступенях невидимо-го мира имеются бесформенные существа, которым придает форму воображение смотрящего на них человека. Такими могли быть земноводные, продемонстрирован-ные дядей, воображение и воля которого придали им форму.



Из жизни маленького человека


Он был маленьким не только по своему общественному положению, но и мал ростом, скромен, чрезвычайно покладист и уступчив во всем, в чем только можно ус-тупать. Последняя черта, как мы увидим из дальнейшего, не всегда приводит к добру...
Он сам мне рассказал свою жизнь – рассказал тихим голосом, который тонул в гуле других голосов в бараке заключенных на Полярном Круге. На дворе была пурга; электрические лампочки под потолком слабо горели красноватым светом и при силь-ных порывах ветра слегка покачивались. Мы сидели на нарах близко друг к другу, как два заговорщика, и я нагнулся к нему, чтобы лучше слышать: ведь не так уж часто де-лятся с нами искренними излияниями души...
Он вырос в Риге, и все детство и юность его были связаны с мрачным, старинным, построенным из булыжника домом с довольно большим двором и несколькими посаженными там деревьями.
В этом дворе он малышом начал свое знакомство с миром. Дом был многоквар-тирный, жили в нем немцы и латыши. Дети их, из года в год вместе играя во дворе, легко овладевали обоими языками. Эдуард (так звали рассказчика) любил играть с ма-ленькой немкой Бертой из соседней квартиры. Когда выросли, пути их разошлись...
Маленький, робкий, стеснительный тихоня Эдуард насилу устроился на скромную должность в почтовом ведомстве, а Берта... На Берту обратил внимание крупный рижский коммерсант (правда, женатый) и принял ее на службу в свою контору. С тех пор Берта стала красиво одеваться, у нее появились деньги, и она даже переехала от матери на другую квартиру якобы потому, что та ближе к месту службы... Так тяну-лось довольно долго, как вдруг в семье коммерсанта разразился грандиозный скандал – ¬жена потребовала, чтобы Берта была немедленно уволена. А так как оборотный ка-питал коммерсанта в значительной части состоял из крупного приданого жены, – пришлось уступить... Берта переехала обратно к матери. После этого, конечно, смешно было надеяться, что на ней женится зажиточный бюргер.
А за это время умерли родители Эдуарда. Тут, право, ему надо бы жениться, чтоб не оставаться одному в пустых комнатах, но как он мог это сделать, когда у него про-сто не хватало духу подойти к девушкам... Ведь они явно предпочитали других – вы-соких, стройных, и не раз заставляли его мучительно переживать свою неказистость. Он был болезненно чувствителен, боялся отказа, насмешек, боялся, что нанесут новые раны его мужской гордости, – и замкнулся в себе...
А между тем ему хотелось любви не меньше других, хотя он никому в этом не признавался. А может быть, даже и больше, потому что у него была нежная душа меч-тателя. Он так бы и остался холостяком, если бы не опытная в любви женщина, кото-рая взяла инициативу в собственные руки...
Случилось так, что, возвращаясь со службы домой, он на лестничной площадке столкнулся с Бертой. Она тепло выразила ему дружеское сочувствие по поводу смерти родителей, ласково с ним разговаривала, напомнила о совместных играх в детстве. Увлеченная воспоминаниями, она приблизилась и положила свои ладони ему на плечи. В голову ударил ее аромат – не духов, нет! Он чувствовал аромат молодого женского тела... У него захватило дух, стало трудно дышать, он не мог выдавить из себя ни слова. В эту ночь он очень плохо спал...
Потом они встретились еще, и как-то вечером она постучалась к нему в дверь: ей срочно понадобились какие-то сведения... Он пригласил ее войти срывающимся от волнения голосом.
Подробности той встречи он мне не рассказал, только сообщил, что, когда Берта уходила, между ними уже твердо было решено: они поженятся.
После свадьбы одно время он действительно был счастлив (а, может быть, и она тоже). Он приносил и отдавал ей все до копеечки заработанные деньги, помогал сти-рать, убирать; и Берта часто находила свои туфли до блеска начищенными. Но потом что-то «нашло» на Берту: она стала охладевать к нему... Иногда, возвратившись со службы, он находил ее пьяной, а на столе остатки закусок и пустые бутылки.
– У тебя кто-нибудь был? – спросил он однажды.
– Да, были! – пьяно закричала она.
– Есть люди, которые ценят меня и удивляются, как я могла выйти за тебя... У-у! Слюнтяй!.. Ненавижу!..
Он замолчал, удалился на кухню и сидел там, пока Берта не легла спать.
Подобное стало повторяться все чаще. Эдуард получал доказательства, что пока он на службе, к жене приходят приятели по той, другой жизни (когда коммерсант во-зил ее по ресторанам), что жена изменяет ему явно и бесстыдно...
Он все терпел, не возражал ей, ничего не спрашивал: думал – ¬образумится...
Но через какое-то время жена перестала его пускать на супружескую кровать и, как бы издеваясь, клала с собой в постель кота...
Он примостился на диване, по утрам сам готовил себе кофе, пока Берта спала, ти-хо уходил на службу и думал, думал...
И надумал – оформился матросом на пароход дальнего плавания и исчез из горо-да.
Жена столь решительного поступка от него никак не ожидала и поначалу даже была удивлена его «выходкой», но все же об исчезновении мужа сообщила посетив-шим ее приятелям со смехом. Приятели почему-то не особенно обрадовались этой вести, а когда она по истечении месяца намекнула, что ей нечем платить за квартиру, они, правда, тут же собрали требуемую сумму, но после этого ни разу больше не при-ходили...
Начались поиски работы – ее не было, или же это была такая работа, к которой совершенно не лежала душа. Набегавшись по различным учреждениям, она, усталая, возвращалась домой. Матери уже не было: ее похоронили еще раньше, в то беззабот-ное время, когда Эдуард каждое утро целовал свою обожаемую Берту, уходя на служ-бу. А теперь жизнь неслась мимо нее, и она оказалась в ней лишней.
Как ни долго было плавание, пароход с Эдуардом на борту снова вернулся в Риж-ский порт. Возвращение в родной город сильно взволновало его, что было вполне ес-тественно: раньше никогда не приходилось надолго покидать родные места. На при-стани толпился радостный, суетящийся народ, пришедший встречать возвратившихся моряков. Жены пришли встречать мужей – улыбки, объятия, поцелуи, кое-где цветы...
И тут Эдуард остро ощутил, что он одинок; что никому нет дела до того, приехал он или нет... Мог бы и не приехать, и никто бы этого не заметил – он никому не ну-жен...
Затемнилась при этой мысли вся радость возвращения. Хмуро прошел, не глядя ни на кого, через толпу на пристани и двинулся дальше... Куда? Сначала он сам этого не знал, но потом стал отдавать себе отчет, что его неотвратимо тянет взглянуть на покинутый дом, и он идет туда, где провел детство и где ему преподнесли отраву, ко-торую он принял за любовь.
Но, странно! Он вдруг поймал себя на мысли, что у него нет злобы к Берте за об-ман, потому что этот обман был невыразимо сладок, пока не открылся, и что если бы Берта не сбила его с той уныло-однообразной тропинки, по которой он шел до памят-ной встречи с нею, то не было бы мук, но не было бы и радости... А что в конце концов лучше: жить, как серый камень, или же превратиться в натянутую струну, из которой смычки Скорби и Ликования поочередно извлекают свои мелодии!..
Путь от пристани до дому был неблизкий: он пересаживался с трамвая на трамвай, благо, знал все маршруты, как свои пять пальцев, но не мог составить никакого плана действий. «Э-э, там видно будет!» – решил он наконец.
Уже зажглись вечерние огни, когда он очутился перед огромными дубовыми во-ротами с калиткой, ведущей во двор его дома. Во дворе, кроме ребятишек, никого не было. Он прошмыгнул к ближайшему дереву, стал за ним и начал наблюдать за окнами своей квартиры – света не было. Наверное, Берта еще не вернулась, а может, она переехала к кому-нибудь из тех, с которыми... Может быть, там теперь другие жиль-цы?..
Последнее предположение ему явно не понравилось. Ключ от квартиры был в кармане. Он решил выяснить, ведь в конце концов там остались его вещи, которые могли понадобиться...
Он удивлялся, пока поднимался по лестнице, отчего так страшно колотится серд-це: неужели для него что-нибудь да значит женщина, которая так подло с ним посту-пила?..
Ключ щелкнул в дверях – он вступил в полную темноту передней. Когда рука в привычном месте нащупала выключатель и вспыхнул свет, он увидел перед собой Берту. Она стояла в дверях комнаты и была даже принаряженной. Очень спокойным голосом она произнесла:
– Я ждала тебя гораздо раньше: в пароходстве сказали, что прибытие ожидается к обеду.
Затем быстро подбежала, охватила его шею руками и зашептала:
– Я была дура!.. Я была так одинока... Бей меня, если хочешь!..
Мог ли он ее бить? Мог ли он ей в чем-либо отказать? Эта женщина когда-то вла-стно взяла его, и, если бы не взяла, он, может быть, никогда и не отведал бы дурманя-щего напитка любви, который могут сварить небо и земля только вместе, но никогда – порознь.
У Берты даже стол оказался празднично накрытым. Садясь за него, Эдуард взгля-нул на диван, где обычно должен спать кот, но его там не было. Поймав его взгляд, Берта коротко бросила: «Потерялся».
Старые, с детства знакомые предметы снова окружали его; стало необычайно уютно... Где-то на задворках сознания хитрая старушонка с ехидно поджатыми губами – житейская мудрость – зашамкала:
– Не выдержит она жизни с тобою: ты скучный – сорвется...
– Уйди! – вырвалось у него, – хоть день, да мой!..
– Ты что-то сказал? – уставилась на него Берта.
– Нет, ничего! – ответил он и, медленно привлекая ее к себе, обнял...


* * *

В том, что мы рассказали о жизни маленького человека, нет ничего непонятно-го, таинственного, потустороннего или страшного. Тем не менее, последнее в нем участвовало, и все, рассказанное нами до сих пор, только фон, на котором разыгра-лось странное событие. Рассказала об этом Берта.

После неудачных поисков заработка она впала в очень подавленное состояние. На ней буквально сказалась старинная поговорка: «Что имеем – не храним, потерявши – плачем». Она осознала, что Эдуард положил к ее ногам всю жизнь целиком, без остат-ка.. И тем, другим, она была нужна лишь как временная игрушка... Появилось желание, чтобы Эдуард вернулся, но мог ли он с ней помириться?
Во время тяжелых раздумий одна из подруг посоветовала сходить к древнему старику, который достоверно предсказывал будущее, и сама вызвалась проводить к нему, так как ей тоже хотелось кое-что узнать.
Повела она ее куда-то на окраину Риги, где теснились друг возле друга маленькие домики. Тут их и принял одинокий старик-ведун. В домике была всего одна комната, так что посетители, если их было несколько, могли слышать, что говорил старик каж-дому из них. Подруга уступила Берте первую очередь, и старик в точности предсказал ей возвращение Эдуарда и что они помирятся, указал сроки. Затем перед стариком села подруга. После того как ведун изложил ей все, что она хотела узнать, он сказал:
– Я стар, очень стар, даже старше, чем люди думают, и мне пора умирать. Но я должен кому-либо передать свое искусство с тем, чтобы тот в свою очередь передал его другому, когда придет его час. В тебе я вижу способности к нашему делу, прими от меня мое знание, и ты проживешь жизнь в богатстве, без забот – денег у тебя будет достаточно, а если кого полюбишь – не устоит он против твоих чар. Решай, доченька, упустишь случай – пожалеешь!
С затаенным дыханием подруга выслушала речь старика, и какая-то борьба нача-лась в ней. С одной стороны, это было очень хорошо: она мечтала о такой беззаботной жизни, а с другой – чудилось что-то неладное... Прошла минута, другая – старик ждал ответа. Она уже было решила согласиться, когда у нее непроизвольно вырвался во-прос:
– А что будет, если я, когда настанет мой смертный час, не найду человека, со-гласного принять от меня знание?
По сморщенному, как маска старости, лицу предсказателя проползла гримаса ужаса.
– Тогда, – сказал он с дрожью в голосе, – придут черти и по кусочкам отщиплют у тебя мясо с костей.
– Не надо мне твоего искусства! – воскликнула девушка, и обе подружки поспеш-но ушли.
Две недели спустя они прочли в газете о загадочном убийстве. Был убит одинокий старик, живший на окраине Риги в собственном домике. Соседи, заметив, что старик долгое время не открывает ни дверей, ни ставень своего жилья, дали знать в милицию. Когда на стук милиционера никто не отозвался, взломали дверь. То, что они увидели, леденило душу: от старика остались на полу одни лишь кости... Мясо было отделено от костей кусочками, которые тут же валялись на полу. Но самым загадочным и неразрешимым в этой истории оставался вопрос – каким образом убийца мог проникнуть в дом, если дверь и ставни были изнутри заперты на засовы и были целы и невредимы?

Привидение


По поручению редакции я должен был посетить старую одинокую женщину. Раз-добыл адрес и пошел. Ее квартира на третьем этаже. Поднимаюсь. На втором этаже вижу: навстречу мне идет дама, вся в черном, лицо под черной вуалеткой. Ну я, ко-нечно, посторонился, пропустил ее и стал было подниматься выше. Но что-то застави-ло меня тут же обернуться и – дамы нет, исчезла... Сойти вниз она бы еще не успела, даже до первого этажа. Все же я бросился вниз. Нет. И зайти на второй этаж, в какую-либо квартиру она тоже не могла – услышал бы, как открывалась дверь.
Удивился я такому быстрому исчезновению, стал подниматься наверх, стучу в дверь – на каждом этаже только по одной квартире. Спрашиваю нужную мне женщи-ну. А мне отвечают: сегодня умерла! Хозяйке одной из квартир, открывшей мне дверь, я рассказал, что встретил на лестнице какую-то даму и описал ее наряд. Та удивилась: «Покойная, – говорит, – ¬ходила именно в таком костюме». Ушел я в полной растерян-ности.
* * *

Приведенному случаю можно дать довольно простое объяснение: умершая, как подавляющее большинство людей, не была осведомлена (или была недостаточно ос-ведомлена) о жизни человеческой души после смерти в условиях существования в Тон-ком (астральном) мире. Подобно многим умершим, она сразу после смерти не поняла, что с нею произошло, и по-прежнему считала себя живой в физическом значении этого слова и поэтому продолжала вести себя, как таковая. Она надело свое обычное черное платье, не сознавая, что это не ее прежнее платье, о мыслеобраз, неосознанно ею тут же созданный, ибо в Тонком мире мысли творят реальные для того мира предметы.
Вместо доступной душе возможности переноситься по воздуху в другие сферы она, как обычно, решила выйти и спуститься по лестнице, где и встретилась с рассказ-чиком. Последний, надо полагать, обладал в небольшой степени ясновидением, чему могли способствовать удачно сложившиеся атмосферные условия, благоприятные для частичной материализации. Во всем этом случае не было ни «предзнаменования», ни особого «явления»; это был только небольшой всплеск волны огромного океана окру-жающей нас незримой жизни.


Из письма друга


«Я гуляла с собаками в лесу, что невдалеке от нашего дома. Было солнечное утро, время – половина десятого. По аллейкам спешили запоздалые студенты, и собаки ку-выркались в шуршащих листьях у моих ног. Вдруг я услыхала донесшийся издалека детский крик: «Мама! Мама! Мама!» Кричал ребенок, кричал не «ма-а-а-а-ма» при-зывно, а так, словно хотел успеть остановить человека перед обрывом или ямой. От-чаяние в голосе и «скорей, скорей» слышалось в этом крике. Я сняла даже платок, чтобы открыть уши и слышать яснее. И голос доносился с той стороны, где я испытала тяжелую минуту недели две тому назад.
Я тогда также гуляла с собаками и со мной был мальчик-сосед, тоже с собакой, – она отбежала от нас и вдруг призывно залаяла. Мои собаки помчались к ней, подошли и мы с мальчиком. Из земли, вернее, из кучи гнилого мяса в земле торчала трубчатая кость, по величине такая же, как человеческая предплечевая. Мальчику сделалось дурно да и мне стало не по себе при виде этой гнили. Но когда мы отошли, мальчик сказал: «Это кость ребенка». Тогда и мне дурно сделалось. Мои собаки обычно хвата-ют всякую падаль, а эту кость не взяли, даже попятились от нее. Я, конечно, позвонила в милицию, так как были слухи, что не так давно пропала одна девочка. Ее так и не нашли.
И вот, когда я услышала призывный детский голос, я, каюсь, не нашла в себе храбрости пойти на голос, да и он уже прекратился. Крик-то мне послышался с той стороны, где мы нашли кость. Но о ней я в то утро и не подумала, только позднее все вспомнила и сопоставила...»

* * *

Кто бы что ни делал или ни говорил – все запечатлевается в пространстве, ста-новится достоянием хранилища Беспредельности. Неизгладимы эти письмена; они – единственная беспристрастная история всего сущего. Иногда эту историю называ-ют памятью Логоса. У человека нет своего склада памяти в мозгу, куда могли бы отложиться события его жизни, – память человеческая есть только человеческая способность читать историю своей собственной жизни по ее отпечаткам в пространстве, то есть пользоваться памятью Логоса. Обычный, среднего развития человек может прочитать в этой памяти лишь то, что сам туда сложил: но при значительной, более высокой степени сознания ему становятся доступны и остальные записи, другими словами – ему открывается историческое и доисторическое прошлое; он видит древние походы и битвы, возникновение и падение царств и самого себя в различнейших ролях, какие он играл в великой, продолжающей и ныне развертываться драме ЖИЗНИ.
На этом основана психометрия – способность, например, взяв в руки вещь незна-комого человека (некоторые прикладывают ее ко лбу или к солнечному сплетению), вызвать перед мысленным взором образ ее владельца, описать его наружность, а иногда даже назвать его имя. В моей памяти таким психометром в г. Шанхае был доктор Букбиндер, который иногда выступал с публичными сеансами такого рода. Психометрическая способность не относится к чрезвычайно редко встречающимся. По исследованиям профессора Дрейпера, из каждых четырех человек один, хотя бы в небольшой степени, обладает этой способностью. Сильным психометром была жена профессора Дрейпера, и он часто пользовался ее способностью в своих исторических исследованиях.
Сильные, отпечатавшиеся в пространстве чувства при благоприятных условиях могут иногда проявляться, то есть стать доступными физическому восприятию. Так, например, на давно затихших, травою поросших полях сражений люди иногда слышат конское ржание, стоны и крики сражающихся.
Смертельный испуг девочки, оказавшейся в руках мерзкого двуного человеческого отброса, конечно, со страшной силой запечатлелся в Пространстве и в описанное утро вызвал реакцию чуткого слуха, причем, как это часто бывает, слышавшая мог-ла быть обладательницей небольшой степени яснослышания, которое при удачных космических токах иногда сильно проявляется. Утверждаю это но основании моего персонального опыта.
В одно летнее утро, идя по улице г. Балхаша, я остановил трех подряд повстре-чавшихся мне женщин, задавая им один и тот же вопрос: не слышат ли они в донный момент колокольного звона?
Все трое ответили отрицательно, несмотря на то, что я слышал его громко и отчетливо.


Психометрические способности доктора Букбиндера


Его уже нет. Те, кто помнят его, рассказывают, что он иногда давал публичные сеансы. В помещении, назначенном для сеанса, ставили стол, на который желающие посетители могли класть какую угодно им принадлежащую вещь, но при одном не-пременном условии: это должен быть предмет, более или менее длительное время со-прикасавшийся со своим владельцем, скажем, носовой платок, часы, расческа, голов-ной убор и т. п., короче говоря, вещь, в достаточной степени насыщенная магнетизмом своего носителя. Вещи клали в отсутствии доктора. Посетители рассаживались, потом появлялся доктор Букбиндер.
Он подходил к столу и брал в руки первую попавшуюся ему вещь. По его лицу было видно, что он делает какое-то усилие, и после этого он безошибочно называл имя владельца вещи (хотя до этого не знал его) и добавлял при этом кое-какие подробно-сти, касающиеся его наружности и образа жизни. Интересно было то, что при этом он иногда заглядывал как в прошлое, так и в будущее клиента. Так, например, однажды, назвав имя владельца вещи, он указал, что у того имеется без вести пропавший на войне брат, которого он напрасно считает умершим и что пройдет немного времени и от брата придет письмо; он даже назвал дату получения письма. Впоследствии все ска-занное оказалось правильным.
Мое отдаленное соприкосновение со способностью доктора Букбиндера про-изошло при следующих обстоятельствах.
Мы жили в Маньчжурии, в г. Харбине, когда моей жене понадобилось поехать в Шанхай. Путешествие по железной дороге и морем на расстояние полторы тысячи ки-лометров туда и обратно и пребывание в Шанхае должны были занять недели две, по-этому для ведения хозяйства в нашем доме была приглашена соседка. Спустя неделю после отъезда жены я, вернувшись с работы часов в 5 пополудни, застал своего сына в очень тяжелом состоянии: он лежал на постели с температурой около 41 градуса. Ока-залось – он «перекупался» на Сингарийском пляже: подолгу загорал и опять бросался в воду... Вместе с приглашенной соседкой мы целый вечер хлопотали около больного, давали жаропонижающие средства и т. п. Наши усилия, как говорят, «увенчались ус-пехом», температура спала, больной уснул.
Спустя еще одну неделю мы получили от жены телеграмму о приезде, и я пошел на вокзал встречать. Чуть ли не первыми словами жены был вопрос, что случилось с нашим сыном такого-то числа (день его заболевания). Я удивился и в свою очередь за-дал вопрос, почему ее интересует именно этот день. Тогда она рассказала, что, услы-шав от своих знакомых в Шанхае об удивительной способности доктора Букбиндера, она решила пойти к нему на прием, как к врачу, но вместо медицинской помощи по-просила его сказать что-нибудь о молодом человеке, своем сыне, фотографию которо-го ему вручила.
Доктор безошибочно назвал его имя и сказал, что молодой человек болен. Далее он подробно описал комнату, где больной находился, указав при этом, что за ним уха-живают мужчина в очках (я) и средних лет брюнетка (соседка). Были указаны еще и другие подробности, которых сейчас не помню, но факт оставался фактом, даты сов-падали, и духовное зрение (психология) доктора Букбиндера стало неопровержимым.
Мир его праху!


Женщина в белом


Обычно она является героиней душу леденящих рассказов про старинные замки, где ее появление в пустынном зале, в конце темного коридора или при лунном свете на развалинах знаменует надвигавшуюся катастрофу или, по меньшей мере, чью-то смерть. Описываемое же мною явление совсем иного порядка...
Знает ли человек меру своих страданий? Нет, не знает; ему всегда кажется, что уже предел и большего он вынести не сможет. А если бы знал, что осталось ему дост-радать не так уж много или только чуть-чуть, – терпел бы человек; в том-то и дело, что он не знает!
... Эльза шла, вернее, почти бежала по направлению к лесу с твердым, непоколе-бимым решением повеситься. К горлу все еще подступали спазмы слез, которые она выплакала перед тем, как принять окончательное решение. А когда оно было принято, то уже почти хладнокровно выбирала веревку; сначала хотела было взять бельевую, но та оказалась старенькой, полугнилой и могла не выдержать тяжести тела. Остановила свой выбор на вожжах – те не порвутся.
Так с мотком вожжей в руках добиралась она полевой дорожной к виднеющемуся невдалеке лесу, а за ней по пятам и впереди нее шли-теснились, как бы наступая друг на друга, образы и эпизоды прожитой, такой совсем еще недолгой жизни; прямо ска-зать, толпою шли...
Была там и маленькая вихрастая белокурая девочка-сероглазка с мило улыбаю-щимся детским личиком. Приложив пальчик к губам, она оборачивалась, словно соби-раясь шепнуть какой-то радостный детский секрет... Шла задумчивая, с глубокими вдаль глядящими глазами взрослая девушка: у той мечты настолько сливались с дей-ствительностью, что и не разберешь, где кончается одно и начинается другое... Шла невеста в фате и цветах... тут же была и ее мать, сгорбленная старушка, – она медленно переставляла много походившие на своем веку старые, ревматические ноги...
И вспомнила Эльза, как она, будучи вот той, с задумчивыми глазами, шла летним днем по высокому косогору. Так ласково светило солнце, и малые лодочки-облака плыли по голубизне...
И лежал перед Эльзой пологий скат в широкий овраг, на дне которого струилась речка с ветвистыми деревьями по берегам; за оврагом поднимался устланный нивами, как разноцветными скатертями, высокий увал, увенчанный лесом. Тихие и уютные домики с садиками раскинулись по низу оврага и казались игрушечными. Теплый ве-терок чуть-чуть дул в лицо, ласкал щеки и шаловливо играл выбившимися из-под ко-сынки локонами; в сизую дымку укуталась даль. И хотелось раскинуть руки, как кры-лья, и лететь над этой дивно-прекрасной Землей, посылая ей свои объятия и поцелуи... Как у нее тогда вздымалась грудь в радостном томлении любви ко всему, что видели ее мечтательные глаза!..
Вдруг произошло замешательство: образы заторопились, заспешили и начали пе-репутываться. Исчезла улыбка на детском лице – ее заменил смертельный испуг; иска-зилось страданием задумчивое лицо девушки, и слезы полились из глаз... Старая мать быстро засеменила плохо гнущимися ногами, и все в страхе побежали вперед: за ними гнался откуда-то появившийся взъерошенный пьяный мужчина с крепкими кулачи-щами, дико вращая осоловелыми глазами, – муж Эльзы. И бежавшие поднялись в воз-дух, как стая воробьев, которую напугал ястреб.
Теперь перед глазами ее мелькало только одно его лицо – оно заслонило все... Вот таким злобным, с трясущимися губами было оно, когда муж первый раз после свадьбы ее избил... А вот таким цинично-равнодушным оно было, когда в ответ на признание Эльзы, что она беременна, коротко и безапелляционно заявил, точно сплюнул:
– Выкурить квартиранта!
Ну, как она могла так ошибиться в этом человеке! Почему она не послушалась матери: та сразу сказала – пропойца! Но тогда он совсем не казался таким... Но зато как он потом преследовал мать! Оттого-то она вскоре и в могилу сошла... Может быть, было бы лучше, если бы она сама не была такой прозорливой; когда им случалось очу-титься у прилавка магазина, то муж всегда яро доказывал ненужность той или иной покупки, а она знала безошибочно, что делает он это с одной только целью, чтоб на выпивку больше осталось...
Если он вдруг становился к ней необычайно ласков, то она знала, что вот-вот он у нее попросит последние заработанные ею гроши на пропой. У него был изумительный нюх на деньги в ее кармане... Если она ему отказывала, он приходил в холодное бе-шенство, начинал придираться, что она не умеет вести хозяйство, тратит все деньги на жратву, что везде грязь... Потрясал в воздухе своими рваными носками и кричал:
– Посмотри, в чем я хожу!.. Другие жены...
Выходило так, что во всех их нехватках была виновата именно она и где-то суще-ствовали какие-то идеальные жены, у которых мужья ходили – ВО КАК! – тут он под-нимал палец и вращал глазами.
Потом таинственным образом стали пропадать вещи: пропала скатерть, пропал отрез на жакет, присланный дядей на свадьбу; одна за другой исчезли доставшиеся от мамы серебряные ложки.
Муж громко возмущался этими пропажами и высказывал различные предполо-жения, а она только молча посматривала на него, убежденная, что вор – он сам.
Иногда они не разговаривали неделями, А сегодня... Сегодня? Ничего особенного. Просто повторилось все то же, давно известное: старые оскорбления, старые побои, к которым следовало бы привыкнуть... Но у нее сдала пружина...
Видно, износилась... Укатали Сивку крутые горки…
Опушка леса была достигнута; лес, как всегда, встретил ее спокойный, величавый. Только когда вступила в него – точно вздох пронесся по всему лесу: природа всегда радуется и печалится вместе с нами. Какое дерево будет ей тем трамплином, откуда она ринется в бездонную пропасть смерти? У той сосны ветки высоко – не дотя-нуться... На той березе можно бы – хорош развилок, да низковат: ноги будут в землю упираться; в случае, если заколеблешься, когда дыхание перехватит и глаза на лоб по-лезут, еще можно из петли выскочить, а нужно так, чтоб без возврату... А вот еще тол-стая осина, и сук на ней точно по заказу...
Она шагнула к осине, но из-за нее вышла женщина в белом одеянии и сразу, словно уже знала, в чем дело, заговорила прямо, без обиняков, с упреком в голосе:
– Зачем ты пришла? Что ты надумала?
Но Эльза не могла выговорить ни слова: снова к горлу подступила спазма и поли-лись горячие обильные слезы. И – странно: чем больше они лились, тем спокойнее становилось на душе, и ее решимость таяла, таяла...
Женщина в белом молча стояла как бы в ожидании момента, когда Эльза сбросит с себя какой-то страшный груз и, когда, по-видимому, этот момент настал, тихо и лас-ково произнесла:
– Сестра! Ну потерпи еще немножечко: тебе так мало осталось страдать – ¬совсем немножечко.
В порыве внезапно нахлынувшей нежности Эльза схватила руку женщины и хо-тела ее поцеловать, поблагодарить за наступивший в душе мир, но рука выскользнула из ее ладони, оставив ощущение холода, а владелица ее шагнула за дерево. Когда Эльза двинулась ей вслед – за деревом никого не было.
Эльза вернулась домой. Месяца через два муж умер.

* * *

Эльза (настоящее ее имя другое) – соседка моего друга, который прислал мне краткое описание этого случая. Письмо я сохранил. Кто была женщина в белом, кото-рая знала будущее мужа Эльзы, знала, на что решилась Эльза, и движимая великою любовью пришла на помощь в роковой момент? «Царица Небесная?» – набожно про-шептала бы верующая крестьянка или купчиха дореволюционной России, подразуме-вая при этом мать Галилейского пророка Иисуса, которую Церковь возвела в сан Вла-дычицы Мира.
Мы же скажем, что это была одна из Сестер Братства Великих Гималайских Учителей или одна из их продвинутых учениц. Днем и ночью Великие Братья и Сест-ры стоят на страже Мира и шлют неотложную помощь, которая сравнительно редко проявляется в такой зримой форме, как в описанном случае; незримая же их помощь настолько велика и разнообразна, что никакому человеческому учету не под-дается.


ЧП на посту № 2


Рядового Швальбаха разбудили в полночь. Собственно говоря, когда к нему по-дошел дежурный по бараку, чтобы разбудить, он и так уж не спал: какой тут, к черту, сон, когда тебя окружает влажный, как бы липкий воздух; тебе жарко, у тебя выступает пот, несмотря на то, что ты сбросил с себя все... Да и тишина тут не ахти какая: спящие легионеры тяжко дышут, бормочут во сне, скрипят зубами. А вот маленький марселец Анжу – так тот иногда во время сна вскакивает с криком:
– Сука! ...за-ду-шу-у-у! – и делает руками движения в воздухе, как бы ища чье-то горло. Потом снова падает на постель, спит или притворяется, что спит...
Швальбах отыскал в пирамиде свою винтовку и одетый, подтянутый встал перед разводящим. Потом они долго пробирались меж топких рисовых полей к одинокой пологой возвышенности. Светила полная луна. Воздух был наполнен зеленоватым сиянием; серебрились блики на водных плешинах и неестественно черны были тени. Странно нереальным казался мир.
Нога наступила на что-то мягкое, и молниеносно на темной дуге взметнулась го-лова змеи – она тщетно пыталась прокусить толстый солдатский ботинок. Впрочем, это дало некоторую встряску: она могла дотянуться и до менее защищенного места...
Они добрались до вершины пологой возвышенности, где на руинах древнего хра-ма был расположен пост № 2.
Разводящий и прежний часовой ушли, Швальбах остался один. Теперь можно было неторопливо осмотреть место, куда он попал впервые и где ему предстояло ко-ротать ночь. Вокруг пологого холма тянулись рисовые поля и темнели деревенские хижины. Небо и земля – все серебрилось в лунном свете: он был необычайно сильный, почти осязаемый, и было светло, как днем. Руины храма проглядывали через купы ок-ружающих деревьев глыбами белого мрамора – они напоминали редкие зубы черепа на заброшенном кладбище.
Швальбах закурил сигарету и двинулся внутрь развалин. Звук его шагов вызывал шорохи в каменных щелях и возмущение насторожившейся тишины. Смотреть тут было нечего: все затопляющий океан времени уже успел перемолоть и переварить в глубинах своих когда-то величественный храм. Только в одном месте уцелела одна единственная статуя из какого-то необычайно прочного камня.
Швальбах подошел к ней вплотную, а потом отступил шага на два, чтоб лучше рассмотреть: до жизненной катастрофы, приведшей его в иностранный легион, он сам недурно владел кистью и знал толк в искусстве...
На квадратном постаменте со скрещенными ногами, как обычно изображают Го-таму Будду, сидела фигура тщедушного человека с бритой головой и необычайно скорбным лицом. И постамент, и фигура были гладко отполированы и высечены из одной и той же глыбы коричневого камня. Вероятно, это был один из архатов Будды, а может быть, символичная фигура сознания в тенетах Майи. Но у Швальбаха для этой фигуры нашлось только одно определение – идол, местный божок.
Швальбах был немец по происхождению и воспитывался в строгой протестант-ской семье. И дома, и в школе ему внушили, что истинная только одна христианская вера, а там, в Индии, Китае и, вообще, на Востоке, живут несчастные язычники, не знающие света веры Христовой, которых добрые западные миссионеры пытаются спа-сать... От чего спасать? – в этом он толком так никогда и не разобрался... Да и стоило ли разбираться? – он скоро понял, что кроме христианского бога, заповедей которого никто не выполнял, и большинство только притворялись, что верят, существовал дру-гой всемогущий бог, в которого верили все, – деньги. Они дают блеск, власть, наслаж-дения, делают уступчивыми женщин, превращают черное в белое, а если надо – то и наоборот... Все достоинство человека в том, сколько у него денег. Ты можешь быть талантлив, но и этот талант надо суметь продать за деньги...
Швальбаху трудно было оторвать взор от этого скорбного лица, как бы видящего кругом одни печали и людские заблуждения. Оно как бы с укоризной говорило: «Не туда идете, люди!»
Нельзя было отказать в признании художнику древности, вложившему столько выразительности в каменные черты. И неудивительно было, что у ног изваяния появи-лись жертвенные приношения: стояла чашечка с рисом, лежали уже засохшие цветы и плоды...
И уже многие века местное население поклонялось этому скорбному лику, окру-жив его ореолом божественности....
Швальбах зашагал вперед и назад по залитой луной площадке перед «идолом», и ему все время хотелось оглянуться на него – он чувствовал на себе его каменный взгляд. Это начинало его раздражать.
Что, собственно говоря, этой образине от него нужно? Может быть, он скорбит о его загубленной жизни?.. Что жизнь пошла к черту, он сам прекрасно сознавал... Соз-навал уже в то утро, когда с бледным лицом, после ночи напряженной нервотрепки, проиграв в португальском Макао все доверенные ему фирмой деньги (однако, как ему тогда не повезло!), пошел покупать револьвер, чтоб застрелиться, но потом раздумал... Тогда у него было другое имя – Швальбахом он назвался только в вербовочном пункте Легиона: тому был нужен только его физический организм и совершенно безразлично, преступник ли он или принц крови... Где-то осталась женщина, которая в него верила – верила в его успех в жизни... Ни за что он не согласился бы предстать перед ней... Впрочем, вероятно, давно уже замуж вышла: с ее наружностью не засиживаются... Зато на его долю остались грязные полуголодные девки, которые «работали» по кабакам и на улицах... Выпивка и драки, пока пуля туземного партизана не оборвет никому не нужную жизнь...
Он опять посмотрел на изваяние, и ему показалось, что на каменном лице он про-чел полное понимание, и оно даже как будто кивнуло головой в знак согласия, что жизнь его действительно не жизнь, а черт знает, что такое...
Сунув руку в карман за спичками, чтоб снова закурить, он нащупал там кусочек мела. И тут внезапная мысль пришла ему в голову... Как шаловливый мальчик на цы-почках, он подошел к изваянию и, прислонив винтовку, стал обрабатывать мелком ка-менное лицо. Несколькими штришками он приподнял уголки скорбных уст, потом пе-решел к печальным глазам... Он работал с каким-то злобным увлечением, вкладывая в дело все, что у него осталось от прежних художественных познаний: сплевывая на пальцы, в одном месте оттирал, в другом добавлял. И ему удалось: не прошло и чет-верти часа, как перед ним, вместо прежнего олицетворения Скорби, сидело, цинично отпялив губы и нагло улыбаясь, совершенно другое существо, полное порока, чем-то напоминающее мерзкую жабу, презирающее всех и смеющееся над теми, кто искал у него утешения. Если в Швальбахе когда-то жил настоящий художник, то в этот момент он достиг своего апогея – это был шедевр кощунства! (Да простят мне употребление слова «шедевр»).
И когда Швальбах опять отступил на два шага, чтобы лучше увидеть, он сам был поражен.
Потом он засмеялся, подхватил свою винтовку и, став перед созданной им ко-щунственной маской смеха, по всем правилам воинского артикула отдал изображению честь, взяв «на караул!»
И тут произошло что-то страшное и непонятное: каменная неподвижность сковала его члены – он не мог более производить ни одного движения, даже шевельнуть пальцем. Пот выступил у него на лбу. Ночь текла перед ним бесшумной широкой ре-кой, переливаясь из бездны в бездну.
Наутро пришедшие ему на смену легионеры застали его в той же позе и увидели обезображенную святыню. Силою вырвали из рук его винтовку, а самого отвезли в госпиталь. Но там он все время вскакивал с кровати, делая движение «на караул!» и сжимал невидимую винтовку. Вскоре он умер.

* * *

Энергия мысли наслаивается на обиходных предметах, на мебели, на стенах комнат, от этого вещи как бы оживают, приобретают характер и становятся бла-готворительными или зловредными в зависимости от того, какие мысли на них на-слоены Сильные мыслители, ритмически день за днем наслаивали мысль на предмете, превращая его в аккумулятор огромной силы. Таким образом, амулеты и талисманы из предметов суеверия переходят в область науки. Вера во что-либо есть мысль, проникнутая непоколебимой убежденностью. На священных предметах ЛЮБОГО вероисповедания наслаивается сила мысли-веры молящихся, которая, накопившись, приобретает огромную силу и может творить чудесные исцеления и т.п. В вышеописанном случае рядовой Иностранного легиона был убит обратным ударом энергии, наслоившейся на древнем изображении от миллионов молящихся, – легионер как бы коснулся высоковольтной линии передачи электроэнергии. Сам же оригинал изображения тут ни при чем.
Рассказал мне этот случай в Шанхае в 1940 г., ручаясь за его достоверность, приехавший из Индокитая знакомый мне грек А, работавший вербовщиком Иностран-ного легиона.


Эпизод будущего во сне


Настоящего нет. Оно только математическая линия, отделяющая прошлое от бу-дущего Будущее – логическое следствие прошлого. Будущее, как следствие уже суще-ствующих в прошлом причин, уже существует, и его иногда видят во сне.
Мне было лет 13, когда я увидел очень простенький сон в нашей мастерской у верстака стоял мой отец и разговаривал с молодым человеком, у которого было до-вольно круглое лицо, слегка рябоватое от следов оспин. Молодой человек посасывал маленькую, как мне показалось, очень забавную трубочку. На голове у него была фу-ражка, казавшаяся маловатой. Ни его самого, ни такой трубочки я до этого ни разу не видал.
После этого прошло два дня и, войдя в мастерскую, я увидел точное повторение моего сна так же стоял мой отец и беседовал с молодым человеком из моего сна. Тот держал в зубах уже знакомую мне трубочку.
Парень прибыл в наши места издалека, поэтому раньше я не встречал его наяву. Он нанялся к моему отцу в подмастерья, и впоследствии мы с ним стали друзьями.


За оградой серого особняка


Каменная ограда отделяла его от внешнего мира, и у железных узорчатых ворот дежурил «вратарь», для которого тут же был построен крохотный домик, выкрашен-ный в такой же светло-серый цвет, как и сам особняк. От ворот бетонированная дорога вела меж цветочных клумб к подъезду.
Этот особняк построил для себя престарелый директор одного из провинциаль-ных банков Маньчжурии, чтобы в окружении своей семьи, в довольстве и счастье, как он его понимал, доживать свой век...
Меня ввел туда племянник владельца, бывший мой студент по Гиринскому уни-верситету. То были тридцатые годы, когда японцы захватили Маньчжурию, Гиринский университет перестал функционировать, и мне опять пришлось зарабатывать свой хлеб в Харбине частными уроками. Три раза в неделю я приходил в этот особняк пре-подавать русский язык младшей дочери старого директора.
Это было очаровательное существо, нежное, кроткое и очень чувствительное. На-глый захват японцами ее страны уязвил ее национальную гордость до того, что она однажды даже расплакалась на уроке...
Наши уроки проходили в зимнем саду и были приятны,\' Раза два я видел прохо-дящую высокую худую согбенную фигуру старого директора.
Потом захотела брать уроки и ее старшая сестра. То была особа властного и кру-того нрава. Лет ей было за тридцать. Рано овдовев, она вернулась к отцу и стала для него особо доверенным лицом и чем-то вроде домоправительницы – деньги и слуги находились в ее распоряжении. И была в этом доме еще одна женщина, на которую тяжко легла властная рука домоправительницы; это была жена ее брата, скромного и тихого человека, который, по старому китайскому обычаю, женившись, остался жить в лоне отцовской семьи. Но этой женщины я так и не увидел: она умерла незадолго до моего появления в сером особняке.
Все эти подробности сообщил мне племянник хозяина, когда я впоследствии об-ратился к нему с вопросами...
Вскоре младшая сестра неожиданно куда-то уехала, а я, приходя на урок к стар-шей сестре, раз за разом получал от «вратаря» краткое сообщение:
– Тай-тай ю бин (Госпожа больна).
В конце месяца мне через «вратаря» передали плату за учение с просьбой про-должать мои посещения – госпожа, мол, надеется на скорое выздоровление, но, когда я осведомился, что за болезнь у госпожи, лицо «вратаря» сразу приняло такое замкнутое выражение, сопровождаемое коротким «не знаю», что я заподозрил неладное...
Через какое-то время я встретил племянника старого директора на улице. У меня с ним были дружеские отношения, и я сразу задал ему вопрос:
– Что с моей ученицей? Чем она болеет?
Мы отошли в сторону, и племянник в кратких словах рассказал, как в сером особняке боролись за власть две женщины. Как властная и скупая старшая сестра день за днем ущемляла и принижала жену своего брата, которая, не найдя крепкой опоры в своем тихом муже, выплакивала свои обиды в подушку и наконец умерла.
– А теперь, – продолжал племянник, – умершая является к старшей сестре. Та в безумном страхе начинает метаться по комнате с криком: «Вот, вот она!» – и указывает на пустой угол, где никого нет. Потом она падает и начинает выкрикивать страшные угрозы и ругательства в свой собственный адрес, то есть ругает самое себя.
– Ты дрянь... Из-за тебя умер мой ребенок... Ты и меня в могилу загнала... Но и ты теперь недолго будешь жить – я тебя уволоку туда же, где сама нахожусь... Дрянь! Последняя дрянь... Не уйдешь теперь ты от меня!..
Выкрики прерываются рыданиями; наконец больная в полном изнеможении за-сыпает...

Через месяц я еще раз получил плату через «вратаря», а также предупреждение, что госпожа вынуждена прекратить уроки.
Я ушел, зная, что за оградой серого дома продолжается борьба двух женщин, жи-вой и мертвой, и что иллюзии старого высокого и худого человека, всю жизнь накап-ливавшего богатство и построившего себе, как ему казалось, изолированный островок личного счастья среди страстного, взбаламученного людского моря, обманули его, как до этого обманывали многих...
И чем дальше я уходил от серого особняка, тем больше осознавал, что для сча-стья человеческого не нужно строить оград, отделяющих от других людей, а, наобо-рот, нужно их разрушить и раскрыть душу в любовном объятии всему миру...

Наши невидимые соседи


... Опять сажусь на своего любимого «конька», буду писать об этих, которые живут с нами, но невидимы; для начала – вот еще один рассказ «из первых рук». Наша знакомая Е. К. мне (на улице) рассказывала, что однажды, когда еще была подростком, она сидела одна в комнате и вдруг увидела, как в открытую дверь вошло существо ростом с аршин, мохнатое, со старческим, но вполне человеческим лицом. Перебирая руками край кровати и двигаясь вдоль ее, старичок сердито фукал, очень тихо, но яв-ственно, затем мохнатик пропал. Больше она никогда его не видела.
Еще одно свидетельство. Рассказывала Ю. Ф., работница из пошивочной мастер-ской. Ю. Ф. с матерью жили тогда в Башкирии, в большом селе ¬кругом дебри, непро-ходимые леса... Женщина пошла в лес по грибы, нашла урожайное место, но заблуди-лась. Плутала, плутала, видит – дело плохо; день клонится к вечеру, придется в лесу ночевать... А спичек нет, и зверья всякого много. Села горемычная на пень, закрыла лицо руками, заплакала. Отнимает руки – в трех шагах стоит маленький и тощий, как кукла, старичок: весь зеленый, и лицо, и борода, и одежда из листьев. Смотрит на нее и показывает палкой в сторону. И исчез. Женщина говорит, что ничуть не испугалась, а сразу поняла. Пошла, куда старичок показал, и вышла на дорогу.

* * *


Все эти существа безобидны, безвредны и беззащитны, так как не могут защи-щаться. Леса вырубаются, и гномы исчезают. Домовым негде жить; они привыкли жить за печкой, а не за отопительной батареей; их тоже становится все меньше...
Вот какую философию я завел, конечно, «ненашенскую», нематериалистическую. Но все здорово интересно.

23.11.70 г.

Духовные связи

(Из письма далекого друга)

Мамин отец жил в 1929 году уже в Варшаве. Мама переписывалась с ним изредка. Дедушка очень любил меня. Вообще письма от него были праздником для нас, от-деленных непроходимой стеной. Но письма все же доходили. Очень, разумеется, осто-рожно и тактично написанные. Мне делали маленькую операцию, делали ее дома. Мама помогала при наркозе. Мама очень волновалась и переживала за меня. Еще спя-щую, меня положили на кровать. Врач и сестра ушли, и мама с моим мужем (я только что вышла замуж, семнадцатилетняя дурочка) ушли в кухню. Сели они по обе стороны угла кухонного стола и стали тихонько разговаривать, время от времени замолкая и прислушиваясь, не проснулась ли я, не позвала ли. Случилось это 11 февраля, в семь часов вечера. Прошло недели две. Мамочка лежала, отдыхала; мы – Володя (брат), я и мой муж – сидели около нее, а отчим тут же за письменным столом работал по обык-новению вечерами, ибо бухгалтерская работа не умещалась в рабочий день. Вдруг звонок. Володя побежал и вернулся, приплясывая: «Письмо от дедушки!». Начали чи-тать, и, дойдя до одного места, мама и мой муж вскрикнули одновременно. Мама про-читала (слова эти помню дословно): «Дорогая Люлюшка, если помнишь, что ты делала часов, в семь вечера 11 февраля, напиши мне, ибо со мной произошло странное явле-ние. Что я не спал, в этом уверен, так как расхаживал по комнате в ожидании скромно-го ужина, и вдруг увидел тебя где-то далеко-далеко, сидящую у угла стола, с кем-то разговаривающую и к чему-то чутко прислушивающуюся. На душе у меня стало очень тревожно, и я весь вечер думал о тебе и о моей маленькой внученьке. Напиши, пожа-луйста, что у вас случилось?»
Мама сразу же ответила на это письмо, и в ответ получила от дедушки письмо на 30 листах, исписанных его бисерным почерком, где он нам объяснял явления телепа-тин, ссылаясь на многие научные авторитеты. Дедушка был очень образованным че-ловеком с широкой эрудицией. Был атеистом, но не воинствующим, а здравомысля-щим и никому не навязывал свои убеждения.
Потом спустя год-два произошел с ним же другой случай. Мама как-то вечером долго думала об отце, плакала, потом, отложив все дела, достала из сундука все пись-ма, за всю жизнь полученные от отца и хранимые, и читала и вспоминала всю жизнь по этим письмам – до утра. Получив очередное письмо от отца, узнала, что он в тот же вечер проделал то же самое с мамиными письмами, перечитывая все ее письма начиная с детских каракулей до последних месяцев. У мамы с ее отцом была всегда очень прочная духовная связь.
У меня в жизни тоже было множество случаев мелких и более крупных, когда я знала и чувствовала, когда с близким мне человеком происходит что-то. А вот в До-нецке, когда Миша лег на операцию, случилось странное. Мне сказали, что после че-тырех рентгенов выяснилось – у него бесспорно рак желудка, и я настояла на операции. Должны были делать в 10 утра. Я накануне страшно волновалась, зная, что он очень слаб; меня предупредили, насколько опасно и рискованно оперировать. Я взяла ответственность на себя и переживала, хотя и хотела верить в хороший исход. И вот проснулась утром (в день операции), и волнения нет и следа. Мама меня торопит, иди, мол, в больницу, а я не спеша оделась, позавтракала и, чувствуя какое-то странное ус-покоение и пугаясь его, пошла в больницу.
Больница была недалеко – квартала два всего. Я шла медленно, в странном оце-пенении, всем существом желая хорошего исхода, смотрела не под ноги, а вперед, в пространство, в серое зимнее небо. Туман был, сыро. Вдруг я обнаружила, что все воздушное пространство наполнено как бы серебристыми бабочками, искрящимися и мелькающими, перемещающимися с места на место. Постепенно их делалось все больше, и, куда бы я ни посмотрела, все небо и все воздушное пространство над зем-лей (а домики были по сторонам далеко от мостовой и маленькие) изобиловали ими. Направо возвышались корпуса больничного городка, а вокруг все пусто и блестят тре-пещущие крылышки. Я почувствовала легкость, какую-то невесомость и полное ду-шевное умиротворение. Где-то далеко лежащая тревога за Мишу исчезла полностью. Так, медленно и всецело погруженная в созерцание невиданного явления, но не испы-тывая никакого удивления, будто так и надо, я дошла до нужного мне корпуса. Подня-лась на второй этаж, но не вошла, а осталась стоять на лестнице у окна, как будто зна-ла, что операция еще не кончилась. Стояла, с полчаса глядя в окно, где расстилался мутный туман и среди него искры, серебряные бабочки, трепетали и перемещались. Это было так чудесно, необычно, красиво и наполняло небывалой восторженной от-решенностью. Я стояла, пока не отворилась дверь и меня не окликнули по фамилии. Очевидно, догадались, что я стою тут, у черного хода к операционной, хода, которым пользуются только медработники. Я тут только ощутила тревогу, но не сильную, а как бы по обязанности, разум встряхнул меня: что же ты стоишь, созерцая, без мыслей о муже, который в опасности? И вот я заволновалась, но лениво и не сильно. Вошла. Врачи сказали, что операция окончилась и... рака не нашли. Ничего, кроме старых спаек от бывшей в лагере язвы. Спайки рассекли, положили все деформированные ор-ганы по местам. Послеоперационное положение было очень тяжелое, и врачи и сестры смотрели на Мишу как на не жильца на этом свете. Ему дали много наркоза и вывести из организма наркоз не могли, нужны были банки, а ему из-за старого туберкулеза ставить банки нельзя было. Я провела около него четверо суток. Все бежали из палаты – и больные и сестры. Я его поворачивала, поднимала, проветривала, обкладывала грелками. Одним словом – выходила. После этой операции он стал все есть и поправ-ляться постепенно. Вот что со мной было? Незабываемое явление. Причем главное: рака не оказалось! Исчез, хотя на 4-х рентгенах была явно видна опухоль. Что это бы-ло?
Все, что связано с моим отцом, несколько необычно. Хочется об этом рассказать. Мне было полтора года, когда родители мои разошлись и мама с маленькими детьми (я и брат, старше меня тремя годами) уехала в Киев, поступила на работу и самостоя-тельно вырастила нас, дав трудовое суровое воспитание, за что я ей очень благодарна. Первый раз отец приехал, когда мне было года четыре. Ночью мама меня осторожно разбудила, вынесла в столовую и поставила на стул.
– Посмотри, кто приехал, узнаешь? – спросила мама. Я с трудом разлепила глаза, увидела небольшую острую бородку и знакомые добрые карие глаза, после чего мои глаза снова закрылись, я счастливо улыбнулась и протянула руки с возгласом:
– Папа!
Он целовал меня, что-то говорил, я бормотала в ответ неразборчиво плохо пови-нующимся языком, так и уснула на его руках. А утром папы уже не было. Я удивилась, но не скучала, так было, казалось, и быть должно. Прошли годы. Как-то, когда мне было почти девять лет, мы с братом жили у маминой приятельницы на даче под Киевом. По воскресеньям к нам приезжала мама. Она к тому времени уже вышла за-муж и работала. Приехав однажды, сказала, что в Киев приехал папа, собирается уст-раиваться на работу, и мы теперь будем часто его видеть, а нынче вечером он приедет сюда, на дачу, чтобы повидать детей. Мало сказать, что я обрадовалась. Меня охватило какое-то страшное волнение, будто от встречи с папой зависела вся моя жизнь. Мама рассказывала, что он особенно любил меня, и я, подрастая и не видя его много лет, платила ему заочной и очень горячей любовью. Вызвалась встречать отца. Брат в это время был нездоров и лежал в постели. Мама отпустила меня с подружкой, высказав сомнение в том, что я узнаю папу, но подробный адрес сообщила и не боялась, что он не найдет дачу. Я была совершенно уверена, что узнаю отца из сотни людей. Не знаю, почему во мне возникла такая ни на чем не обоснованная уверенность.
Пришел дачный поезд. Сошли немногочисленные пассажиры; мужчины были безбородые и либо совсем старые, либо слишком молодые. Раньше мы стояли по-одаль, наблюдая за выходящими из вагонов, потом забегали вдоль состава, но никого, даже отдаленно напоминающего папу, не было. Растерянная и молчаливая шла я к до-му. Подруга, видя мою пугающую недетскую углубленность в себя, крепко держала меня за руку. Чтобы сократить дорогу, мы вышли на лесную просеку, по обе стороны которой стояли суровые золотистые колонны сосен. Садящееся солнце подрозовило хвою. Просека выливалась в поле, но нам нужно было свернуть вправо. Далеко впере-ди, на фоне алеющего неба, между темных по сторонам деревьев я увидела удаляю-щуюся фигуру мужчины с небольшим баулом в руке... Одинокий силуэт на фоне за-катного неба... Не знаю почему, без всякой определенной мысли я вырвала у подружки руку и бросилась вперед, вдогонку за человеком. В тот момент я ни о чем не думала, только рос страх, что вот сейчас человек достигнет конца просеки и уйдет в пустоту, куда-то в свет заходящего солнца. Я бежала сколько было сил, не бежала, а летела, мчалась, но я не сопоставляла уходящего с отцом, я просто ЗНАЛА, что НУЖНО его догнать – и все! И я догнала его. Успела рассмотреть чуть сутулящуюся широкую спину, обтянутую выгоревшим на плечах рыжеватым пиджаком, а больше ничего не заметила, обогнала человека и, не глянув даже в лицо, с беззвучным криком – ПАПА – подпрыгнула и повисла у него на шее... И только когда его руки, бросив баул, сомкну-лись на моей спине, я посмотрела в лицо его... Я не ошиблась, это не мог быть никто другой! Папа! Знакомые улыбчиво-грустные глаза, бородка...
Как мы пришли домой – не помню, знаю только, что часть дороги он пытался не-сти меня на руках, но это была непосильная ноша для слабого, голодного человека.
– Как ты меня узнала? Откуда ты взялась?
Не знаю, что я ответила, скорее всего ничего, а только плакала и смеялась, и он тоже.
А потом через три дня я же одна провожала его на вокзал. Папа почти договорил-ся насчет работы (в Дарнице под Киевом); устроившись с работой и квартирой, он обещал приехать в Киев точно ко дню моих именин 30 сентября. В ожидании поезда он сел на пенек, поставил меня между колен; я осторожно расчесывала пальцами его волнистую каштановую бородку – в ней появилось много светлых волосков. Смотрела на его худое желтое лицо, в его незабываемые родные глаза и пыталась отогнать тяже-лую тоску, сжимающую сердце.
Мы почти не говорили, папа шептал мне смешные и ласковые слова, а у меня разрывалось сердце от грусти, грусти нелепой и неоправданной, ведь впереди было лучшее, о чем я втайне всегда мечтала: папа теперь будет жить близко, и, когда устро-ится, я перейду к нему. Об этом не говорил никто, но я так решила и верила, что иначе быть не может.
Подошел поезд. Я не заплакала, но совсем не могла говорить. Папа вскочил уже на ходу на площадку вагона и на мой недоуменный взгляд тихо сказал:
– Я еще без денег, еду зайцем.
До поворота видела его руку, машущую мне... Больше я его никогда не видела.
В начале сентября мы вернулись с дачи в город. Начались занятия в школе. Я ждала терпеливо и молча, считая дни до моих именин. Наконец-то!.. Мама сумела да-же испечь сладкий пирог, были чай и конфеты. В голодный 21-й год стол мой казался роскошным. Я сидела с гостями – детьми за маленьким столиком, угощала их, даже улыбалась, но время от времени выбегала в большую широкую переднюю и, уткнув-шись в вешалку, всхлипывала. Мама сказала мне, что папа очень занят устройством на работу и вот-вот на днях приедет... Я ждала. Проходили дни... Я ждала и молчала. Как-то мы с братом увидели, что, вынув письмо из почтового ящика, мама спрятала его и не стала читать при нас. А другой раз я застала маму с письмом в руках, и она плакала. На мой тревожный вопрос ответила:
– Я получила известие, что мой дядя заболел. Мы не знали этого «дядю» и не встревожились: потом пришли одна за другой две телеграммы. Мама была очень рас-строена, глаза у нее часто были красными. Нам объяснили, что дяде стало плохо со-всем. И вот 24 сентября поздно вечером случилось это.
Володя все еще прихварывал; накануне у него поднялась температура, и он не пошел в школу, пролежал день в постели. Я крепко спала. Мама зашла в спальню, прислушалась к нашему дыханию, и, не желая будить детей светом, стала раздеваться в полумраке. Недалеко от окна был уличный фонарь, и света в комнате было достаточно, чтобы раздеться и лечь. Отчим наш был в отъезде. Вдруг брат проснулся и спросил: «Кто это?»
– Тише, деточка, это я, спи.
– Я тебя вижу, мамочка; а кто стоит у окна? Папа приехал?
Мама оглянулась – на фоне окна четко виднелся папин силуэт в профиль. Маме стало жутко: в этот день отца хоронили в Дарнице (его сестра и мать), и мама об этом узнала из телеграммы.
– Спи, Володюшка, никого нет, папа не приехал, спи! – мама подошла к сыну, укрыла его, поцеловала и украдкой глянула в окно – там все еще ясно виднелся папин профиль.
Когда Володя уснул, мама отошла от него. Тюлевая занавеска пропускала вечер-ний уличный свет – ни тени не было видно на ней.
На следующий день мама с большими предосторожностями сообщила нам, что папа наш три дня тому назад умер от брюшного тифа. Болел он около месяца.
Мне казалось – я схожу с ума. Большего горя мне не пришлось в жизни перенести до 50 лет, когда я похоронила маму. О том, что видели и мама, и Володя в ночь папиных похорон, я узнала много позже. Оказывается, папа почти все время был без сознания, буйствовал, бредил, срывался с постели, бросался к дверям, крича, что в ко-ридоре Лиля (моя мама) и дети, требовал, чтобы его пустили к детям, ¬приходилось связывать его. Последний раз он сорвался с постели, бросился к двери и упал. Вот так и ушел из моей жизни отец.


Жучки-оракулы

То, что рассказано здесь, – факты из жизни моего многолетнего друга, талантли-вого дальневосточного поэта и журналиста, значительную часть своей жизни провед-шего в Китае. Это яркая индивидуальность, вынесшая из бурной жизни неукротимое стремление к свету.

* * *

Много лет тому назад у меня начались звуковые галлюцинации. Я чаще всего слышал два голоса – мужской и женский. Последний особенно запомнился мне своей своеобразной окраской и интонациями.
Также много лет тому назад я видел сон: мне приснилась женщина, в которую я был влюблен, но – в виде статуи.
И вот как-то (тоже уже давно) мне пришлось говорить по междугородному теле-фону с В. , с которой я был знаком лишь по письмам и только собирался с ней встре-титься. И услышанный мною голос В. сразу же поразил меня идентичностью с тем го-лосом, что когда-то звучал в моих галлюцинациях.
А когда я с В. встретился, я не менее был поражен ее сходством с виденной мною когда-то во сне статуей любимой женщины. Что это? Случай предвидения? Прозрения?

* * *

Во время китайской междоусобицы – это было около 30-х годов – я, направляясь в г. Тяньцзин, попал в прифронтовую полосу и был захвачен солдатами Фен Юсяна. Ночь я просидел в какой-то фанзе вместе с другими арестованными. Судя по всему, утром нас ждал расстрел: если противник наших «хозяев» овладеет деревней, уходя, фенюсяновцы, конечно, прихлопнут арестованных... А бой уже шел неподалеку. По-слышались близкие выстрелы. Солдаты метались около фанзы. Кто-то кричал, что на-до уходить, что надо бросить гранаты в нашу фанзу: «Не брать же всех их с собой!» Обстановка накалялась.
Я сидел в углу фанзы с ощущением неотвратимой развязки. В полумраке – ¬уже брезжил рассвет – увидел, как по земляному полу ползло какое-то насекомое. Я наме-тил мысленно «точку» на пути насекомого и загадал: если поползет «за точку» – все! Если, дойдя до «точки», повернет обратно – жизнь!
Насекомое ползло вперед. Сердце у меня сжалось – решалась судьба! Вот и «точ-ка»: насекомое остановилось, постояло, словно раздумывая, и вдруг решительно по-вернуло обратно. Как зачарованный я следил за тем, как оно уползло под какую-то ве-тошь на полу.
За стенами фанзы воцарилась тишина, выстрелы затихли. Только вдали слышались какие-то вопли. «Вероятно, рукопашная! – подумал я, – и гранаты, пожалуй, не будет!»
Через час в деревне установилось спокойствие. А кто-то из сердобольных кресть-ян сбил запоры с двери фанзы. Арестованные беспорядочной толпой ринулись во двор. Там лежало несколько трупов солдат. Обойдя их, я направился к находившейся вблизи железнодорожной станции. Везде сновали военные, но никто меня не остановил – видимо, было не до меня. Через несколько часов поезд повез меня в Тяньцзин, и, сидя в вагоне, я думал: «Странная случайность! А, может, насекомому передавалось мое страстное желание, чтобы оно не пошло за «точку»?»
И вот второй, почти такой же случай с насекомым.
Ранним утром я пришел на берег моря с твердым намерением покончить с собой (причины такого решения не важны). Идя по циндаоскому пляжу, я наметил вид-невшуюся вдали скалу, с которой было удобно броситься вниз, в глубину плескавше-гося у скалы моря. Но когда я стал приближаться к избранной скале, на нее вдруг за-брался японец в темном домашнем кимоно с длинным удилищем в руке. Подойдя к краю скалы, он забросил удочку в море и присел на корточки, видимо, собираясь на-долго предаться ужению.
Я присел на скамейку невдалеке и раздраженно смотрел на японца-рыболова: «Вот принесла нелегкая! Не бросаться же в море при нем, еще нырнет вслед и будет спа-сать».
Прошло с полчаса. Я надеялся, что, если не будет здесь клевать, японец уйдет со скалы в поисках другого места для уженья. Но он не уходил, хотя я не видел, чтобы ему везло.
Закурив, я смотрел то на японца, то на далекие дымки пароходов, то себе под но-ги. И вдруг около ног я увидел какую-то козявку, ползшую параллельно моим ногам. Вспомнились фанза и насекомое. И я повторил прошлое: вот тут «точка», будет ползти дальше, значит, я смогу осуществить свое трагическое решение, нет – не судьба! Зна-чит, надо жить и дальше!
И опять замерло сердце, когда козявка доползла до «точки», и опять, как и тогда, в китайской фанзе, сердце подпрыгнуло: козявка, повертев усиками над «точкой», рез-ко повернулась и поползла назад.
Я вздохнул, бросил уже благословенный взгляд на японца – не будь его, лежал бы я сейчас на морском дне – и, встав со скамейки, отправился в город продолжать жить... Но уже не думал, что случившееся было случайностью. Случайности ведь не повто-ряются...

* * *

Да, мой друг прав – это не было случайностью. В обоих случаях действовал луч огненной энергии его глаз – луч, приведенный в действие мощным внутренним жела-нием жить во что бы то ни стало, луч, приказавший насекомым остановиться, не-смотря на то, что во втором случае имелось внешнее рассудочное решение покон-чить с жизнью вследствие угрожающих обстоятельств. Победило внутреннее же-лание.
Агни-Йога рекомендует упражнять луч глаза именно на насекомых.


Вестники

1

– Ну, как мы себя чувствуем, Пашенька?
На вопрос врача больная открыла еще шире свои большие глаза и слабо улыбну-лась:
– Как будто легче стало. Я видела во сне, что была на лугу у речки. Цветов там полно, и я вместе с другими ребятами собирала их, гонялась за бабочками. Легко так было. Что бы это могло значить?
– Ты скоро выздоровеешь и будешь гоняться на лугу за бабочками – вот что это значит!
Улыбка девочки погасла – точно темная тень прошла по лицу, и голос ее стал глуше:
– Неправда, доктор. Я скоро умру. И дети, с которыми я играла во сне, были не соседские, а оттуда... – ее приподнятая рука указала куда-то в пространство.
Он раскрыл было рот, чтобы сказать ту профессиональную ложь, которую он, как врач, обязанный бороться за жизнь пациента, даже против очевидности, должен был твердить до конца, чтобы не отнять у человека самое последнее его достояние – наде-жду, но вместо этого, повинуясь непобедимому импульсу, нагнулся и поцеловал де-вочку в лоб, тихо проведя рукою по ее волосам. Она была права: спасти ее уже ничто не могло; весь вопрос заключался лишь – когда...
– Спасибо, – прошептала она, снова улыбнувшись. – Вы такой добрый. Когда помру – дам вам знать, – и закрыла глаза, внезапно сжав губы и посуровев.
Врач после вечернего обхода в сельской больнице вернулся в свою квартиру в высоком новопостроенном бревенчатом доме на берегу речки, переливчатой лентой извивающейся в белой кипени черемухи, разросшейся по берегам. Аромат ее вливался в раскрытые окна вместе с щебетаньем птичек.
До чего же хороша была эта его первая весна в деревне. Выросши в большом го-роде, здесь он впервые услышал трель жаворонка, как бы повисшего в голубизне над пашней; впервые ощутил дуновение ветра, пропитанного непередаваемым запахом ве-сенних лугов... И, пожалуй, никогда еще он не ощущал весны в себе самом так, как в этот вечер: какое-то томление, влекущее к другим людям, туда, на улицу, где звенели девичьи голоса...
Он вспомнил, что сегодня приглашен на чай к директору средней школы, и там, конечно, в числе приглашенных окажется математичка Лида. Супруга директора, вид-но, давно заприметила, что глаза его задерживаются на Лиде дольше, чем на других, и старается так устроить, чтоб они чаще встречались.
И что это за страсть у некоторых женщин устраивать чужие браки!.. Впрочем, он еще и не собирается жениться, но если бы дело приняло такой оборот, то чем Лида хуже других?.. Он переменил сорочку и галстук и отправился. Чай был накрыт на за-стекленной веранде и, собственно говоря, был не чай, а ужин. И, конечно, «случайно» место молодого врача за столом оказалось рядом с Лидой. Ужин проходил весело; по-весеннему бодро и молодо звучали голоса, оживленно стучали вилки. После очередно-го взрыва хохота наступила тишина, и тут все явственно услышали, как в стекло ве-ранды что-то ударилось.
Все обернулись на шум: какая-то лесная птичка с писком трепыхалась и билась крылышками о стекло веранды, как бы всеми силами стараясь проникнуть вовнутрь.
Точно иглой пронзила молодого врача мысль, что Пашенька умерла и что это именно ее душа или сама она приняла вид птички, или заставляет лесную птичку биться крылышками о стекло, давая ему знать, как обещала, о своей кончине...
До сих пор у него не выработалось определенного взгляда по вопросу, есть ли у человека душа, и он больше склонен был считать последнюю суеверием. Но в этот момент у него не осталось никаких сомнений: он твердо знал, что это она – душа де-вочки, за жизнь которой он так долго и безнадежно боролся.
Птичка исчезла так же внезапно, как появилась, но все увидели, как лицо молодо-го врача приняло озадаченный вид, и не стали протестовать, когда он заявил, что дол-жен спешно посетить больницу.
– Но вы еще придете? – спросила Лида, и в ее глазах врач прочел то же томление и зов, которые испытывал сам.
– Непременно приду. Я только... – он не договорил и ушел.
При его появлении в больнице ночная дежурная встала:
– Борис Андреевич, я за вами посылала, но в квартире вас не было. С час тому на-зад Пашенька умерла.
Он ушел обратно в ночную темь и, пробираясь меж рытвин к ярко освещенному директорскому дому, думал о большеглазой девочке, которая умерла, но все же суще-ствовала и подала ему сигнал «оттуда» – сигнал странный, необычный. Каково-то ей «там» и каков тот луг, на котором она теперь собирает цветы?

2

Рассказала знакомая мне поэтесса П.
Чахоточный студент, друг ее, обещал «дать знать, когда будет умирать». Поздней осенью семья П. сидела в гостиной, когда, неожиданно откуда-то появившись, стала порхать перед П. бабочка, потом так же, неизвестно куда, исчезла. П. вспомнила о «знаке», позвонила в больницу – действительно, молодой человек только что умер.



3

Судьба моего старшего сына и его жены несколько необычна: они поженились, пожили вместе около года и разошлись. Оформили законно развод, и вскоре после этого она вторично вышла замуж, а он женился на другой, писаной красавице и коро-леве балов. Опять-таки вскоре после этого писаная красавица уехала навсегда в Боли-вию с неким коммерсантом, не оформив развода, а у прежней жены моего сына скоро-постижно умер муж. И так случилось, что оба они, мой сын и овдовевшая жена, встре-тились на улице и разговорились. Результат разговора получился необычный: они снова стали мужем и женой и счастливо живут до сих пор, правда, невенчанные: по их мнению, хватит одного раза...
– Чехарда какая-то, – скажете вы. Может быть. Но в страшной круговерти жизни и не то бывает. Но не в том суть, а в следующем.
Когда Таня (назовем так условно жену моего сына) вторично вышла замуж, мо-лодая чета поселилась в дачной местности Хошигаура, на берегу моря, недалеко от го-рода Дальнего. Ее мужу понадобилось поехать по торговым делам в г. Харбин, нахо-дящийся на расстоянии приблизительно тысяча километров от Дальнего. Спустя не-сколько дней после отъезда мужа, вечером, Таня, ложась спать, в раскрытом окне спальни увидела фигуру мужа «Как странно, – подумала она, – отчего же он лезет в окно, когда может спокойно войти через наружную дверь, ведь у него есть ключ».
Она обернулась – фигура мужа исчезла. Таня выбежала на крыльцо дома ¬– там никого не оказалось
«Померещилось», – подумала она и спокойно улеглась спать.
На другой день ей принесли телеграмму из Харбина, что ее муж вчера в такое-то время скоропостижно скончался в больнице.
Час его кончины совпадал со временем его появления в окне у Тани.


Гадания

1

Произошло это в 1930 году , когда я состоял лектором Гиринского университета в Маньчжурии. Жена с детьми оставалась в Харбине, куда я возвращался только на каникулы. Хотя мне платили прилично, время было трудное: дети подрастали, учи-лись, за них надо было платить, поэтому в моем бюджете значительную роль играл гонорар за рассказы, которые печатались в журнале «Рубеж». Было лето, до начала ка-никул еще оставалось около месяца, когда я получил письмо от жены с просьбой на-писать рассказ, так как надо вносить плату за обучение старшего сына в техникуме.
Надо так надо. Готовой темы у меня не было. Добросовестно я просиживал сво-бодное от преподавания время за письменным столом, «грыз перо», устремлял взор в окно, где были видны редкие пешеходы и ограда из серого кирпича… и ничего не мог написать…
Так проходил день, другой, третий, и когда в комнате появился мой коллега Лю, полный добродушного юмора китаец, доктор социологии, учившийся в Колумбийском университете в Америке, и неутомимый спутник в моих дальних прогулках по окрест-ностям Гирина.
– Почему сидишь и никуда не ходишь? – спросил он с бесцеремонной наглостью веселого задиры.
– Хочу рассказ написать.
– Брось. Не надо. Хорошая погода. Я узнал про одну старую кумирню за городом. Мы могли бы сходить.
Я вкратце объяснил ему положение моих финансов и добавил, что бьюсь третий день в поисках сюжета, и ничего не выходит. Лю задумался и вдруг сделал неожидан-ное предложение.
– Я знаю хорошего предсказателя; пойдем к нему и пусть он погадает, когда ты напишешь рассказ. – Видя мой протестующий жест, он добавил: ¬– Ты не будешь пла-тить предсказателю. Мне это нужно для науки, понимаешь? Я давно установил, что предсказания наших гадальщиков оказываются правильными процентов на 75 или 80. Согласись, что это много. Должен же существовать у них какой-то метод, основанный на математическом расчете или еще на чем-нибудь. Вот этот метод я и хочу раскрыть. Ради этого собираю факты, гадаю по самым различным поводам, записываю... Твой случай представляет интерес. Пошли!
Контора предсказателя была расположена на улице, ведущей к подножию горы Бей-шань, куда я почти каждый день ходил гулять. По дороге туда Лю сообщил мне, что предсказатель – интеллигент, получивший среднее образование в новом, с евро-пейской программой училище, и может быть приятным собеседником.
В приемной, ничем не отличающейся от приемных врача или адвоката средней руки, состоялось мое знакомство с предсказателем.
Не помню, спросил он меня дату рождения или нет, но помню, что он пододвинул ко мне деревянный поднос с коричневыми фигурками и велел мне одну бросить на поднос так, как бросают игральную кость. Я бросил. Он взял фигурку, посмотрел на отрывной календарь на стене и начал какие-то вычисления. Когда они кончились, мне было объявлено, что сила, которая делает меня способным писать рассказы, временно покинула меня и вернется не ранее 1 июля, и тогда я напишу рассказ.
Мы раскланялись и ушли. Я подсчитал в уме, что 1 июля я уже буду у жены в Харбине, так как к этому времени начнутся летние каникулы. Но до этого осталось ждать почти месяц. Не может быть, чтобы я за целый месяц не написал рассказ! Врет он... Я постараюсь написать – все силы приложу хотя бы для того, чтобы доказать, что он врет!..
И я старался. «Грыз перо», но так ничего и не написал. Но когда приехал к жене на каникулы, на второй день после приезда начал писать рассказ «Жиголо» и вскоре его закончил. Помню, начал писать первого июля...

2

Это случилось с моим старшим братом Яном в канун Февральской революции, когда он, будучи призванным в армию в первую мировую войну, нес гарнизонную службу в Финляндии, которая тогда еще входила в состав Российской Империи.
В новогоднюю ночь в казарме роты, где служил Ян, солдаты предавались воспо-минаниям о том, как они встречали Новый год у себя дома. Вспоминали и новогодние гадания; при этом были рассказаны удивительные случаи, когда гадающие с зажжен-ными свечами перед зеркалом действительно видели своих будущих «суженых». Но рассказывалось также о том, что при этих гаданиях вместо желанного девичьего лица (или юношеского, если гадала девушка) видели гроб или сзади к гадающему подкра-дывались какие-то страшные образины... Иногда эти образины пытались задушить...
Тут голос рассказывающего непременно становился глуше, глаза расширялись, и озадаченный взор устремлялся куда-то за спины слушателей в темный угол, точно от-туда уже вылезала страшная образина. Тогда всем становилось страшно и в то же вре-мя приятно, что они тут неуязвимы...
– А что, если нам устроить гадание, – предложил кто-то.
Идею подхватили. Так как ни зеркала, ни свеч нельзя было достать, прибегнули к более простому способу: наполнили стакан водою и бросили туда обручальное кольцо. Гадающему полагалось в полночь смотреть через воду на кольцо на дне стакана до тех пор, пока там не появится лицо или что-то другое...
Первым согласился гадать Ян. Чтоб обеспечить ему необходимое при этом гада-нии одиночество, фельдфебель уступил свою каморку. Остальные участники распо-ложились тут же за дверью, чтобы, во-первых, Яну не было страшно (на случай появ-ления образины), во-вторых, чтобы он сейчас же мог их позвать, если что-нибудь уви-дит. Очутившись один в каморке со стаканом и кольцом, Ян приступил к опыту, в ус-пех которого мало верил.
Полной тишины не было. Из-за двери иногда доносились тихие, полушепотом сказанные слова, которыми обменивались товарищи. Ворочались во сне на кроватях и разноголосо сопели и вздыхали остальные уснувшие солдаты. Звуки сливались, и по истечении некоторого времени у Яна создалось впечатление, что ночь в казарме – это большое бесформенное существо, шевелящееся где-то тут рядом и дышащее на разные лады. Оно всхрапывало и откашливалось...
Глаза Яна фиксировали обведенный золотым ободком кружок на дне стакана – пока что там ничего не было. Лезли в голову воспоминания и мечты – ¬одно с другим перепутывалось. Потом вроде бы сонливость навалилась – ¬пришлось прилагать уси-лия, чтоб не заснуть. И вдруг – он чуть не вскрикнул! – в обрамленном золотым обод-ком пространстве появилась девушка... Да, это была она – не было никакого сомнения! В светлом платье, защитив ладонью лицо как бы от солнца, она стояла у крыльца и смотрела куда-то вдаль. Он видит только нижнюю часть ее лица: верхняя была закрыта как бы тенью от ладони.
Это было так странно, и Ян все время боялся, что она вот-вот исчезнет, но этого не произошло. Тогда, вдоволь насмотревшись, он рискнул оторвать от нее взор и взглянул на потолок в полной уверенности, что теперь, когда он снова взглянет в ста-кан, ее уже не будет. Он взглянул – она все еще была там. Тогда, не отрывая взгляда, тихим голосом он позвал дежуривших за дверью товарищей. Они вошли, а он жестом указал на стакан. Сколько ни смотрели, нагнувшись за его плечами, товарищи, ничего не видели на дне стакана. Ян встал, прошелся по каморке из угла в угол, снова заглянул в стакан – образ девушки исчез.
В 1918 году я расстался с братом и, повинуясь смутным зовам сердца, уехал на Дальний Восток. И когда, сорок лет спустя, я ехал к нему, чтобы впервые встретиться после долгой разлуки, смерть унесла его незадолго до моего приезда, и я так и не успел спросить его, похожа ли на ту девушку «в ободке» женщина, с которой он прожил всю жизнь?


3
(Из письма друга)

... Когда моя мама была девушкой, пришло время думать о замужестве. У нее был кавалер, и, возможно, что она и вышла бы за него. Но надо же было ей вместе с мате-рью в ночь на день Андрея Первозванного затеять гадание. Что они там делали, как гадали, не знаю, но только видит мама во сне: к окну, у которого она сидит, подъезжает на лошади военный и просит поесть. Мама дала ему пирога, а про себя подумала: «Какой некрасивый» (мой отец был рябоват). А мать ее (моя бабушка) в ту же ночь видела во сне, что моя мама и ее кавалер идут рядом, и вдруг какой-то большой шар с пылающими буквами «ВЕРА» разделил их.
Прошло два-три месяца, и на вечеринке мою мать знакомят с приехавшим с Дальнего Востока в отпуск старшим унтер-офицером. Она, говорит, чуть не потеряла сознание: это был тот, кого она видела во сне. Мой отец сразу же стал свататься и по-лучил согласие, так как с прежним кавалером произошла размолвка из-за веры: мать была православной, а он католик и хотел увезти жену после свадьбы в Польшу.




В воду смотрела...

4

Муж и жена. Беженской волной во время гражданской войны их забросило в г. Харбин. Муж, бывший офицер, устроился сторожем в известной тогда по всему Даль-нему Востоку фирме «Чурин и К°». Жалования сторожа не хватало; жена, сколько могла, подрабатывала, давая уроки музыки. Жили скромно. От прежней привольной жизни на родине у них остались только золотые часы мужа. И служили им эти часы не столько, чтобы время узнавать, а вроде запасного капитала: как только не хватало де-нег, чтобы за квартиру заплатить, жена закладывала их в ломбард, а потом при первой возможности опять выкупала. И так их выручали часы в тяжелые моменты жизни, что они даже не знали, как бы жили без них. И представьте себе испуг этой женщины, когда она однажды хватилась, а часов на обычном месте не оказалось – исчезли. Перерыла всю квартиру (не так уж велика – одна комната) – нет часов!
Что тут делать? Вспомнила, что бабушка в таких случаях советовала в воду смот-реть. Торопливо налила в миску воды, поставила эту миску на стол и стала в нее гля-деть долго-долго... И вдруг увидела в воде лицо знакомого человека, который утром того же дня к ней заходил.
– Вор! Вот кто украл! – решила она и побежала в полицейский участок.
По ее заявлению полиция произвела обыск у подозреваемого и нашла часы, кото-рые тут же вернула владелице.
Эта история имеет свое продолжение. Владелица часов стала повторять свои опы-ты с чашей воды и обнаружила у себя довольно значительную степень ясновидения. Я был персонально знаком с ней и, к чести ее, могу сказать, что она не старалась извле-кать какой-либо материальной выгоды из своей способности, а применяла ее для по-мощи людям.


Смерти нет


Он был моим другом и братом, и нас объединяла тяга к Прекрасному. Почти все-гда между нами были тысячекилометровые расстояния, и редко нам удавалось встре-чаться. Он был поэт в истинном значении этого слова, скромен и не любил много го-ворить, но из него исходил тот тихий свет, к которому тянутся люди, сами того не соз-навая. В лютые годы сталинского лихолетья, когда меня бросили в тюрьму, я предчув-ствовал, что где-то в тяжкой неволе заключения пути наши сойдутся. Так оно и было – почти пять лет мы провели на Полярном Круге почти совсем рядом – в полукилометре друг от друга, за колючей проволокой... А потом встретились на воле и провели три дня в избушке лесника у опушки леса, на цветочной поляне... Мы садились под цве-тущий розовый куст и говорили, говорили, перебивая друг друга, о самом нам доро-гом...
Он умер, мой друг и брат, но «умер» не то слово: Жизнь никогда не умирает, а лишь вечно меняет формы. Мой друг жив, и после так называемой смерти, вернее «ухода», всеми силами старался дать знать об этом своим близким и друзьям. Я знаю – ему хотелось кричать об этом.
Нижеприведенное – запись его дочери.




* * *

5.11.1960 г. ушел от нас мой папа. Когда я его увидела умершим, меня охватило необыкновенное чувство торжественности и возвышенности.
Вскоре после ухода, когда я, наконец, умом постигла всю скорбь великой потери, я стала упрекать себя и считать виновной в том, что была недостаточно чутка к нему и в какой-то степени тоже виновата в его внезапном и быстром уходе.
Он пришел ко мне во сне, чтобы успокоить. Пришел энергичный, активный, в спортивного типа синей блузе (такая была у него) и многое мне сказал, учил меня. Помню, он сказал, чтобы мы не беспокоились, не скорбили о нем, что ему теперь очень, очень хорошо.

С 29.11 на 30.11. В это время я уже начала чувствовать отсутствие папы – начала страдать. И он опять пришел ко мне во сне.
Как будто были похороны. Его тело положили в гроб, обсыпали цветами. Хоте-лось подойти ближе к этому «телу», лежащему в розах. Вдруг поднимаю голову и ви-жу, что стоит папа – другой, настоящий – невдалеке от своего гроба с телом. Папа стоит молодой, красивый, стройный, в том темно-синем костюме и белой сорочке, в каких он выступил на торжественном собрании в Обществе имени Рериха, когда стал его председателем. Он был именно таким, каким был в самое счастливое время своей жизни, когда Елена Ивановна написала о благословении его Великим Учителем М. на пост председателя Общества имени Рериха.
На лице папы торжественная, сияющая улыбка. Он по-настоящему счастлив.
Когда я увидела его улыбку, он прикрыл рот рукой – «чтобы другие, посторонние, не увидели, что он «мертвый» улыбается», – взял мои руки в свои и крепко, тепло и ободряюще сжал, давая мне свое благословение и силу духа...


* * *

15-16.12.1960 г., рано утром.
Куда-то лечу, спешу к какому-то сроку.
Во сне осознаю, что прошло 40 дней со дня смерти папы, и теперь он может вер-нуться обратно в нашу жизнь и жить вместе с нами, в нашей большой комнате. Но я чувствую его теперь таким настоящим, реальным, близким и живым и, если так можно сказать, «существенным», каким почти никогда не могла его почувствовать при жизни. Я почувствовала именно присутствие его духа, независимого от физического и ас-трального тел. Эта встреча была неописуема; она превышала все встречи земные, на-столько реальным, близким, настоящим, живым был папа. Почувствовав его таким, я от счастья ликую и кричу во весь голос: «Жив! Жив! Папа жив! Смерти нет! Смерти нет! Смерти нет!» Тогда папа подходит к буфету, где хранятся наши документы, дос-тает из ящичка справку о своей смерти и уничтожает.
Проснулась и долго не могла понять, где я нахожусь; сознание было необыкно-венно ясное, бодрое, переполненное счастьем; энергии много, как после утренней про-гулки, но долго не могла войти в свое тело, и, когда витала, долго не работал центр равновесия, пол показался не на месте, очень кружилась голова.

Рано утром 5.11.1960 г. видела сон: Юрий Николаевич дает всем нам большие билеты, на которых написано большими буквами «Билет Жизни». Папа отказывается от своего билета и отдает его нам с Леопольдом.
В это же утро папа ушел из жизни.

6.11.1960 г. вечером в день смерти папы одна его знакомая слушала у себя в ком-нате хорошие пластинки (исполнение Клайберна). Вдруг она видит, что ее собака со-скакивает с места и начинает вилять хвостом, как будто кто-то хорошо знакомый во-шел в комнату; потом смотрит на тот стул, где обычно сидел папа, когда приходил к ней; потом собака положила свою морду как бы на колени кого-то невидимого нами и смотрела вверх, будто в глаза этого невидимого гостя.

Петина история


Отпевание подходило к концу. Хотя гроб не «утопал в цветах», все же букетики первых весенних цветов украшали изголовье молодого покойника – ему не было даже полных 16 лет!
Среди набившихся в избу соседей немало было подростков – товарищей покойно-го по детским играм. Какими-то ошалелыми глазами глядели они на лицо своего не-понятно спокойного друга в гробу, на убитое горем лицо Арины, его матери... Вот уж скоро отпевание кончится, начнется прощание, потом глухо застучит молоток по за-биваемым в крышку гвоздям, и никто уже больше не увидит Петю, как и сам он не увидит голубого неба и ликующего весеннего дня...
Священник пропел последние формулы обряда, замолчал, взглянул на лицо по-койника и уже собрался произнести: «Прими последнее целование», как вдруг заметил, что кисть руки покойного явно зашевелилась. «Летаргия! Сейчас встанет!» – мелькнуло в голове священника, он тут же сообразил, как это отразится на слабонерв-ных плачущих женщинах – какая паника может подняться, и поэтому дрогнувшим го-лосом произнес:
– Слабонервные, уходите!
Но таких не нашлось ни одного: шелест крыльев Редкого События сковал всех: как зачарованные, с вытаращенными глазами они смотрели на юношу, который мед-ленно приподнялся в гробу и, сидя, обвел всех глазами, потом слабым голосом спро-сил:
– Где я? Что со мной?
Арина так и рухнула на него:
– Сынок мой! – и забилась в нервном припадке.
И загудела изба:
– Жив! Жив! Ожил!
И когда все успокоилось, посыпались на Петю вопросы про Тот Свет, откуда он вернулся.
– Ну, как там? Что видел? Что чувствовал? Расскажи, Петя! И рассказал Петя ис-торию своего сна бесхитростно, ненадуманно, а так, как он ее пережил и воспринял. А было, по его словам, так.

Лег он вечером спать, и приснился ему сон. Сон-то сон, но настолько всамделиш-ный, что и от яви не отличишь. Пришла к нему женщина и сказала: «Пойдем». И дол-жен он был пойти за нею, сам не зная, почему. Шли, шли и подошли к широкой реке. Женщина, как шла по суше, так и пошла по воде на другой берег, только обернулась и сказала, чтоб он за ней следовал. И заметался Петя туда-сюда, выискивая, как бы и ему переправиться. И тут, откуда ни возьмись, перед ним его старый пес ¬– верный друг Шарик, который околел в прошлом году. Этого пса Петя принес от соседей еще щенком и, можно сказать, вместе с ним и вырос. Щенок у маленького Пети в ногах под одеялом спал, и за это мать Петю часто ругала. Так они вместе и выросли, только со-бачий-то век короче человеческого...
И говорит Шарик Пете человеческим голосом:
– Садись на меня верхом – я тебя через реку перенесу.
Сел Петя на старого друга и поехал. А на том берегу женщина ждала. И повела она Петю еще дальше, к большому дому, где их встретил какой-то мужчина. А тот, как только увидел Петю, сказал женщине:
– Ты не того привела. Мне нужен мужчина, который живет через два дома от его (т. е. Петиной) избы. Веди мальчика обратно!
Пошли они с ней обратно, и опять его старый пес радостно завилял хвостом и пе-ревез Петю на противоположный берег.
Пес и женщина стояли на берегу и глядели ему вслед. И так жаль было с ними расстаться – такие они хорошие! И обернулся Петя, чтоб издали помахать им рукою, и когда он махал – это движение священник и заметил, после чего сказал: «Слабонерв-ные, уходите!»

* * *

Но не все на этом закончилось: через два дня умер Петин сосед – он жил через два дома от Петиной избы.






Загадка Девы Гор Заилийского Алатау


На очередном подъеме в гору мотор забарахлил и мотоцикл остановился.
– Опять зажигание, что ли? – с досадой подумал Володя и соскочил с сиденья. Проверив свечи зажигания, он тоскливо оглянулся кругом: ничего нельзя было понять – все будто бы в порядке, а не идет... И надо же было этому случиться именно в вос-кресенье, когда он, усадив жену с ребенком в коляску мотоцикла, катил их на свою дачу, вернее, на садовый участок, отведенный ему далеко за городом, в горах, где они хотели провести весь день. И денек-то какой выдался – ясный, хрустальный! Несмотря на октябрь, было сравнительно тепло, безветренно, и до дальних красавиц-гор, каза-лось, рукой подать...
– Что будем делать? – первой заговорила жена.
– А я почем знаю? – с досадой буркнул Володя.
Ответ пришел сам собой: из-за поворота медленно выползала грузовая машина, идущая в обратном направлении, – на Алма-Ату.
– Знаешь, – обратился он к жене, – ты поезжай с ребенком домой, а я останусь – буду искать причину...
Так и сделали. Когда грузовая скрылась из виду, Володя подкатил мотоцикл бли-же к придорожным кустам и приступил было к ремонту, как вдруг кусты раздвину-лись, пропустив вперед совершенно нагую девушку...
Володя обомлел. Поблизости ни одного населенного пункта – откуда тут ей взяться?!
Он часто заморгал – это мог быть обман зрения, она вот-вот растает в воздухе... Но девушка по-прежнему недвижимо стояла перед ним. Длинные, чуть ли не до колен каштановые волосы струились спереди по ее телу, и между ними восхитительно отли-вали бронзой загорелые чаши девичьих грудей. Овал лица был бесподобен, и карие глаза смотрели ему в лицо без тени смущения. Стройные ноги, красивая линия бедер и талии, как и все тело, отражали нежную позолоту падающих на нее солнечных лучей. Она нарушила его созерцание, спокойно сказав:
– Ты видишь – я совсем нагая. Привези мне завтра женское одеяние.
Сказав, повернулась, и кусты снова сомкнулись за нею.
– Была или нет? – прошептал Володя и протер глаза. Какое-то время он все еще смотрел в ту сторону, где исчезла прекрасная гостья. Затем попробовал завести двига-тель – и тот сразу заработал. Оставалось только поехать домой...
Нам неизвестно, как отнеслась жена Володи к его рассказу о встрече с дивной де-вушкой, но у своей матери он встретил полное понимание.
Его мать провела свою юность на лесистых холмах Верхневолжского края, где увидеть лешего или купающуюся русалку в то время не считалось большим дивом. Луга там цветасты, а по выгонам и полям попадаются громадные серые, мхом оброс-шие камни-валуны. Среди них есть и такие, про которые говорят, что если к ним тихо подкрадешься лунной ночью, то увидишь, как около них деловито снуют маленькие человечки ростом в пядь, бородатые и смешные...
Весь вечер и ночь мать Володи шила платье и другие принадлежности женского туалета, а наутро все это вручила сыну, чтобы тот увез и передал странной девушке. И так как народ, кого ни спроси, опасался новой, третьей по счету, мировой войны, крепко-накрепко наказала сыну:
– Передашь сверток и непременно спроси, будет война или нет.
Снова сел Володя на мотоцикл и поехал доигрывать свою роль в современной сказке-были. Вот и знакомый подъем, где у него мотоцикл забарахлил в прошлый раз. Выйдет, покажется ли опять? А то, может быть, все это было какое-то наваждение...
Нет! Снова раздвинулись кусты, и снова стала она там – Солнечная Девушка.
– Спасибо! – сказала она. Потом, немного помолчав, добавила: – А что же ты не спросишь, что мать тебе наказывала? Скажи ей, что войны не будет, но жертв будет очень много.
Сказала и исчезла в кустах, так же внезапно, как появилась. Как зачарованный, молча вернулся Володя к мотоциклу, ему казалось, что мир вокруг него как бы расши-рился, раздался – в нем жили, кроме людей, и другие существа, и они были прекрасны; ширилось и росло в груди сладкое чувство любви к этому бездонно глубокому и пре-красному миру...

* * *

Событие это произошло в октябре 1970 г., а автору этих строк оно стало из-вестно в конце февраля 1971 г. Удалось узнать, что герой повествования служит ми-лиционером в г. Алма-Ате. Что могут означать загадочные слова девушки: войны не будет, но жертв будет очень много?

Мудрость веков, заключенная в древнеиндийских «Ведах», получившая подтвер-ждение в Учении Гималайских Махатм, говорит о циклах обновления нашей планеты, сопряженных с гигантскими геологическими катастрофами. Примеры их – Гондвана и Атлантида. Указано циклическое завершение Века Мрака (Кали-Юга) и наступление Светлого Века (Сатия-Юга), другими словами – разрушение Старого мира и наступление Новой светлой эры человечества. Сейчас среди народа, в особенности среди сектантов, глухо говорят о надвигающемся конце мира – о светопреставлении. Это речи неосведомленных людей. Учение Гималайских Махатм говорит не о разрушении планеты, а о конце Старого мира войн, невежества, мрака, чудовищных преступлений против человечества и неслыханном расцвете истинной культуры на Земле. Это великое переустройство, однако, связано с большими конвульсиями планеты и очищением человечества от элементов негодных и вредящих будущему построению новой и светлой жизни на Земле. Сказано: «Уйдут негодные». В последние десятилетия все учащающиеся и усиливающиеся стихийные бедствия – ураганы, землетрясения и т.п. – предвестники приближающейся катастрофы, которой завершится разрушение Старого Мира, после чего наступит Новая счастливая эра человечества. Так как Россия является носителем идей всемирного братства и сотрудничества народов, а также и других основ Нового Мира, то в надвигающейся катастрофе она пострадает меньше всех.
Многие знаки и грозные предупреждения ныне являются человечеству. Одно только пакистанское бедствие в ноябре 1970 г. унесло более полутора миллиона чело-веческих жертв. Загадочные слова Девы Гор могли относиться именно к такого рода жертвам.
Я заканчиваю эту запись 9 марта 1971 года. Будущее покажет.

г. Балхаш
Март, 1971 г.


Вещее материнское

1962-1964 гг. – точной даты рассказчик не помнит. Осенней темной ночью на мо-гучем Енисее, километров 50 ниже Красноярска, перевернулась и затонула самоходная наливная баржа. Спаслись молодой капитан баржи В. Рыжиков и члены экипажа са-моходки – все, за исключением жены капитана Веры.
Поиски тела утонувшей в глубокой, полноводной, исполинской реке результатов не дали, несмотря на все усилия горем охваченного мужа. Искать перестали: река стала покрываться льдом.
И тогда пришла к своему зятю-капитану мать его утонувшей жены и сказала:
– Не там искал, сынок! Вера моя на Галанинском повороте ждет, дожидается, ко-гда за нею придут.
– А откуда ты знаешь, мама, что она там? – спросил капитан.
– А я, сынок, вижу ее в мыслях своих. Вот и сейчас она у меня перед глазами в зеленом пальто.
Галанинский поворот находится за знаменитым Казачинским порогом, и, чтобы добраться теперь до него, надо пройти не менее трехсот километров от Коковского за-тона, где проживала мать.
Но поверил капитан вещему духу своей тещи и отправился в далекий путь разы-скивать останки той, которую любил. И он действительно нашел ее на Галанинском повороте, вмерзшую в прозрачный лед у самой поверхности, в том самом зеленом пальто, которое было на ней в злополучную ночь.


Отрывок из письма друга


«... В 1922 году я с Поляковым поехал на Камчатку: я – рабочим, он – -конторщиком к его отцу-рыбопромышленнику. В пути нас прихватил шторм. Три дня мотал по океану, унес в море, разбил все лодки и смыл скот с палубы. Все рабочие бы-ли наглухо закрыты в трюмах, но мы оба сумели избегнуть этого пленения и отсижи-вались в каюткомпании, куда никто уже не заходил и где был хаос и вода. И вот я за-метил, как наш пароход, полузатопленное судно, которое беспрестанно гудело, призы-вая (кого?) на помощь, вдруг стало вставать на дыбы. Я подумал, что оно опрокинется, и выполз наружу (зачем, не знаю, от страха не помню, что делал). Зеленая кипящая го-ра воды ударила с носа и понесла, все смывая. Я вцепился мертвой хваткой в железную стойку, меня стало заливать. Вода была уже выше груди, а поток все несется. Вот она залила лицо, в ушах зазвенело, рот наполнился горькой водой. «Конец!» – мелькнула мысль, и вдруг я услыхал как чей-то спокойный и проникновенный голос произнес: «За плавающих, путешествующих Господу помолимся!»
– Мама, мама! Молись за меня! – хотел я закричать. Острый ветер резанул мне в лицо, волна прошла, я остался жив...
К вечеру тайфун стал утихать. Через два дня мы добрались до Петропавловска-Камчатского и стали зализывать раны.
А в ту ночь мама вдруг проснулась, стала плакать и говорить, что со мной несча-стье. Потом, опустившись на колени, молилась всю ночь. Об этом мне после она и Юля рассказывали...»


Кабаниха

Под таким именем персонажа пьесы Островского эта женщина навсегда осталась в памяти Петра Степаныча. Некрасивая, мужеподобная, грузная и чрезвычайно жадная, она обладала крупным состоянием, что, однако, не мешало ей самой работать, как последнему поденщику на своем дровяном складе в Харбине. У нее был муж, кроткий рассудительный человек, но из-за крутого нрава супруги и, главным образом, ее жад-ности, их брак как-то незаметно для них сам по себе растаял и превратился просто в товарищество на паях. Их связывал только дровяной склад, дававший немалые прибы-ли. Бухгалтерия велась тщательно; прибыли делились поровну, а до личной жизни друг друга не было дела...
Харбин 1930-х годов был что называется «битком набит» российскими беженцами от революции, большинству которых ежедневно приходилось решать вопрос, «как живу быть», как изловчиться, чтоб не погибнуть от безработицы на чужой земле.
Дела дровяного склада процветали – пришлось нанять служащего. Им оказался бывший петроградский присяжный поверенный, которому эта служба явилась тем спасательным кругом, за который удалось ухватиться уже потерявшему всякую наде-жду тонущему человеку. Кабаниха обратила на него свои милостивые взоры.
Бывший присяжный поверенный отреагировал так, как в его положении следовало ожидать. Соседи и даже муж решили, что это правильно – при ее-то комплекции... И одно время все были довольны: Кабаниха даже стала как-то мягче относиться к людям.
В то же время она сознавала, что грешит, и поэтому поддерживала близкие отно-шения с игуменьей только что созданного в Харбине женского монастыря Руфиной – вносила крупные пожертвования в монастырь и заказывала молебны. По ее староме-щанским понятиям, все было логично и просто: человек грешит, и Церковь отмаливает его грехи, но за это надо платить. И блистательная Руфина, любившая появляться на люди ведомой под руки двумя послушницами, ценила Кабаниху и оказывала ей почет.
Но пришла беда. Бывший присяжный поверенный носил в себе затаенную страсть к азартным играм – может быть, ему мерещились, как Остапу Бендеру, свой Рио-де-Жанейро и другие женщины... Сперва Кабаниха терпеливо покрывала его мелкие про-игрыши, но когда тот в одно утро явился на дровяной склад с мутными от бессонной ночи глазами и какой-то тихий, точно побитая собака, стараясь не глядеть в глаза своей хозяйке, та сразу поняла, что проигрыш превышает всякие нормы, и грозно спросила:
– Сколько?
– Двести сорок три рубля 80 копеек – все, что получил по счету от Каломийце-вых, – был ответ, и виновный как-то весь сник, втянул голову в плечи, стал боязливо озираться, как бы ища места, куда юркнуть после ожидаемого удара...
Но удара не последовало: случилось худшее – он был сразу уволен. В сознании Кабанихи любовь имела как бы свои материально-ценностные эквиваленты в рублях, и если они не покрывали причиненного материального ущерба, то что же оставалось делать?..
И тогда она вспомнила про существование Петра Степаныча, в то время еще мо-лодого и сильного – он закупал дрова по станциям Китайской Восточной железной дороги и отправлял их вагонами на склад. Это ничего, что у Петра Степаныча была жена. Кабаниха верила во власть денег. Мужчины... Э-э, все они одинаковые!..
Петр Степаныч был переведен на склад, а на его место поехал муж. Началась атака на Петра Степаныча, хотя атака – не то слово; так как женскими чарами Кабаниха не обладала, то она повела наступление тихой сапой: после трудового дня приглашала Петра Степаныча выпить коньячку и закусить, чем бог послал. При этом она всячески восхваляла его способности и намекала, что не такую бы ему надо иметь жену, как у него...
Петр Степаныч от коньяка отказывался, он, вообще, не пил спиртного, а за досто-инства своей жены вступал в спор. Кабаниха пока что не теряла надежды. Но тут вме-шался случай.
Однажды на склад забрел китаец-старьевщик. Среди всякой предложенной ему рухляди был забракованный топор с отломанным уголком. Хозяйка склада требовала за него 10 копеек, а китаец давал только пять. В пылу торга подошел Петр Степаныч.
– Мария Михайловна, я покупаю у вас этот топор, вот вам 10 копеек.
– Да что вы, Петр Степаныч! Не надо мне ваших 10 копеек, я вам дарю его. Люди свои...
Петр Степаныч отнес топор кузнецу. Тот привел его в полный порядок, вставил топорище, и обошлась эта работа Петру Степанычу немногим больше рубля. Зато свой топор! Какое же хозяйство без топора? Но допустил одну оплошность – как-то принес на склад, а там хозяйка его увидела...
– А топор-то получился у тебя хорош! – только и сказала.
Прошла неделя. Хозяйка попросила Петра Степаныча принести топор на склад – что-то понадобилось рубить.
Петр Степаныч принес. В тот же день муж с линии приехал: счета денежные надо было в порядок приводить, бухгалтерия – она точность любит.
Поработав до вечера, Петр Степаныч взял свой топор и пошел было домой, как тут налетела на него хозяйка.
– Куда мой топор тащишь? Мне самой нужно!
– Как ваш? – удивился Петр Степаныч. – Вы же сами мне его отдали – я еще вам денег предлагал...
– Не дам топор! – гневно закричала хозяйка.
– Отдай...
Вскипел Петр Степаныч.
– На, возьми! Подавись! – кинул он топор ей под ноги. – И больше я тебе не слуга – давай расчет! И ноги моей тут никогда не будет! Но ты, жадюга, помни: умирать бу-дешь, так черти за тобой придут, и никакая Руфина тебе не поможет! Если есть пекло, так для тебя оно уготовлено...
На крик выбежал из конторы муж Кабанихи, схватил за руки Петра Степаныча и увел в контору, где пытался уговорить его остаться, но тот категорически отказался. Так они и расстались.
Прошло два года. Петр Степаныч устроился в мясной рубщиком – был мастером разделывать туши, а жил в Нахаловке, пригороде, построенном беженцами, сплошь состоящем из деревянных домиков.
В зимнюю ночь, часа в два, понадобилось Петру Степанычу покинуть теплую по-стель и выйти по нужде на двор. Возвращаясь, он прошел трое дверей: на крытую ве-ранду, с нее в переднюю, оттуда на кухню, за которой находилась его спальня. Прохо-дя, он каждую дверь за собой запирал на крючок. Но когда очутился в кухне, то, не ве-ря своим глазам, увидел перед собой... Кабаниху. В белом платье, такая же грузная и некрасивая, как всегда, она стояла перед ним, и глаза у нее были в тот момент умо-ляющие.
– Мария Михайловна, это вы? – вырвалось у Петра Степановича.
– Да, я, Петр Степаныч, голубчик, придите сейчас к нам – очень нужно.
– Да я... Как же так... А какая нужда? – ошеломленно подбирая слова, спросил Петр Степаныч.
– Мужу... мужу моему очень нужно...
В этот момент из спальни донесся голос жены:
– С кем ты там разговариваешь, Степа?
– Да тут Мария Михайловна пришла.
Только он это сказал, как Кабаниха исчезла – была и нет. Петр Степаныч бросился к дверям – крючки все на месте, заложены.
Долго не мог заснуть после этого Петр Степаныч, а жена сказала:
– Не иначе – умерла в эту ночь Мария Михайловна.
И действительно, так оно и оказалось.
На утро Петр Степаныч читал в газете траурное объявление: «С прискорбием из-вещаем... горячо любимая жена... умерла в два часа ночи...» Вынос тела тогда-то, и прочее и прочее.
Но что заставило душу этой женщины в момент оставления тела явиться к чело-веку, которого она обидела? Угрызения ли совести? Желание ли помириться? Страх ли перед грозным Неведомым, куда ей предстояло вступить с сознанием, что не так она прожила свою жизнь, как шептало ей сердце?






Слушай сердце



Московский врач Н. Е. Нагель-Арбатская отличалась большой интуицией. Мне рассказывала ее дочь Л., как однажды ей вместе с матерью понадобилось куда-то по-ехать, и они присоединились к толпе, ожидавшей трамвай. Подошел очередной вагон, но женщина категорически отказалась сесть в него. На удивленный вопрос дочери: «Почему?» – она ответила, что сердцем чувствует какую-то беду и ни за что не сядет в этот трамвай. Они сели в следующий и, когда стали подъезжать к ближайшей останов-ке, увидели взволнованную толпу, а затем и раненых.
Оказалось, что какой-то злоумышленник заложил бомбу замедленного действия в стоявшую у трамвайной остановки урну для мусора, и она взорвалась как раз в тот момент, когда пассажиры выходили из вагона.


Странный случай

(Из личных записей отца космонавтики К. Э. Циолковского, 1928 г. Архив АН СССР, Московский отд., фонд № 555, оп. 1, № 462)

Опишу... случай, бывший 40 лет тому назад в Боровске, на моей квартире, в доме Ковалева. К сожалению, дата не была отмечена. Даже года мне нелегко назвать (ка-жется, в 1886 году весной, в апреле. Мне было 28 лет).
В силу разных условий и событий душевное состояние у меня было тяжелое. Унывал я.
Книги Нового Завета я тщательно еще раньше изучал и высоко ценил личность Галилейского Учителя и его учеников. Но широкой точки зрения по молодости не имел. Все затемнялось узкой наукой. Едва мерцала возможность того, о чем пропове-довал Учитель.
В отчаянии я прибегнул к Нему, к его силе, желая поддержки, и думал так: если бы я видел знамение в виде совершенно правильного креста или грубой, но правильной фигуры человека, то это было бы довольно, чтобы я придал вечное значение Христу в земных делах (и прогнал свое учение).
Потом я забыл эти мысли и желания. Мы переехали через несколько месяцев... к Ковалевым и тут-то ранней весной, с крылечка, выходящего во двор, я увидел часов около 5-6 то, что потом сильно влияло на меня всю жизнь.
Опять не помню, что я прежде увидел. Кажется, облачный крест точной формы, как бы вырезанный из бумаги (четырехконечный католический «криж» с равными концами).
Не отрывая глаз от него, я стал звать жену, но она не слыхала и не пришла. Я ус-покоился и стал смотреть по сторонам. Потом опять взглянул на крест, но уже увидел фигуру человека, тоже как бы вырезанную из бумаги (без глаз, без пальцев, очень гру-бую, но правильную). Потом уже припомнил, что я ранее желал все это видеть.
Приписка К.Э.Ц. на полях:
«Строго симметрично, прямолинейно, без хлопьев и зазубрин. Какие силы пока-зали мне эти облачные фигуры, как они (силы) прочли мои мысли и как исполнили мои желания, – я не знаю. Только цель, очевидно, была благая. Явление же это я понял так: крест есть удел человека, в особенности же мой».

От автора. Что тут можно сказать? Великий ученый, отец космонавтики К. Э. Циолковский отличался большой простотой, искренностью и честностью. Как и боль-шинство гениальных людей, в тяжких трудах нес он свой жизненный подвиг и не мог остаться незамеченным Старшими Братьями человечества – Великими Учителями Ги-малаев, которые в час духовной нужды послали ему видение, удалившее его мучи-тельные сомнения.

Далее приводим дополнение, на наш взгляд интересное, напечатанное в журнале «Наука и религия», № 10, 1988 г. Автор С. Блинков, профессор. Статья называется «Циолковский – творец и личность».
Себя Циолковский полагал монистом... Признавая наличие высших сил, Циол-ковский не раз видел знамения. Он рассматривал их как знаки, которые подаются ему разумными существами, живущими в иных космических мирах. Можно сказать, что Циолковский был механистическим материалистом и идеалистом одновременно. По его мнению, и атом, и человек, и Земля, и вся Вселенная равным образом чувствуют, мыслят, выражают волю. Разница лишь количественная: математической формулой могут быть уравнены и одинаково подсчитаны чувства атома, человека, космоса...
Идеи мессианства прогрессировали вплоть до 1928 года, когда Циолковский уви-дел обращенное к нему знамение на небе. С этого момента он словно пробудился от долгого «идеалистического сна».
...К Христу относился как к великому гуманисту и гениальной личности, прови-девшей интуитивно истины, к которым впоследствии ученые подошли посредством науки. В изречении Христа «В доме Отца моего обителей много» Циолковский видел мысль о многочисленных обитаемых мирах.
Недосягаемо высоко ставил Циолковский Христа в отношении этики. Его гибель за идею, его скорбь за человечество, его способность «все понять, все простить» при-водили его в экстаз.
Он верил в высшие совершенные существа, живущие на более древних, чем наша Земля, планетах... И, применяя слово «Бог» как понятное и доступное большинству людей своего времени, сам он подразумевал космос, управляющийся неизбежными, но благодетельными для всего живущего законами Разума.

Знахарь



Однажды, будучи двенадцатилетним подростком, мне довелось быть свидетелем выведения клопов из квартиры с помощью «заговора» . В то время (1920-21 гг.) наша семья жила на деповской станции Забайкальской железной дороги. Верстах в 15 от станции на путевой казарме проживала знакомая нам семья артельного старосты путе-вых рабочих. Как-то моя мать и ее подруга решили поехать туда за ягодами. Взяли с собой и нас, четырех ребят. Приехали мы под вечер, засветло поужинали, легли спать, предполагая рано утром пойти в лес. Хозяйка постелила нам в комнате на полу, а ее семья ушла спать на сеновал. Однако спали мы недолго, так как нас атаковали клопы. Проснулись мы, зажгли свет и ужаснулись. Такого количества клопов я больше нико-гда в жизни не встречал. Они сыпались с потолка как дождь и расползались кругом. Вышли во двор, хозяева проснулись от нашего разговора. Хозяйка сказала мужу: «Давно говорила тебе привести Митрича, утром иди обязательно!»
Переспав в летней кухне (под навесом) до восхода, мы пошли в лес. Вернулись с ягодой часа в три дня, а вскоре пришел и Митрич. Это был бодрый старик. Жил он в деревне в 1-1,5 км от казармы и был известен тем, что умел выводить клопов и тарака-нов. Он попросил березовый веник, которым метут пол (не новый) и вошел в квартиру. Нашептывая какие-то слова, стал обходить комнату и кухню, тыкая при этом веником в углы и вдоль плинтусов. Затем поставил веник у косяка входной двери в кухне, закрыл дверь и сказал, чтобы часа через три веник выбросили. Хозяйка в благодар-ность дала ему узелок, и он ушел.
По истечении времени открыли дверь и увидели, что веник шевелится от клопов. Это была живая шапка, напоминавшая пчелиный рой. Хозяйка вынесла его и сунула в горящую плиту летней кухни. А вечером товарным поездом мы приехали домой.

Казахская ССР,
г. Балхаш,
26.05.78 г.


Мамина забота


Неожиданно судьба забросила меня в отдаленное казахское село. Был урожайный год на ячмень и пшеницу (такое случается раз в пять лет). Там я и встретилась на кол-хозном току со свидетельницей следующего случая.
– Кто верит в то, что покойники ходят?
Слушательницы подскочили с мест, словно лежали не на теплом зерне, а на рас-каленных угольях. Я знала, что и «небывалое бывает...» но молчала, боясь спугнуть начавшийся разговор.
–А ко мне мама-покойница приходила.
–Расскажи.
–Она погибла несколько лет тому назад. Помните, был суд над шофером?
Мы продолжаем молчать.
–Дело было весной, маму вызвали в училище (где я тогда училась), наверно, ру-гали за мое поведение). Потом она зашла к старшей дочери (нас у нее шестеро) и опо-здала на рейсовый автобус.
Встретила зятя на мотоцикле и согласилась на его предложение сесть в люльку. И вот у поворота, не доезжая нашего поселка, мотоцикл перевернулся, и мама, пролежав три месяца в больнице, умерла. Врачи так и не смогли помочь (потом нам стало из-вестно, что у нее при падении сплющился позвоночник).
Отец очень переживал ее смерть и сказал нам, что до тех пор будет оставаться один, пока не выдаст замуж меня (я самая младшая, и было мне тогда неполных 19 лет).
Вынос тела состоялся из нового дома. Она так мечтала пожить в нем, а пришлось обряжать ее в последний путь. Мы с сестрами положили в гроб часы, золотые сережки, то есть старались отдать все новое, чтобы не обижалась.
Прошло несколько дней. Однажды вечером я лежала на кровати и читала книгу. В доме, кроме папы, никого не было. Все двери были заперты. Вдруг вижу, как по кори-дору идет мама и направляется в мою комнату. Садится на стул.
Я оцепенела от страха. Поджала ноги под одеялом к самому подбородку. Ни за-кричать, ни сказать ничего не могу.
А мама тем временем заговорила ласково:
– Хорошо, что вы положили мне часы: теперь я буду знать время, когда к вам приходить. Но зачем вы положили золотые сережки? Надо было оставить у (она на-звала имя старшей дочери). Да, вы забыли положить мне гребешок, как мне трудно без него. Приготовьте его, я за ним зайду...
И тут ко мне вернулся голос... Я так закричала, что отец тотчас прибежал. Все ему рассказала. Глянули на двери – они были открыты.
На следующее утро в дом пригласили старушку, которая обошла все комнаты, чем-то кропила, что-то шептала.
На следующую ночь никто не приходил. А через день она снова явилась. Грустная такая, и говорит тихо-тихо.
– Ну, зачем ты, Ирина, так кричала? Я больше не буду приходить. Передай отцу – пусть женится, ему нужна хозяйка. И принесите мне гребешок. Я уже много дней не расчесывалась.
И ушла...
Утром я рассказала отцу, стали искать ее гребешок и, когда нашли, увидели, что в нем запутался седой волос. Это был мамин волос.
Слушательницы молчали. Лишь я одна знала, что книга «Радуга Чудес» попол-нится еще одним свидетельством о том, что смерти нет и люди не умирают, а изменя-ют свое состояние бытия.

г. Балхаш,
24.12.79 г.
Мила Градова .



Иссык-Кульская пожирательница трупов


Многим кажется, что в век космонавтики, радио и телевидения нелепо говорить о колдовстве. И все же колдовство тащится темной паутиной из древности в наше время – ползет, прячась и извиваясь, приспосабливаясь к современным формам жизни, и время от времени прорывается наружу, поражая наше воображение.
Недавно я ездила в район Иссык-Куля к брату на похороны его дочери, 12-летней девочки, погибшей от несчастного случая. Дом брата расположен в большом селе, привольно раскинувшемся неподалеку от красивого озера, за которым высятся бело-снежные шапки гор. Воздух тут изумительно чист, и чаша озера в обрамлении гор, ко-гда-то своею красотою пленивших Пржевальского, кажется, своей густой синевой со-перничает с красотой голубого неба. Недаром туда каждое лето устремляются целые полчища туристов...
Но в доме брата царила скорбь. Покойницу любили все за ее ласковость, за уме-ние сказать приветливое слово, за веселый смех, за красоту белокурой головки...
В избу, где поставлен был гроб, перед выносом все время прибывали соседи и со-седки, ближние и дальние.
Обсуждали несчастный случай. И тут вдруг раздался чей-то голос, что дело это, наверное, не обошлось без колдовства.
– Конечно, мою Ирочку погубили завистливые люди. Здесь, в Киргизии, что ни двор, то – знахарь, что ни женщина – то ворожея. И никто меня не переубедит в этом, силу заговора самой пришлось испытать...
В киргизских селах покойника сажают прямо в яму, верх закладывают сучьями, присыпают землей. Со временем земля оседает, частично просеивается, и ходить возле таких мест небезопасно.
– Когда я была маленькая, – начала свой рассказ Валентина, – мы любили зимой кататься с горки, которая одним концом упиралась в заброшенное кладбище. Как-то зимним вечером кататься было особенно интересно: смех, веселье, шутки, толчея. Кто-то из ребят шутя толкнул мои санки, и они стремительно помчались вниз. Тормозить не хотелось: ветер свистит, а сердце, кажется, вот-вот выскочит из груди. Вдруг резкий толчок (санки коснулись земли), я спрыгнула на землю, но чувствую, что одна моя нога провалилась... Я закричала от ужаса, задергалась от страха... с того вечера стала заикаться, потом уж меня водили к какой-то бабке, которая вылечила.
– А мой внук, Лексей, – подхватила нить разговора другая женщина, ¬недавно вот что мне сказывал. Едет он по дороге (он у нас выучился на шофера такси), стоит жен-щина средних лет – голосует. А он у нас добрый – мухи не обидит. Притормозил, зна-чит, она садится, назвала адрес, и поехали, а когда стали проезжать киргизское клад-бище, просит остановить. Вечерело, надо было спешить, чтоб вовремя машину поста-вить в гараж. Но просьба пассажира – закон. Может, ей приспичило по маленькой на-добности. Она вышла и зашагала в направлении к могилам. А мой-то внук прохажива-ется среди их мавзолеев, рассматривает. Прошло некоторое время. А клиентки нет. Пошел он ее искать. Замелькали погребальные плиты, глядь – невдалеке видит он свою пассажирку. Но что она делает? Место, у которого она стояла, разрыто, из ямы виднелся покойник, а его ногу с жадностью грызла та женщина.
Водитель от страха остолбенел.
– Чему ты удивляешься? Чтобы стать первой колдуньей, надо пройти через это... Возвращайся к машине, я сейчас приду, – сказала она.
Из этого рейса внук вернулся поседевшим. Если б не любовь к профессии, навер-ное, не оправился.
А теперь работает на автобусе; хотя там многолюднее, больше шума, а ему – спо-койнее.
Уезжала я из Киргизии без сожаления. Теперь я знала, что среди ее красот таятся отвратительные колдовские обряды...

P.S. Через несколько дней Валентина (мать Ирины) прислала письмо. Пишет, что на днях снилась дочь. На вопрос матери: «Как ей живется?» ¬она весело ответила:
– Хорошо. Живу в интернате. Учусь. На каникулах не скучаю – играю с подруж-ками. Не переживай за меня, мамочка. Мне здесь так хорошо.

г. Балхаш,
28.12.79 г.
Мила Градова.


Неохота бабушке возвращаться


– Ты слышала? Нет, ты читала? – глаза подруги округлились от невысказанной новости.
– От кого я должна услышать и что я не читала?
– Ой, не делай вид, что ты это знаешь...
– Что?
– О загробной жизни. Ну, понимаешь, о том свете. Представляешь, открываю «Литературку», пробежала глазами рубрику «Научные среды», и первые строки за-гипнотизировали. Я даже их выписала:
«Благодаря успехам медицины в живых остается все больше и больше людей, ко-торые могут рассказать, что они испытывали на пороге смерти...», и дальше «... он об-наруживает, что тело у него все же есть, но совершенно иной природы и с совершенно иными способностями, чем покинутое им. Врачи-психиатры убеждены, что смерть тела не означает конца бытия».
Собеседница слушает рассеянно. Она напоминает того зрителя, который пришел на повторный (хотя и интересный) фильм только ради деталей.
– Это все я слышала от очевидца, – проговорила, наконец, подруга. – ¬Моя бабуш-ка долго болела. Все ее любили, но когда умирает старый человек, окружавшие вос-принимают это много спокойнее. И когда она умерла, мы приступили к ее похоронам. А на второй день она воскресла.
– Не таращь глаза, – делает замечание рассказчица. – Да, ожила (по-научному это называется реанимацией), а потом рассказала точно то, что написано в твоей газете. Да, ее встретило существо, сотканное из Света, а кругом – прямо настоящий рай. Цветы, птицы (человеческий язык понимают), так как «разговаривают» с помощью мысли.
– Как это?
– Подумал – значит произнес. Вокруг дети (не внуки!). Все радостные, счастли-вые, танцуют, поют. Вдруг это Светлое Существо подходит к бабушке и говорит:
– Рано ты пришла. Возвращайся назад.
Наша бабушка в слезы.
– Не хочу, – говорит, – возвращаться. Разрешите остаться. Мне так хорошо тут.
А он ласково повторяет:
– Надо вернуться на землю и долг свой до конца исполнить.
– Ну, и...
– После этого она прожила с нами еще пять лет...
– Вот здорово! Как интересно!
– Чему ты радуешься?
– Но ведь ты сама слышала и видела свидетеля с Того Света. Об этом трубить на-до!
– Надо? А ведь за одно перепечатывание этого материала мою знакомую уволили с работы. Правда, не сразу. Ты хочешь, чтобы и меня уволили? И это зимой да еще на-кануне свадьбы? Ну, нет! И вообще, я глупо сделала, что тебе рассказала.

* * *

Гостья ушла в подавленном настроении. Единственный (пока) свидетель молчал, но неужели газета (с таким тиражом!) ни у одного читателя ... Или думают, что зани-маться парапсихологией по плечу только заграничным лабораториям? Но придет вре-мя...

г. Балхаш.
05.01.80 г.
Мила Градова.


Рассказ комсомольца


– Вы спрашиваете – были ли чудеса в моей жизни? Не знаю. Был один странный случай. Может быть, он и есть то, что вы называете чудом .
Я родился на Украине. Во время становления Советской власти мне было лет че-тырнадцать. Жил я тогда вместе со своими родителями в большом селе. Недалеко от моего дома стояла старая хата, в которой было выморочное имущество. Когда-то там проживали старик со старухой, бездетные...
Вещи, какие после них остались, добрые люди прибрали, сохранилась лишь на стене старая, почерневшая от времени икона, никому не нужная. И вдруг по селу про-катилась молва – икона-то в брошенной хате обновилась. В то время такие явления не были особой редкостью – то здесь, то там, по слухам, старые потемневшие иконы на-чинали блистать, становились как новенькие. Народ в этом усматривал знамения, да-ваемые небесами, в противовес волне безбожия и антирелигиозности. Так было и в нашем селе – толпы повалили в брошенную хату удостовериться в чуде обновления; появились священники. Ими было решено отслужить в ближайшее воскресенье тор-жественный молебен у обновившейся иконы. Что стечение народа при этом будет большое, сомнений ни у кого не было. С этим, конечно, не могла мириться комсо-мольская ячейка, в которой я тогда состоял; борьба с религиозными суевериями была нашей прямой обязанностью. Накануне назначенного торжественного молебна мы со-брались обсудить, как помешать этому мероприятию церковников.
Я в то время был комсомольцем-энтузиастом и предложил весьма разумный, про-стой и действенный способ – ночью выкрасть икону из хаты, не имеющей никаких за-поров.
– Ты придумал – тебе и выполнять, – постановило собрание.
Настала ночь. Выждав, пока все уснут крепким сном, я тихонько выбрался на улицу и пошел к старой хате. Светила полная луна. Без труда открыл дверь хаты, пе-реступил порог и остановился. Лунный свет лился в маленькие, покосившиеся оконца, в комнате было светло, как днем. Вот и икона в углу. Но что это? Глиняный пол хаты, дотоле покрошившийся и в яминах, каким я его знал, вымазан свежим слоем глины равномерно и тщательно, так, как умеют делать заботливые и на все руки мастерицы украинские хозяйки. Пройти по такому полу, чтобы взять икону – значит оставить глубокие и точные следы своих ног. Воображение подсказывает, как по этим следам верующие доберутся до меня...
Не доверяя зрению, нагибаюсь и щупаю руками пол – да, действительно, мокрый, свежевымазанный. Осознаю свое поражение и отправляюсь домой спать.
Долго спал я в то воскресное утро. Когда встал, народ уже толпился вокруг из-бушки, любопытные заходили и выходили из нее. Ждали священника. Я тоже, напустив на себя смиренный вид, зашел в избушку и обомлел: пол ее как был старый, по-крошившийся, в яминах, так и остался. Никто его не вымазал. А в углу вместо потем-невшей стояла точно новенькая, поблескивающая икона. И не грозный, а ласковый лик смотрел мне прямо в глаза.

г. Балхаш.
16.07.80 г.

Как иногда приходит помощь


Наша станица построена на том самом месте, где раньше стояла деревянная кре-пость . По указу царя Алексея Михайловича крепость ставил иркутский воевода – ставил между Иркутском и Монголией, чтоб от набегов оградиться. Когда выстроили, служилых казаков туда нагнали на поселение. А народ-то воеводы без женщин шибко заскучал. И повелел тогда царь Алексей Михайлович собрать гулящих девок и в ту крепость направить казакам в жены.
Не думайте, что «гулящие» – это плохие девки. В то время слово «гулящая» озна-чало просто «незамужняя», значит, свободная.
И зажили казаки, семьями обзавелись, землю стали обрабатывать – от них-то и наша станица пошла. Но вот беда случилась в то время: вышел из Монголии с десяти-тысячным войском князь ихний и обложил крепость со всех сторон. Он и не пытался штурмовать крепость, зачем, когда можно измором взять.
Прошел месяц, другой – уже в крепости продукта мало осталось, а к наступлению зимы голод начался: все, что там живое было – даже лошадей – съели. Несколько раз посылали гонцов к иркутскому воеводе, чтоб помощь дал, но монголы всех тех гонцов переловили. И настал такой день, что дальше уже держаться невозможно, – голод до-конал. Но сдаваться монголам никто не хотел. Собрались все вместе и приняли реше-ние: быть этому дню последним, держаться до наступления ночи. Ночью же все, и стар и мал, мужья и жены с детьми, должны собраться на пороховом погребе и ровно в полночь этот погреб взорвать, чтоб всем тут вместе смерть принять.
И прошел этот день, настала ночь, и защитники крепости уже стали готовиться к своему последнему часу, как застучал в крепостные ворота промчавшийся через осаду всадник на взмыленном коне. Его впустили и он объявил, что послан иркутским вое-водою, чтоб сказать осажденным, что идет он с большим войском и обозом хлеба на выручку и чтоб осажденные, когда воевода ударит с тылу, сделали вылазку из крепо-сти. Ну, тут все оживились, обрадовались, не знают, на какое почетное место гонца посадить. Но тот отнекивается и просит его незаметно из крепости выпустить, так как должен он обратно к воеводе явиться и доложить. Его выпустили, и он исчез в темноте ночи.
Настало утро, и осажденные увидели, что монголы навьючили верблюдов и потя-нулись в степь, снимают осаду; стало быть, учуяли приближение большой рати. А к полудню и воевода с войском и хлебным обозом подошел. Вот тут-то и пошло лико-вание – сколько радости было! И хотели спасенные того всадника отыскать, который их предупредил о приближении войска воеводы, возблагодарить хотели, но нигде не могли его найти.
Тогда спросили воеводу. Но тот ответил: «Ничего не знаю. Никакого гонца я к вам не посылал».
Переглянулись тогда казаки, замолчали. А один вдруг и говорит: «Припоминаю я, что где-то видел этого гонца раньше». Тут и другие заговорили, что лицо гонца им вроде знакомо. А потом чуть ли не разом признались, что видели на иконе, и назвали имя чтимого всей Русью святителя .
В ознаменование этого чуда и чтоб потомки, близкие и далекие, знали, что не бы-вают люди брошены в беде, если защищают правое дело и остаются ему верны до конца, постановили казаки ежегодно праздновать торжественным богослужением день Алексея Божьего Человека .

* * *

Эту быль душной летней ночью поведал мне в 1947 году в Шанхае сибирский ка-зак, потомок тех самых защитников крепости.
Каменные здания гиганта-города, этого изъязвленного всеми пороками цивилиза-ции лица капиталистического мира Китая, излучали на улицу накопившийся в них за день зной – было жарко.
Бездомная нищета, подстелив под себя газеты, вповалку спала прямо на уличном асфальте переулка. В городе золотого тельца, где все покупалось и продавалось, в го-роде воров, проституток, игорных домов, разврата и наркомании было так странно слушать быль о героизме, о верности долгу до конца и чудесной помощи.
Мне стало легче дышать, словно донесся до меня аромат далеких сибирских ле-сов.


г. Балхаш,
08.11.80 г.





Нелегальный врач Сихотэ-Алинских гор


В 1948-50 гг. в Приморье, в Уссурийском крае, в горах Сихотэ-Алиня, севернее Сучанских угольных копий служил в пограничных войсках офицер. В силу некоторых обстоятельств, мы не назовем его настоящего имени, а ограничимся псевдонимом Григорьев . Его постигло несчастье – стали отекать ноги. Обращался к местным вра-чам, побывал на разных курортах – ¬не помогло. Отечность еще более усилилась и вме-сто обычных брюк пришлось ему носить специально сшитые широченные шаровары. И тут прослышал он от местных охотников, что живет в тайге, не очень-то далеко, старец, который чудесным образом вылечивает всех, кто к нему обращается. И захоте-лось Григорьеву побывать у него. Но одно обстоятельство долго его удерживало: как же ему, образованному офицеру, интеллигенту, обязанному пресекать суеверия, обра-щаться к знахарю.
Да и начальство за это по головке не погладит. Долго сомневался Григорьев, но наконец решился. Отыскал среди своих солдат знающего дорогу к старцу и поехали.
Долго пробирались таежными дорогами. Наконец на поляне среди леса увидели дом, окруженный пчелиными ульями. Не пришлось стучаться в дверь, хозяин, человек неопределенного возраста, сам вышел к ним навстречу со словами: «Знаю, зачем приехали», и повел офицера в дом. Там он достал большой глиняный горшок, насыпал в него какой-то травы, залил водой и поставил в печь томиться. В избе было опрятно, пахло травами. Беседовали. Когда зелье в горшке поспело и слегка остудилось, старец велел Григорьеву закатать шаровары и опустить в горшок ноги. Прошло какое-то вре-мя, и старец сказал: «Теперь довольно. Все будет хорошо. Поезжай домой».
От какого-либо вознаграждения лекарь категорически отказался. И действительно, не прошло и недели, как ноги Григорьева приняли свой прежний, нормальный вид. Удивлялись сослуживцы внезапному выздоровлению Григорьева, спрашивали, что и как.
Офицеру пришлось признаться, что вылечил его таежный лекарь. Гарнизонное начальство отнеслось к случившемуся с пониманием и благожелательством, и таежный врач оставался бы непотревоженным, если бы не местная милиция. У нее накопились сведения, что старик – колдун, чернокнижник, и у него хранятся запретные книги. Было принято решение эти книги изъять. Для этого снарядили экспедицию в составе лейтенанта и двух милиционеров, которые на подводе поехали упомянутыми таеж-ными тропами к лекарю. Но приблизительно на полдороге произошло нечто неожи-данное.
На лесной тропе перед подводой с милиционерами появился бородатый охотник с винтовкой в руках. Взяв лошадь под уздцы, остановил словами:
– Вы заблудились – не туда едете!
Те было стали возражать, но, оглянувшись, увидели, что из-за деревьев на них смотрят дула винтовок.
Правда, винтовки не нацелены прямо на них, они в руках охотников наготове, чтобы вскинуть к плечу и выстрелить. Милиционеры хорошо знали, что эти стрелки без промаха бьют белке прямо в глаз. Они догадались, что наступил драматический момент и благоразумие требует не вступать в пререкания. Стало ясно, что если попы-таются продолжать путь, то из-за деревьев раздадутся ровно три выстрела, и их не станет. Между тем стоящий на дороге бородач пояснил: «Возвращайтесь назад. Второй раз вам никто дороги не покажет».
С тем милиционеры скромно повернули и возвратились домой, как говорят, «не-солоно хлебавши». А своему начальству доложили, что лекаря не нашли. Начальство таким объяснением не удовлетворилось: стало снаряжать вторую экспедицию на по-иски старца. Григорьев решил сам принять участие в этой экспедиции. Им руководило побуждение как-то отблагодарить старика, может быть, оградить его и постараться помочь ему, где это будет возможно.
Без особых приключений отряд из 10-ти милиционеров во главе с лейтенантом прибыл на лесную поляну к одинокому домику.
Как и при первом посещении, лекарь вышел из дому навстречу только что успев-шим соскочить с подводы милиционерам. Незваные гости двинулись было вперед к старику, как вдруг внезапно неведомая сила сковала все их члены. Они замерли, будто окаменели. Напрасны были их попытки пошевелиться. Даже слова не могли вымол-вить.
В этой тишине спокойно и в то же время грозно зазвучал голос старца.
– Вы приехали ко мне со злом. Но вы ничего не можете мне сделать. Я делал лю-дям только добро, зачем вы мешаете мне? Возвращайтесь домой и благодарите Бога, что я отпускаю вас живыми.
Как оцепеневшие стояли милиционеры, страх заползал в их души, и только когда старик махнул рукой, они обрели способность двигаться. Молча развернули подводу и уехали.
С тех пор власти оставили нелегального таежного врача в покое – пусть лечит, ведь вреда не приносит. Но старец сам вскоре после описанных событий исчез. Гово-рили – перебрался в другое место.

г. Змеиногорск,
15.02.83 г.


Черный маг в тюрьме


Являясь офицером запаса, я в мае 1983 года был призван на военные сборы. Пер-воначально нас, в народе называемых «партизанами», собрали недалеко от г. Кали-нинграда. Затем откомандировали небольшими группами по войсковым частям облас-ти. Наш взвод был направлен в г. Гусев. Здесь, в расположении одной из воинский частей, я познакомился с кадровым офицером, хорошим собеседником, капитаном С.
В свободное от службы время разговорились как-то с капитаном о необычных и потому загадочных способностях человеческой психики. Вспомнили феномены Вольфа Мессинга, поразительные опыты индийских йогов, говорили о гипнозе, о внушении, о природных самородках, в ком развиты необычные свойства. Наконец коснулись удивительных событий нашей повседневной жизни. Вот тогда мой собеседник и рас-сказал странный случай, произошедший с его братом в Гусеве два года назад.
Брат капитана, человек гражданский и семейный, в конце весны 1981 года за ка-кие-то грехи был осужден на 15 суток. Домой вернулся он больше, чем через месяц, и забирали его из тюремного госпиталя. Врачи не сразу согласились отпустить больного: нервная система его после пережитого мощного психического удара еще была слабой. Странные события развернулись в тюремной камере среди таких же осужденных, каким в то время был он сам. Скажу сразу, что видимого нападения на брата капитана не было, но пострадал он именно от воздействия чужой воли.
Однако все по порядку.

В обыкновенной тюремной камере среди обычных для ее стен обитателей был некто молчаливый, упрямый, с тяжелым сверлящим взглядом – «жук». Началось все с демонстрации его удивительных «фокусов». Отметим особенность «жука»: каждый раз перед массовой демонстрацией своих способностей он спрашивал разрешения всех присутствующих, и, обычно получив его, начинал молчаливо и сосредоточенно дейст-вовать.
Однажды утром, перед тем как милиционеру отвести всех на работу, «жук», обычно замкнутый и бросавший лишь редкие реплики, спросил, хочет ли кто курить. Вопрос был встречен насмешкой: «Ты что, угостить можешь?» Последовало короткое и твердое: «Могу». Ему не поверили, но подтвердили, что курить хотят все. Хоть замкнутое состояние было всегда свойственно «жуку», но сейчас особенно стало за-метно, как глубоко погрузился он в свои мысли. Как обычно, милиционер вывел за-ключенных во двор, построил и повел на работу. Необычным было другое. По пути милиционер остановил всех у киоска «Союзпечати», купил пачку дешевых сигарет и молча угостил каждого. Так же молча покурили.
Не курил лишь «жук». Как он заставил милиционера купить осужденным сигаре-ты, осталось тайной.
Удивительные события продолжались. Следующий случай произошел в воскрес-ный солнечный день. Обращаясь к сокамерникам, «жук» спросил, не желают ли они позагорать часок на лужайке, что видна в тюремное окно? Против воздушной ванны никто не возражал. Как и в прошлый раз, «жук» погрузился в свои мысли. Через неко-торое время пришел дежурный милиционер, молча открыл их камеру, вывел и так же молча отвел на лужайку. Через час полежавших на траве и позагоравших на солнце милиционер собрал и возвратил на место.
Когда «жук» в третий раз предложил свои услуги, то согласились, уже не разду-мывая, хоть странным и заманчивым было предложение – посмотреть у себя в камере на обнаженную женщину. В этот раз, сидя в своем неизменном углу, «жук» надолго и глубоко погрузился в свои мысли. Его задумчивость каким-то образом влияла на всех в камере. Но вот пришел милиционер с ключами, открыл женскую камеру, вывел одну из женщин, камеру закрыл, а женщину впустил к мужчинам. Щелкнул замок двери, и женщина оказалась в обществе сидящих вдоль стен мужчин. Не замечая вокруг мол-чаливо сидящих, медленно и невозмутимо, как если бы собралась мыться, женщина стала раздеваться посреди камеры, аккуратно складывая одежду на пол. Разделась. За-думчиво обошла свою одежду и так же медленно стала одеваться.
Женщина уже заканчивала одевание, когда, наконец, брату капитана удалось стряхнуть с себя странное оцепенение. Какая-то неведомая сила, какое-то наваждение заставляли его молча и отрешенно сидеть и бесстрастно смотреть на происходящее. Ему как будто удалось стряхнуть с себя дурман чужого воздействия. Дурман этот по-являлся и раньше – во время перекура и отдыха на лужайке. И лишь теперь ему уда-лось преодолеть эту гнетущую силу.
Все сидели как в полузабытьи. В полусонном состоянии находилась и женщина. Один только «жук», как маг и волшебник, сидел в своем углу с ярко горящими неве-домой силой глазами. Это его воля господствовала и владела сознанием присутст-вующих здесь людей. Это его злой гений продиктовал роль и поведение каждому, сле-дил и направлял действия всех находящихся в камере. «Жук» сразу заметил, что брат капитана освободился от его контроля, потому тихо и угрожающе прошипел: «Не ме-шай мне». Брат капитана, напуганный происходящим, но и окрыленный победой над неведомыми силами, так же тихо и твердо ответил: «Перестань издеваться над людь-ми». Гневно сверкнули глаза «жука». Опять он потребовал не мешать ему. Добавил, что вынужден тратить энергии на него больше, чем на кого другого, что уже давно за-метил его стремление к неподчинению. Пригрозил в случае неповиновения разделаться с ним: и не такие орешки раскалывал. Брат капитана продолжал стоять на своем: «Прекрати издеваться над людьми!»
Видимо, полемика отняла много сил и внимания у «жука». Ослаб его контроль. И один за другим стали «пробуждаться» и «приходить в себя» сидящие вдоль стен. «Пробудилась» и женщина. Обнаружив себя в кругу мужчин, да еще полураздетой, она подняла крик. Подбежав к двери, стала истошно колотить руками и ногами, при-зывая на помощь. В камере поднялся гвалт. Прибежал милиционер. Не понимая, отку-да появилась в мужской камере полураздетая и обезумевшая женщина, он быстро вы-вел ее и водворил на свое место. Всеобщее недоумение было характерным состоянием. Так толком никто и ничего не понял. Все было настолько необычно, непривычно и удивительно. Догадывались о какой-то роли в этой истории «жука», вспоминали дру-гие случаи, но так ни к чему и не пришли в своих куцых умозаключениях. Внешне спокойным оставался только «жук», изредка метавший злые «молнии» в сторону брата капитана.
Того охватило беспокойство. Ему вспомнились угрозы «жука». Злые, пронизы-вающие насквозь взгляды его возбуждали страх в крепком и сильном мужчине. Он уже не чувствовал себя победителем злой воли, страх за себя заползал в душу.
«Вдруг придушит, когда спать ляжем? От этого типа все что угодно ожидать можно». Брат капитана вызвал милиционера, высказал ему свои опасения и просил перевести в другую камеру. Милиционер согласился. Одна камера была пустой, в нее и поместили брата капитана.
В этот вечер ему долго не спалось. Невыносимая тоска навалилась на него своей тяжестью. Гнетущее состояние тяжким бременем легло на сердце. Появились мысли о безысходности, никчемности и глупости самой жизни. «Для чего? Ну, скажи, для чего ты живешь?» – постоянно сверлило у него в голове. Наконец как спасительное реше-ние, как выход из тупика пронеслась мысль «покончить с собой». Сразу же хороводом завертелось в голове: «Повеситься? Нет, не на чем. Вскрыть вены? Нечем». И опять как спасительная ласточка, указывающая выход из тупика, прилетела мысль ¬«надо размозжить себе голову о кирпичный угол стены». Так и сделал. Первый удар был робкий, несильный и неумелый. Скорее, поцарапался, нежели рассек лоб. Боли не по-чувствовал, появилась злоба на себя и свое неумение. Вид крови, отертой рукой со лба, опьянил.
Второй раз ударился расчетливо, ближе к виску и со всего маху, надеясь тут же умереть. Но опять остался в сознании, хоть в этот раз кровь хлынула ручьем. Боль, по-прежнему, не чувствовалась.
Появилось остервенение от неумения свести счеты с жизнью. Неизвестно, чем бы все кончилось, если бы не милиционер, пришедший проверить заключенных. Странное происшествие с женщиной в мужской камере взывало к бдительности. И окровав-ленный заключенный с бешеным взглядом в глазах был заключительным аккордом в тот суматошный день.
Несмотря на поздний час, брата капитана доставили в тюремный госпиталь. Рана на лбу зажила довольно быстро. Не так быстро восстановилась деятельность психики. Врачи установили сильную психическую перегрузку. Поддавшись настоятельным просьбам жены и родственников, домой больного выписали несколько раньше, спра-ведливо считая, что домашний психологический климат будет быстрее способствовать выздоровлению. Врачебный контроль продолжался до полного выздоровления.
Причина возникновения столь сильной психической перегрузки с мотивацией са-моубийства, как и подлинная причина других странных случаев, происшедших в тю-ремной камере, осталась невыясненной. В памяти участников события остались лишь как очень странные. О странных случаях у нас много не говорят, да им до конца и не верят. Очень уж все необычно. Хоть и соглашаемся с рассуждениями о больших воз-можностях человеческой психики, но какие куцые и хилые наши представления о ней. Возможности психики сейчас изучаются наукой, но как часто ставятся под сомнение факты необычных проявлений ее, скептическое отношение считается при этом умест-ным и даже полезным. Поэтому сейчас мало кто сможет себе представить или хотя бы согласиться с тем, что описанный случай связан с одним из феноменов концентрации мысли. Так же, как хорошо тренированный штангист значительно отличается от всех нетренированных, так и психически тренированный, интуитивно нашедший за-коны совершенствования психики, выгодно отличается от психически нетренирован-ного. В то же время психическая сила, как и физическая, в зависимости от цели мо-жет принести людям пользу или вред. Так во всей непреклонности встает вопрос нравственного развития и овладения силами психики на благо обществу.
В конце беседы капитан С. добавил, что о причинах появления брата в госпитале ему удалось узнать от врачей. Те схематично рассказали о происшедших событиях в камере. Дома брат изложил подробно все свои переживания. Капитану верилось и не верилось. Обычно неразговорчивый брат его вспоминал и уточнял все детали своих ощущений. Видно было, что события его волнуют чрезвычайно.
Сопоставлял капитан и сравнивал услышанное дома и в госпитале. Все сходилось. И на лбу брата резко и красноречиво проступал большой багровый шрам.

Владимир Рожков,
г. Калининград,
январь 1985 года.


* * *

... Помещая «Черного мага в тюрьме» в мою «Радугу чудес», считаю необходи-мым указать на научную ценность этого сообщения, сделанного Вл. Рожковым. Опи-санные в нем проявления психической энергии черного мага подходят под рубрику «массового гипноза».
Но что такое гипноз, как не проявление скрытой в человеке духовной энергии, границ проявления которой мы не знаем.
Степень проявления этой гигантской мощи зависит от способности данного че-ловека, который может обратить эту мощь на Добро и Зло. Обладатель психотех-ники такой мощи легко может заставить другого человека переживать самые раз-личные состояния души – радости и горя – и легко может толкнуть на самоубийст-во.
За такими примерами отсылаю читателя к психическим опытам барона Дю Поте, изложенным в книге «Опыты животного магнетизма» (перевод с французско-го, С.-Петербург, 1980 г.).
Сообщение В. Рожкова является очень поучительным еще и с другой стороны. Часто мы слышим упреки в адрес лиц, обладающих высокими сокровенными знаниями, в том, что они эгоистично сохраняют эти знания только для себя и не делятся ими с широкими массами. В частности, такие обвинения бросались и в адрес Великих Учителей Шамбалы. Содержание «Черного мага...» дает исчерпывающий ответ таким обвинителям, ясно демонстрирует, во что обращаются Высокие Знания, попавшие в недостойные руки безнравственного эгоиста, наслаждающегося своим превосходством над другими, извлекающего из этого садистскую радость.
Вот причина, почему Высокие Знания не даются широким массам.

г. Змеиногорск,
17.01.85 г.


Кто стоял за дверью?


В тот зимний день нас в квартире всего трое: я, Л. И. и гость из Москвы .
В тот день я после обеда лег спать, а Л. И. и приехавший из Москвы гость пошли по магазинам за покупками. Чтобы никто не потревожил моего сна, Л. И., уходя, за-крыла на ключ входную дверь.
Я выспался и сидел в своей комнате за письменным столом (было около 5-ти ча-сов вечера), как вдруг слышу звонок. Я подошел к двери и спросил: «Кто там?» Жен-ский голос ответил: «Это я». Я снова спросил: «А кто же это «я»?» И женский голос ответил: «Галочка». Я был ошеломлен. Почему?
Дело в том, что Галочка – моя давнишняя добрая знакомая, старый друг и сослу-живица, с которой мы, сдвинув письменные столы, просидели друг против друга (ра-ботая над переводами в научноисследовательском институте) более пяти лет. Она за-мужем. У нее две дочери, а с ее мужем у меня тоже прекрасные отношения. Хаживали в гости друг к другу.
И нужно же так случиться, что в последнее время эти прекрасные отношения вдруг испортились. Не стану углубляться в детали (они ни к чему), но между нами произошла размолвка, грозящая превратиться в окончательный разрыв. По существу, основания для такого разрыва были весьма шаткие. Галочка первая это поняла и напи-сала мне примирительное письмо, на которое я ответил в таком же примирительном духе и просил приехать ко мне, чтобы в доброй откровенной беседе восстановить прежние отношения. Письмо к ней я отправил всего два дня тому назад, а Галочка жи-ла далеко, и чтобы к ней добраться по железной дороге, требуется не менее двух суток. И если Галочка теперь оказалась на лестничной площадке второго этажа за моей запертой дверью, то это означало, что она моего письма еще не получила и приехала по собственному почину.
И этому можно было радоваться, как доказательству, что Галочка не меньше меня стремится возобновить прежние добрые отношения. И это было очень хорошо и в то же время плохо, так как у меня не было ключа, чтобы открыть запертую дверь.
Меня ошеломила мысль о том, в каком глупом положении я нахожусь. Женщина ехала ко мне двое суток по железной дороге, потом добиралась до моего городка на автобусе в зимнюю стужу и теперь озябшая стояла за дверью, а я не мог ее впустить.
Путаясь, я начал ей объяснять, что Л. И. с московским гостем ушли, заперли ме-ня, а ключа у меня нет. Просил ее подождать, пока они вернутся, причем уверял, что они вернутся вот-вот, так как ушли давно. Я чувствовал себя чрезвычайно неловко и глупо, просил у нее извинения за такое нелепое положение. Я спросил, не замерзла ли она? И та отвечала, что нет. У подъезда нашего дома была скамейка, я предложил ей спуститься вниз, чтобы не стоять у дверей. Та согласилась, и я больше не слышал ее голоса.
Но тут я вспомнил, что скамейка погребена под сугробом снега и сесть на нее не-возможно. При этой мысли мне стало еще хуже. С удвоенным нетерпением стал ожи-дать возвращения Л. И. с ключом. Наконец, я услышал голоса и шаги. Л. И. и москов-ский гость поднимались по лестнице. Я облегченно вздохнул и подумал, что они внизу встретили Галочку и поднимаются вместе. Открылась дверь, и в комнату вошли только двое: Л. И. и московский гость. В изумлении я спросил:
– А где же Галочка?
Они ответили, что никакой Галочки не видели. Тут я впал в еще большее смуще-ние. В моей голове проносились всевозможные мысли, что Галочка, спустившись и обнаружив сугроб вместо скамейки, могла расстроиться и весьма дурно истолковать мое предложение – могла обидеться, могла также принять решение разыскать гости-ницу и вернуться ко мне позднее. Обидевшись, могла уйти на автовокзал и, дождав-шись очередного рейса, уехать обратно.
Прошел час напряженного ожидания – Галочки не было.
Видя мое расстройство и обеспокоенность, московский гость отправился на поис-ки в гостиницу, а оттуда – на автовокзал, но нигде не обнаружил никаких следов. Те-ряясь в догадках, я о случившемся написал Галочке, и она тотчас же мне ответила, что в последнее время никуда не выезжала, ко мне не собиралась и не может понять, кто мог назваться ее именем и разговаривать со мною через запертую дверь?
Раздумывая над этим происшествием, я припомнил другой подобный случай. Рассказал его мне в Заполярье много повидавший на своем веку старый партийный работник.
Так как беседа наша состоялась более тридцати лет тому назад, то некоторые де-тали и название места ускользнули из моей памяти. В общих чертах события выгляде-ли так.

После Октябрьской революции рассказчик и его близкий друг были командиро-ваны в город (название которого не помню) для установления и закрепления там Со-ветской власти. Оба – молодые партийные работники, оба недавно женились; в городе, куда они были командированы, им отвели общую квартиру, в которой они и посели-лись. Квартира была расположена на втором этаже и попасть в нее можно было только по наружной лестнице, вне дома. Лестница была солидная, закрытая с обеих сторон дощатыми стенами с прочной крышей, как в верхнем конце, так и в нижнем находи-лись двери с замками, закрывавшимися на ночь.
Трудными были те дни становления новой власти; и совсем не лишними были на-ганы, выданные обоим работникам.
В один из таких дней оба они, усталые, поздно (уже ночью) возвратились домой. Как всегда, тщательно заперли как нижнюю, так и верхнюю дверь на лестнице и вошли в квартиру. Не помню уж, сколько времени успели провести в своем семейном кругу, как за входной дверью на верхней площадке послышался голос, который тут же перешел в дикий, нечеловеческий вой. Казалось, кто-то злобный в приступе звериной ярости, оскалив зубы, растянул рот по обе стороны и сверляще воет – ¬и-и-и...
Мужчины выхватили наганы и открыли стрельбу по двери. Пули должны были пробить дверь и поразить непрошеного пришельца. Но стрельбу пришлось прекратить, так как их молодые жены, не привычные к таким экстремальным проявлениям жизни, заголосили от страха. Крик за дверью прекратился.
Тогда мужчины, распахнув дверь, выскочили с наганами на изготовку, но за нею, так же как и на лестнице, никого не было. Нижняя дверь лестницы тоже оказалась за-пертой.
Как в первом случае со мной, так и во втором с партийными работниками вопрос о том, кто стоял за дверью, остается без ответа.

г. Змеиногорск,
25.04.86 г.


Взорвался ... стакан с водой


В тот зимний вечер мы, обитатели 6-ой квартиры дома № 56 по улице Волкова города Змеиногорска, разместились перед телевизором, который стоял в углу, направо от окна. В другом углу (налево от окна) стоял комод, на который молодая хозяйка Л. пару часов тому назад поставила стакан с водой. Старая хозяйка А. А. любила смот-реть телевизионные передачи лежа и поэтому улеглась на кровать, примыкающую к комоду. Л. уселась в середине комнаты под лампой и занялась вязанием. Я, потеряв-ший зрение, воспринимал передачу только на слух и поэтому сел на стул у входной двери.
Все мы внимательно слушали выступление М. С. Горбачева на международном форуме в Москве.
Вдруг раздался звук, который можно охарактеризовать одним словом – ¬взрыв. При этом стоявший на комоде стакан разлетелся на мелкие осколки, величиной с пол-фасолины и меньше. Некоторые осколки отлетели на расстояние 1,5 метра. Уцелело только дно стакана, которое оказалось испещренным мелкими трещинами (мы его со-хранили).
Взрыв стакана с водой произвел на всех нас сильное впечатление. Какая сила дей-ствовала? Откуда она явилась?
Может быть, время принесет ответы... Это произошло вечером 16 февраля 1987 года.
Дальнейшие события показали, что описанный выше взрыв стакана с водой не должен рассматриваться как единичное явление, поскольку такого рода случаи проис-ходят не столь уж редко, о чем свидетельствует один наш молодой друг. Он сообщил следующее: «В 1982-83 гг. Вл. Скребцов побывал на Кавказе, у православных отшель-ников вблизи Афона. Там ему рассказали об отшельнике, живущем среди них, кото-рый, осеняя стакан крестным знамением и сотворяя молитву, каждый раз разрывал стакан с водой на части».

* * *

От автора: Моя гостья, кавказская ясновидящая А., провела ночь в комнате, где произошел описанный взрыв стакана с водой.
Наутро она дала следующее объяснение случившемуся.
Старая хозяйка питала ненависть ко мне, автору этих заметок. Ее враждебное чувство в виде энергетического снаряда устремилось ко мне, но было отброшено свет-лой энергией и направлено в стакан – произошел взрыв. Считаю, это объяснение в точности соответствует действительности, и приношу А. глубокую благодарность.
Примечание: А. (наша гостья) рекомендовала в будущем постоянно иметь в ком-нате стакан с водой. Сказано: «... чем сильнее зоркость и находчивость, тем легче тол-ковать знаки подаваемые. Высокие Существа и хотят намекнуть о многом, но рассеян-ность людей мешает дойти ценным Советам» («Мир Огненный», § 178).

г. Змеиногорск.
10.05.89 г.


Запоздалая запись


Событие, о котором пойдет речь, было сообщено мне в 1960 году в Балхаше (Ка-захская ССР). Рассказчицей явилась молодая девушка, самая способная ученица 37-го строительного училища, в котором я работал библиотекарем. Ее девичья фамилия бы-ла Чеботарева. То, что она мне рассказала тогда, показалось столь значительным и слишком сухо изложенным, что я попросил от нее вторичного и более детального письменного изложения случившегося. Она обещала, но шли годы и обещание не вы-полнялось. А потом мы разъехались в разные города, и я окончательно утратил наде-жду получить подробное описание случившегося. Теперь, четверть века спустя, я ре-шил сам сделать эту запись в том же первоначальном и очень сухом изложении. Пове-ствование веду от первого лица.

– Я с матерью живу в Имантаевском районе Казахстана. Однажды мать решила посетить своих родственников, живущих в Омске, до которого от нас не так уж далеко. Поехали туда на грузовике. У родственников оказалась девушка моих лет, с которой я подружилась. Между прочим, она мне рассказала, что в Омске временно практикует знаменитая предсказательница, которая безошибочно называет по имени каждого приходящего к ней клиента, и предсказания ее непременно сбываются. Мы решили эту вещунью посетить. Все оказалось так, как мне рассказывали.
Предсказательница занимала две комнаты: в передней толпились посетители, а в задней она принимала. Как только я шагнула в комнату, она сразу назвала меня по имени – Нина – просила присесть и начала рассказывать. И все то, что мне она пред-сказывала, последовательно выполняется в моей жизни. То же самое было с моей под-ругой.
Но это не все. Самое интересное было впереди.
Через пару дней после визита я со своей подругой оказалась на перроне Омского вокзала перед самым отправлением очередного поезда. И тут мы увидели, что нашу предсказательницу ведут два милиционера. Из услышанного между ними разговора мы поняли, что предсказательница арестована и что милиционеры хотят посадить ее на поезд, готовый к отправлению. Запомнились слова предсказательницы: «Никуда вы меня не отправите! Никуда я не поеду, вот сами увидите!»
Сопровождающие посадили ее в вагон. Машинисту был дан сигнал к отправлению: колеса завертелись, но поезд не двинулся с места – колеса буксовали. Машинист несколько раз включал и выключал пар и наконец перестал. К нему подошли мили-ционеры, последовало краткое совещание, после которого предсказательницу сняли с поезда. Машинист сразу дал пар, и поезд тронулся. Но милиционеры тут же подали сигнал остановиться. Снова посадили предсказательницу в поезд и велели машинисту трогаться. Но повторилось прежнее: колеса буксовали на месте, а состав не продви-нулся ни на йоту.
Так повторялось несколько раз. Кончилось тем, что милиционеры увели предска-зательницу, после чего поезд, набирая скорость, беспрепятственно ушел.
Подобный случай описан академиком Н. К. Рерихом в одной из его статей.
В Индии контролеры обнаружили в поезде безбилетного садху (странствующего монаха). Предложили ему сойти с поезда, что упомянутый садху и сделал. Но поезд после этого как бы уткнулся в незримую стену – не мог тронуться: колеса пробуксо-вывали на месте. Когда садху предложили снова сесть в поезд, тот беспрепятственно последовал дальше.
Приведенный рассказ Чеботаревой является прекрасным доказательством того, что за чудесами вовсе не нужно ездить в далекую Индию, что и здесь, на Руси, люди обладают неизмеримой мощью психического потенциала, который может проявиться в самых неожиданных формах.

г. Змеиноторск,
18.06.89 г.


Цветы


Это случилось летним утром. Мне нужно было освежить в вазе букет, и я напра-вилась к клумбе пышных флоксов, из которых легче всего составляются букеты. Не помню, что отвлекло мое внимание, но я не сразу срезала цветы, а когда наклонилась к ним, неожиданно уловила легкий трепет – цветы мелко-мелко подрагивали. Я перевела взгляд на другие растения, росшие рядом. Никакого движения. Все было тихо, даже на деревьях лист не шелестел. Странное чувство неожиданного явления взволновало меня. Мелькнула мысль: «Они боятся». Мне стало не по себе, неловко, и вместе с тем чувство жалости проникло в сердце. Я погладила цветы, прошептала: «Не бойтесь. Я вас не трону», и отошла. Сомнения пронизывали мое сознание. Как быть? Что поста-вить я вазу? Срезать другие цветы? А если им тоже страшно? А, может быть, я пре-увеличиваю происходящее? До сих пор вопрос – что ставить в вазу? (мы так привыкли видеть вокруг цветы) – для меня не решен. Всякий раз, когда в доме появляются цветы, я вспоминаю случай с флоксами.

г. Усть-Каменогорск,
02.03.83 г.,
Р. С. К-ко.





* * *

Все живое может радоваться и печалиться соразмерно со своим сознанием. Опыты индийского ученого Бхоша блестяще доказали высокую чувствительность цветов, которые реагировали даже на появление облачка на небе.
Хозяйка, отказавшаяся срезать затрепетавшие от страха цветы и пожалевшая их, была права, ибо все живет и чувствует.

г. Змеиногорск,
19.04.89 г.

Необычайные материализации

Загробная жена

Друг кореец в нескольких словах сообщил мне о событиях, свидетельницей кото-рых была его бабушка. И не раз мне хотелось облечь сухое, схематическое изложение в живые образы влюбленных друг в друга до самозабвения, до исступления юноши и девушки – влюбленных так, что перед ними оказалась бессильной даже смерть... Мне хотелось создать песнь торжествующей Любви, и притом основанную на действитель-ных событиях. Почему этого не сделал – объясню после изложения самих событий.
Полюбил юноша красивую девушку со всем пылом первой любовной страсти, и она ответила ему тем же, а, может быть, еще и большим чувством.
Обычно в рассказах о такой любви фигурируют грозные препятствия, которые встают на пути к счастью: то родители возражают против брака, то завистливый со-перник вмешивается – мало ли что ..
В данном случае все было как раз наоборот – препятствий никаких! Родители не только согласны, а радуются: приготовления к свадьбе идут полным ходом. Жених и невеста при встречах глаз не могут оторвать друг от друга, тянет их точно магнитом, и все им кажется, что приготовления к свадьбе идут слишком медленно...
И вот остался до свадьбы всего один день – быть ей завтра, и тут смерть пришла... Невесту убили!..
Как? При каких обстоятельствах? Это не играет роли. Факт тот, что заголосили матери, надели все траурные одежды, и превратился свадебный стол в поминальный.
Жених, конечно, потрясен. После похорон запирается в своей приготовленной для брачной ночи спальне. Но потом стали замечать, что он очень быстро успокоился и стал весел по-прежнему. Только одно было странно: в его годах должен бы он по ис-течении какого-то времени ощутить интерес к женскому полу, а он – никакого внима-ния!
Шли годы, и родные стали уговаривать его обзавестись семьей ¬– жениться. Он сперва просто отказывался, но когда те начали к нему приставать и настаивать, он соз-нался, что не женится потому, что у него есть жена – та самая его невеста, трагически погибшая; что она каждую ночь приходит к нему и наделяет супружескими ласками...
Случалось иногда, что кто-нибудь из родных утром заходил в спальню молодого человека, когда последнего там не было. В таких случаях на постельной подстилке об-наруживали «отпечатки» двух тел.
Оказалось, что загробная жена ревновала своего мужа. Выяснилось это следую-щим образом. На праздник воздвигли качели, около которых собралась толпа разоде-тых юношей и девушек. Каждый мог пригласить понравившуюся ему девушку пока-чаться, и пара за парой под веселые возгласы и шутки взлетала ввысь. Присутствовала в этой веселой толпе и бабушка рассказчика (тогда молоденькая еще девушка). На празднике был и молодой человек, герой нашего рассказа. Между ним и одной из де-вушек завязался легкий, непринужденный разговор. Он закончился тем, что молодой человек пригласил свою собеседницу на качели. Но в тот же момент из пространства послышался гневный голос:
– Не смей!
Бабушка рассказчика сама слышала этот возглас и была свидетельницей, как мо-лодой человек смутился и спешно покинул толпу.







Строптивый покойник


Умирал достаточно поживший мужчина, хотя и не очень старый. Он был из ки-тайской семьи патриархального типа, где взрослые и женатые сыновья по-прежнему продолжают жить вместе, имея одно общее хозяйство. И в этой многочисленной семье у умирающего были свои избранники, кого он любил больше, кого меньше, а кого и терпеть не мог. Смертный час пришел как-то неожиданно, дома было всего несколько человек, когда больной почувствовал, что ему уже больше не встать. Вот этим немно-гим умирающий продиктовал свою волю, как поступить с теми вещами, которые после него останутся. И, конечно, все лучшее завещал он тем, кого любил и кто любил его, а остальным – кое-какое барахло... А случилось так, что завещание от него принимали как раз те, кому он и предназначил это барахло. Те, конечно, виду не подают, что им обидно, слушают смиренно, головами кивают, а сами думают: «Кончайся ты, милый, поскорее, а кому что достанется – в этом мы сами разберемся».
Когда вечером вся семья собралась вместе, а покойник уже лежал обряженный, «душеприказчики», ссылаясь на волю покойного, распределили его вещи так, как им захотелось: все хорошее забрали себе.
На другой день потрясенные члены семьи стали свидетелями такой жуткой сцены: покойник, грозный и сердитый, как живой, появился перед ними и перебил, переломал и порвал все вещи, захваченные жадными родственниками.

* * *

Это произошло в тридцатых годах нынешнего столетия в Маньчжурии, в г. Ги-рине, куда ездил близкий мне человек как раз в то время, когда в этом городе стало известно о строптивом поведении покойника.


Соседа встретил...


Как хорошо возвращаться домой после долгого отсутствия, если есть, кто обраду-ется твоему приезду, шагнет тебе навстречу и обовьет шею теплыми руками...
Степан все лето проработал в Питере на песочной лодке, истосковался по молодой жене, детишкам, по своему бревенчатому домику и теперь с нетерпением поглядывал в окно вагона – скоро ли...
Осенью на верховьях Волги рано темнеет. Когда Степан сошел на станции Пено, солнышко уже закатилось, начались ранние сумерки. Это немного расстроило планы Степана: хорошо было бы явиться в свою деревню засветло – все бы увидели, как он идет по деревенской улице в новых лакированных сапогах и в новой фуражке, и сразу поняли бы, что он не такой человек, чтобы пропивать свои заработки, как делают дру-гие... Э-э, ну что там о тех, других, думать, когда у тебя так хорошо на душе, и каждый кустик тебя приветствует, потому что ты наконец дома...
Он прошел по железнодорожному мосту через Волгу, которая там не ахти какая, и поздоровался с путевым сторожем; последний сразу осведомился, почем в Питере такие сапоги, даже нагнулся и пощупал их, выразив сожаление, что здесь такого товару нет. Затем он свернул в первый лесок, откуда дорога пойдет все лугами вдоль Волги до второго леска, а оттуда уже рукой подать до его деревни Кустони.
В леску ноздрей его нежно коснулся запах прелых листьев, а потом он дышал ве-черним особым воздухом сырых лугов. Он так насиделся в поезде, что теперь ему хо-телось движения, как застоявшейся лошади, и он шагнул в ночную свежесть, не чувст-вуя тяжести громоздкого заплечного мешка, где, кроме его одежки, были и тщательно продуманные подарки – гостинцы тем, кто его ожидал...
Эх! И до чего же хороша жизнь именно тем, что она отнимает радость, когда ей угрожает пресыщение, когда ее убивает доступность! Велик тот, кто сказал: «Надо расстаться, иначе не встретимся».
Когда он вступил во второй лесок, то заметил впереди темную движущуюся тень. Степан прибавил шагу и вскоре догнал впереди идущего – тот оказался его соседом: в деревне их избы стояли почти рядом.
Поздоровались (впоследствии Степан припомнил, что обошлось при этом без ру-копожатия).
Начались обычные в таких случаях расспросы, и дивился Степан, что сосед не словоохотлив, нехотя отвечает, говорит тихо, еле слышно, подолгу молчит и что с тех пор, как пошли они рядом, гаснет его собственная радость.
«Уж не горе ли какое стряслось с ним?» – порывался Степан спросить, но они уже шли по затихшей деревенской улице, и сосед, как-то странно усмехнувшись, со слова-ми: «Ну, мне сюда», повернул к своему крылечку.
Минуту спустя Степан забарабанил в дверь собственного дома и услышал, как за-скрипела половица сеней под босыми ступнями – это могла быть только жена.
– Открой! Это я! – сказал он, не дожидаясь вопроса.
Дверь открылась, и именно так, как он ожидал, почти со стоном: «Степа-а!» жена повисла у него на шее, и руки у нее были теплые, теплые...
Знакомые запахи ударили в ноздри. Он тихо нагнулся над спящими ребятишками, но они так крепко спали, что жаль было их будить.
– Ты голоден? Тебя накормить? – шепотом спросила жена.
– Не надо! Как я соскучился по тебе!..
С чем можно сравнить мгновения человеческого счастья? Может быть, с лунным светом в пышном саду летней ночью? Серебром он рябит на освещенной стороне кус-тов и крон деревьев и придает манящую таинственность теням. Искрится мелким би-сером на посыпанных гравием аллеях, ждущих появления на них вечно меняющейся, вечно влекомой друг к другу пары... Он скрывает недостатки, молодит лица и придает глубину глазам. На озерной глади он строит волшебную дорогу, которой можно вос-хищаться, но никуда нельзя уйти. Он все окутывает в блеск, притягательность, вол-шебство...
Такой свет окутал все в избушке Степана – его самого, жену; даже вещи, казалось, заулыбались; даже старая кровать меньше скрипела...
Эх! и до чего же хороша ты, жизнь!
По-разному может вставать человек утром, может он после тяжелого, как свинец, сна только усилием воли заставить протестующее тело спустить ноги с кровати и, проклиная опять куда-то запропастившиеся шлепанцы, отправиться к гнусно пахну-щей, загаженной раковине умываться, после чего, выпив холодной воды (кипятить чай некогда: проспал), зашагать на автобусную остановку...
Но можно проснуться и от прикосновения ласковых рук, которые тихонько скользят по телу – тех же рук, которые обнимали тебя ночью... И, открыв глаза, почув-ствовать, что сон тебе абсолютно не нужен; и хотя в теле осталась какая-то истома, смешанная с воспоминаниями и удовлетворенностью, ты полон энергии и тебе хочется не просто встать, а выпрыгнуть из кровати...
А потом можно пить чай у открытого окна, в которое вливается свежий, чистый, как капля росы на цветке жасмина, деревенский воздух солнечного утра; хорошо, если он попадает на расстегнутый ворот рубашки и приятным холодком заставляет чуточку поеживаться. К такому чаепитию полагаются деревенские сливки, горячие оладьи и легкие шутливые замечания приятного свойства.
Так или почти так пил чай из старенького самовара Степан после первой ночи дома. Уже он услышал все новости, накопившиеся у жены, когда ему вздумалось ос-ведомиться о соседе, с которым вместе возвращался.
– Не стряслось ли что-нибудь у Вани Рябого? Вчера мы с ним вместе пришли – так он вроде сам не свой был.
– Что?! Ты шел вместе с Ваней Рябым?! – у жены округлились глаза и в голосе послышался ужас.
– Да что такое? Ну, шел.
– Так он же повесился два месяца тому назад. Уже сорок дней отслужили!
За столом воцарилось молчание. Так оно и должно было быть: другой, неведомый мир в виде факта его собственной жизни постучался внятно и мощно в его сознание – надо было как-то осмыслить его...
После чая он пошел к вдове повесившегося и узнал, что ночью она видела мужа во сне: он сидел в печной трубе и горько плакал.
Степан не был философом, но не был и ограниченным тупицей, способным только повторять чужие мысли. На обратном пути от вдовы он сделал первые смутные вы-воды: смерть не конец жизни и жалка доля самоубийцы...
Эти выводы его обогатили: жизнь показалась еще краше, величественнее – ¬конца ей не видно…


Двое влюбленных


Как ни странно, это были муж и жена, и притом не первый год женатые. Бывают же, хотя и редко, такие браки, что двое могут ощутить полноту жизни только тогда, когда они вместе; и стоит лишь одному отлучиться, как другой начинает ощущать му-чительную пустоту, недостачу чего-то, равного по значимости воздуху. Напрасно вы будете объяснять это страстностью натур (хотя и без нее не обходится); тут дело в чувстве гармоничности, в чувстве духовного слияния, дающего им необыкновенно хо-рошее ощущение, я не сказал бы – довольства, но постоянного тихого влечения, кото-рое одновременно получает ЧАСТИЧНОЕ удовлетворение... Такие натуры внешне стареют, как и все, но не замечают своей старости, внутренне оставаясь по отношению друг к другу такими же молодыми, как при первой встрече.
Этих двоих соединила революция и гражданская война 1918 года, война же их и разъединила: зимой 1920 года муж оказался беженцем на китайской территории в г. Харбине, а жена в Благовещенске на Амуре.
На мужа обрушились все напасти, какими был богат переполненный беженцами город: нехватка жилья, безденежье, безработица и смертная тоска по родному краю, по оставшимся там близким... Какая-то благотворительная организация выдала ему поношенный серый, в мелкую клетку, штатский костюм, который был сшит на вла-дельца огромного живота; по мнению товарищей, таким животом мог обладать только хозяин пивного завода или разбогатевший фермер; так и прозвали его – ¬фермерский костюм. На высокой и худой фигуре нового владельца он производил необычайно сильное впечатление на прохожих: они оборачивались и долго провожали его взгля-дом...
Целыми днями наш герой бродил по городу, расспрашивая, присматриваясь, вы-искивая возможность устроиться на какую угодно работу. На обед он получал бес-платно кусок хлеба и тарелку щей в столовой беженского комитета и везде натыкался на таких же, как он сам, ищущих, мечущихся людей. И плюс к этому его грызла такая тоска по жене, в какой он не сознался бы и лучшему другу...
Так обстояло дело, когда он единственный раз очутился в комнате один, без по-сторонних: обычно на ночь все углы комнатенки, где он жил «на паях», были сплошь заняты спящими, а тут – никого...
Тогда он решил испытать способ, о котором читал в какой-то забытой книге: со-вершить воображаемое путешествие к жене – успех зависел от яркости воображения, от сосредоточенности...
Так как он с закрытыми глазами сидел в кресле, то мысленно встал, как бы ощу-тив, что опирается на свои ноги, и через кухню вышел на крыльцо, откуда по трем ступенькам спустился во двор. Довольно быстро пронесся по знакомым улицам, про-делав все повороты, и очутился на берегу Сунгари, там где она впадает в Амур. И от-туда быстро замелькали знакомые казачьи станицы: Михайло-Семеновская, Радде, Пашкове – а вот и Константиновская, и Благовещенск. По хорошо запомнившимся улицам он несется к своей квартире. Странно: у дверей он даже вспомнил, что надо вытереть ноги... А вот уже он в спальне – ну, конечно, жена легла спать, крепко спит. Он так ясно видит перед собою ее лицо, чуть-чуть приоткрытые губы... Он целует эти губы, вкладывая в поцелуй всю нежность, на какую способна его душа, всю тоску, все желание....
На этом само по себе все оборвалось, возможно, потому, что поцелуй мгновенно отразился на нем физически, и тонкое уступило грубо-материальному. Он ощутил себя безжалостно отброшенным назад на те сотни километров, которые в материальном мире отделяют Харбин от Благовещенска, и почти со стоном раскрыл глаза.
Так или иначе, время все утрясает, выглаживает, убирает старые страдания, чтобы подсовывать новые. Наши влюбленные встретились: жена приехала в Харбин. Когда муж, все же успевший сменить «фермерский костюм» на белую летнюю пару (он выменял ее у барахольщика за старый револьвер, совершив этим акт незаконной тор-говли оружием), встретил жену на Сунгарийской пароходной пристани У-тун, выяс-нилось, что в ту ночь, когда он совершал свое воображаемое путешествие, жену раз-будил его поцелуй, и она потом долго не могла заснуть.


Знаки огненного пути

Сбитый самолет


Психическая энергия в руках чело-веческих есть самое страшное оружие.

«Мир Огненный», ч. 3, § 409.


В бурные тридцатые годы, когда японцы захватили Маньчжурию, в том числе и переполненный русскими эмигрантами город Харбин, в ясный осенний день русский юноша шел по окраинной улице этого города. Он не был беженцем – он родился в Маньчжурии: сюда переселились его родители, когда началась строиться Китайская Восточная железная дорога.
Впрочем, юноша отличался некоторыми странностями: его не увлекала коммер-ция; он любил поэзию, музыку, сам талантливо писал стихи и не только играл на фор-тепиано, но и вдохновенно импровизировал. Самое удивительное заключалось в том, что он иногда слышал чей-то голос, не слышимый больше никем из присутствующих... Откуда-то доносились порой отдельные слова и фразы. Но он этому не придавал значения, считая, что у других людей тоже так бывает, – мало ли что рождается в голове...
Если бы он рассказал об этом знающему человеку, тот сказал бы ему, что у него большие накопления от прошлых жизней; что его талантливость есть не что иное, как проявление силы духа, психической энергии, которая рвется к действию. И еще много другого сказал бы знающий человек и порадовался бы, узнав об уникальной способно-сти юноши. Словом, молодой человек, не отличаясь от других внешне, весьма отли-чался внутренне от своих сверстников, решающих проблемы, в каком ресторане убить время и каких девиц пригласить...
В тот день, когда он шел по окраинной улице Харбина, помахивая тросточкой (тогда тросточки были в моде), он думал о недавно прочитанном в Учении Агни Йоге, – о могуществе скрытой в человеке психической энергии, которая может дать почти беспредельную мощь в зависимости от его душевной чистоты и степени познания.
Гул авиационных моторов, доносившихся с неба, заставил его поднять голову. Высоко в небе два японских самолета совершали учебный воздушный бой – один ата-ковал другого, доносились короткие пулеметные очереди.
Юноша напрягся – он был достаточно начитан и умен, и знал, что Япония гото-вится к нападению на его собственную родину, что ее манят сибирские просторы.
– Эх! Вот бы тут применить свою психическую энергию и сбить один самолет! – молнией пронеслось у него в голове.
Он вскинул тросточку к плечу, как винтовку, и стал тщательно прицеливаться в атакующий самолет.
В его воображении тросточка перестала быть тросточкой – нет! Это была астра – то таинственное оружие, которым волхвы в древности могли уничтожать целые ар-мии... Он напряженно «ловил на мушку» самолет и в тот момент, когда ему показа-лось, что он действительно «поймал», со всею решимостью «нажал» спусковой крю-чок.
А дальше? В тот же миг пламенем объятый самолет стал камнем падать вниз, и только немного спустя донесся гул взрыва.
Юноша ошеломленно оглянулся: не видел ли кто-нибудь, как он целился в само-лет?
По окраинной улице шла одна единственная древняя старуха. Та, конечно, не по-бежит в японскую жандармерию с доносом. Он облегченно вздохнул, но все же по-скорее зашагал прочь.



* * *

Тех, кому описанный случай покажется слишком невероятным, отсылаем к статье «Шарлатанство или новая формула энергии», напечатанной в «Комсомоль-ской правде» от 10 марта 1974 года.
В статье сообщается, что газеты Западной Европы полны сообщений об Урии Геллере, который легким прикосновением пальца гнет и ломает ножи и вилки. Его выступления также передавались по телевидению. Самое интересное в том, что во время выступления Геллера по телевидению у многих телезрителей дома вилки и но-жи согнулись сами собой. А жительница Ганновера предъявила телевизионной компа-нии иск: у нее погнулся столовый прибор из 56 предметов.

Случайность или злая воля?

Игорь Николаевич шел по тротуару главной улицы Змеиногорска. Следует особо отметить, что тротуары по обеим сторонам улицы были значительно выше самой ули-цы, улица же представляла собой как бы широкий, плоский желоб между ними с на-клоном вниз, в ту сторону, куда шел Игорь Николаевич.
Был летний день. Других прохожих не было. Только через улицу, на той стороне, бухтела заведенным мотором большая грузовая машина. Шофер, видимо, куда-то от-лучился, оставив машину на тротуаре.
Игорь Николаевич, идя тротуаром по противоположной стороне, уже миновал машину, как вдруг она пришла в движение: медленно сползла с тротуара, пересекла улицу, забралась там на тротуар. И, словно повинуясь незримому водителю, круто по-вернула на тротуаре и погналась за успевшим уже удалиться на некоторое расстояние Игорем Николаевичем, все ускоряя ход, так как тротуар там шел под гору.
В этот момент с противоположной стороны улицы какой-то человек подбежал к ней и пытался вскочить в кабину, но так неудачно, что получил удар, упал на землю и остался лежать.
Игорю Николаевичу вдруг показалось, что машина гонится за ним, намереваясь убить. Чтобы спастись, он встал за телеграфный столб, который имел косую подпорку, на языке строителей называемую пасынком. Машина с разбегу ударила в пасынок и остановилась. Тут стали появляться люди.
Вызвали машину скорой помощи и шофера отправили в больницу, где он на вто-рые сутки умер. Вскрытие показало, что у него произошел разрыв печени.
Игорь Николаевич продолжал путь, размышляя о том, какая причина привела машину в действие. Он был человеком, устремленным к свету, и ни разу в своей жизни не ощущал враждебность темных сил.
«Может быть, – думал он, – за рулем машины сидел иерофант зла, замысливший мою смерть?»



Прошлые жизни


Вслед за концом неизменно приходит начало.

Р. Тагор.

День уходящий целуя,
Ночь прошептала ему:
«Сын мой, не бойся,
Не бойся, я смерть.
Возвращайся во тьму.
Мной ты рожден.
Отдыхай же во мраке беспечно.
Ты снова и снова рождаясь на свет,
Обновляешься вечно».

Р. Тагор.

Гречанка

Она отыскала меня в Шанхае. Ей было 16 лет, и она прекрасно говорила по-русски, так как ее родители-греки почти всю жизнь прожили в России. Она просила меня объяснить одно странное явление: всю жизнь, сколько она себя помнит, ей снится всегда один и тот же страшный сон. Она видит себя бегущей, ночью: вся она какая-то истерзанная, с полной отчаяния душой... Она взбегает на мост, под которым черная, черная ночная вода, и в эту черную бездну она бросается вниз головою, потому что хочет лишь одного – смерти...
На этом все обрывается. Иногда она видит этот сон каждую ночь, иногда – реже, но не менее четырех раз в неделю.
Я объяснил ей, что у человека есть душа, которая не уничтожается в момент так называемой смерти; что эта душа по истечении определенного периода времени снова рождается на Земле в теле ребенка, снова проходит цикл одной жизни, снова умирает и рождается, продолжая бесконечное восхождение; что каждая такая жизнь человека есть, просто один урок в школе Бытия, где учителем является Закон причин и следст-вий: что посеешь, то пожнешь; что «нет явления без причины, и какова причина, тако-во и следствие».
Далее я сказал, что в своем предыдущем воплощении, то есть в прошлой жизни, предшествовавшей ее рождению от нынешних родителей, она покончила жизнь само-убийством именно таким образом, как она видит в своих повторяющихся сновидениях, которые являются частью того возмездия, которое уготовлено великим законом причин и следствий каждому самоубийце, нарушившему закон Жизни.
В чем будет заключаться остальная часть этого возмездия, не было надобности ей говорить, чтобы не опечалить это юное существо, которое, как и мы все, совершало бесконечные ошибки, падало и поднималось...
Она рассталась со мною наполовину убежденной, наполовину – нет. Я думал, что мы никогда больше не встретимся.
Прошел год-полтора. Проходя по шанхайскому Банду, набережной Вампу, я ус-лышал, как женский голос окликнул меня по имени-отчеству. Я обернулся – это была она, гречанка. И чуть ли не первыми ее словами были:
– Наконец-то я увидела другой сон!
Это были часы «пик», когда Вампу превращается в сплошной, медленно ползущий с бесчисленными остановками поток автомобилей, и в воздухе висит гул громадного города, изредка дополняемый басовыми гудками пароходов.
Оказалось – мы оба спешили. Мы отошли к стене Гонконг-Шанхайского банка, и там она коротко и торопливо рассказала содержание того, «другого», сна, который пролил свет на загадку ее обычного сновидения.
Она видела себя маленькой девочкой на одинокой ферме в горах. Ее родители об-рабатывали землю. Это была глушь, судя по костюмам ¬– Греция. Когда? Этого она не знала, но теперь почему-то думает, что сотни две лет тому назад. Потом с гор пришли разбойники и убили отца и мать. Девочка в ужасе забилась в какую-то щель, бандиты ее не нашли, а, может, и не искали... Когда грабители ушли, страх обуял ее в залитой кровью хижине, и она побежала куда глаза глядят. Какие-то люди приютили ее, вос-питали и сделали... уличной проституткой... Это была тяжелая жизнь – с пьяными дра-ками, избиениями и растоптанным человеческим достоинством... И когда она больше не в силах была ее выносить – побежала ночью топиться, финалом сна было постоян-ное ее сновидение; все стало на свое место.
Мы немного помолчали. Потом она добавила, что собирается, выйти замуж за служащего речной полиции. Я пожелал ей счастья, и мы расстались. Она ушла, свежая, улыбчивая, но мне тяжело стало на душе: я знал, что по закону причин и следствий, называемому Кармой, тот, кто покончил с жизнью самоубийством, непременно будет убит против воли в следующем воплощении, и чаще всего тогда, когда ему больше всего хочется жить...
И мне так хотелось, чтобы Великий Закон Пространственной Справедливости нашел ей оправдание.

Рассказ сестры милосердия

Это было во время Первой мировой войны. Бои шли в Польше. Наш госпиталь развернулся в имении богатого пана. Как-то мне дали поручение съездить по делу в соседний госпиталь, расположенный в одном из многочисленных имений польских магнатов Радзивиллов.
Поехала я с санитаром на двуколке. Еду туда первый раз, ясно, что ни дороги, ни того имения не знаю, не видывала, а когда стали подъезжать, стала улавливать что-то знакомое.
Имение старинное, с громадным парком, с оградами с версту... Аллея ведет к главному подъезду, усадьба чуть виднеется за громадными купами деревьев – чувст-вуется, что не усадьба это, а дворец...
Но, странно, когда подъехали ближе, меня охватило волнение: я, несомненно, знала это имение – я там была, но – когда?
Мой ум, точно человек в кромешной тьме, шарил по закоулкам сознания в поис-ках ответа на это «когда». Но вместо указания времени в моей памяти быстро всплы-вали детали этого места, пока еще скрытые от меня оградою парка: вот тут, за оградой, налево от громадных чугунных ворот должен быть большой пруд – он очень красив, по берегам его установлены мраморные статуи... Вазообразный фонтан и фонтан с амурами...
Дальше пойдет аллея, которая упрется в китайскую беседку...
«Что? Я с ума сошла? Откуда я все это знаю? Нет! Это надо проверить!»
Я решительно приказала санитару остановить лошадь, не доезжая ворот, а сама пошла проверить. И знаете, все так и оказалось, как мне представлялось: и пруд, и фонтаны те же самые, и дорожки... Но только нехорошо мне сделалось, трепетать я начала, ужас на меня навалился... Должно быть, когда-то что-то страшное я пережила там...
Я бросилась бежать – скорее на двуколку! Велела санитару ехать назад, так и не выполнив поручения. Всю дорогу думала, как оправдаться перед начальником госпи-таля...

Человек, читавший эпитафию на собственной могиле

«Мы в забытых кладбищах попи-раем собственный прах...»


Сны... Серия снов, где одно сновидение являлось продолжением другого – пре-дыдущего. Из них слагались сперва кусочки жизни, которые прерывались отсутствием каких бы то ни было сновидений, или же они были явно «из другой оперы». Затем опять появлялись прежние, знакомые уже лица и места – они заполняли пустующие промежутки, и из «кусочков» сформировывалась целая жизнь.
Т. (назовем его так), который видел эти сны, следил за ними с большим интере-сом. В своей нынешней жизни он был одним из портовых чиновников Лиепаи при буржуазном правительстве Латвии. Нельзя сказать, что в той, другой, жизни, которая развертывалась в его сновидениях, он играл героическую роль, которая щекотала бы его самолюбие, – нет! Он всего только был средней руки торговцем с весьма узким кругом интересов. Иногда, просыпаясь, Т. даже возмущался, как он мог быть таким ограниченным...
Т. был образованный человек, весьма начитан, и уже с юношеских лет, как только ознакомился с учением о перевоплощении, принял это учение безоговорочно. Когда началась серия снов, где один сон служил продолжением другого, внутреннее чувство подсказало ему, что он видит одну из своих прошлых жизней – жизнь почтенного бюргера в каком-то германском городе, названия которого он не знал. Свое собствен-ное имя по той, другой, жизни, он знал: был он Эрнестом Шпигелем . Город его снов не так уж сильно отличался от современности – в нем не хватало лишь автомобилей, трамваев; мужчины носили цилиндры, большие шевелюры и в моде были бороды. Женщины как бы исчезали во множестве нарядов, какие они на себя надевали: они были закутаны до пят, и из-под юбки с различными рюшками и воланами должен был выглядывать только носочек туфельки...
По этим признакам Т. отнес свое предыдущее существование к половине XIX ве-ка. Теперь, чтобы стать конкретным, городу его прошлой жизни не хватало только од-ного – географического названия.
Перед началом Второй мировой войны серия снов оборвалась. Т. испытывал чув-ство сожаления: ему понравилась эта двойная жизнь. Иногда, после дня утомительной работы, где ему сразу приходилось отвечать по нескольким телефонам, вызывать, спрашивать, уточнять и гонять рассыльного по всем этажам управления, он, ложась спать, с радостью думал, что может сейчас погрузиться в размеренную, неторопливую жизнь своего бюргерского «я», где за ним будут почтительно ухаживать, как за главою фирмы и семьи, и он будет наслаждаться тихим счастьем, которое люди совсем зря прозвали «мещанским»...
Настали годы войны. Рушились города, государства, рушились старые устои и семьи, страдали люди...
Военная волна забросила Т. в германский город Изерлой. И тут он поразился и обрадовался – это был город его снов: он узнавал и улицы, и площади, и дома... Нако-нец-то географическое название было найдено, и сны его из области фантастического шагнули в явную, неоспоримую конкретность!
Будучи человеком дела по натуре, он решил, как говорится, поставить точки на «и». Первым делом надо было установить – действительно ли в прошлом столетии тут жил человек по имени Эрнест Шпигель. Он отправился в соответствующее городское учреждение и, задобрив архивариуса щедрой мздой, уговорил его выбрать из старых записей все, касающееся Эрнеста Шпигеля.
Со своим заданием архивариус справился быстро: через пару дней Т. уже держал в руках точную справку, сообщавшую о том, когда родился Эрнест Шпигель, где жил, на ком женился и где похоронен. В справке были и другие указания, из которых Т. уз-нал, что у него в этом городе осталось немало родственников по той, другой жизни.
Т. решил все, по возможности, лично проверить, и начал свой обход с кладбища. Здесь дело обстояло труднее: кладбище было огромное, и в начале Т. растерялся, стоя перед лесом крестов и памятников. Но после поисков, главным образом, благодаря помощи кладбищенского сторожа, он очутился перед обомшелым снизу каменным памятником, на котором прочел, как бы сказать, ... собственное имя...
Он замер перед этим памятником с непередаваемым чувством – он стоял у своей собственной могилы. Какой человек, кроме него, мог похвастаться этим? Да, это было его имя, вернее, одно из тысячи имен, которые он когда-то носил... А разве только его имена менялись? С каждым именем была связана новая роль, которую приходилось играть какое-то количество лет, после чего он сходил со сцены. Роли кончались, но Актер оставался! Каких только он не переиграл ролей! Тут, наверное, были короли и рабы, бродяги и труженики, проповедники и разбойники ¬всех их переиграл он на своем веку... А причем тут век?.. Это уже не век, а что-то из вечности – Актер был вечен и бессмертен... Кто этот Актер? Крупица вечности, стремящаяся познать самое себя... Но в таком случае (тут теплая волна, начавшаяся в сердце, залила его вплоть до кончиков пальцев) мог ли он чего-либо бояться на свете? Смерти? Да он умирал тысячи раз и стоял сегодня гордо, попирая собственный прах!
Он ушел от могилы, обретая драгоценный дар – бесстрашие, и чувствовал, что уходит другим человеком, необычайно окрепшим; что вместо ничтожных целей, какие ставит перед собой человеческая ограниченность, перед ним засверкали совершенно другие цели, неизмеримо прекраснее; они звали в Беспредельность... Он сам был ча-стью этой Беспредельности...

* * *

Еще он посетил указанных в справках архивариуса родственников. У одного об-наружил в семейном альбоме фотографию Эрнеста; вернее, это была не фотография, а значительно выцветший дагерротип, на котором он был снят с бородой.
Т. выпросил на время фотографию, отправился к парикмахеру и попросил приде-лать ему такую же бороду, как на фотографии. Когда он после визита в парикмахер-скую сфотографировался, обнаружилось значительное сходство.
Впрочем, последнее обстоятельство, скорее всего, следует отнести к случайности, так как при перевоплощениях физический облик одной и той же индивидуальности обычно значительно меняется.

Знакомые все места...

«И к этим грустным берегам
Влечет меня неведомая сила...»

В первую мировую войну я был мальчишкой и вместе со своими родителями ехал из Польши в беженском эшелоне куда-то на восток . Поезд остановился в Минске где-то на путях. Я потихоньку слез по железным ступенькам теплушки: уж очень мне захотелось побегать. А побегать-то оказалось негде: и по ту и по другую сторону на-шего эшелона груженые составы стоят, и конца им не видно...
Я нырнул под первый состав, потом под второй и третий – а там оказалась пло-щадка, довольно большая – бегай сколько хочешь!
Ну, набегался, стал нырять в обратном направлении, а моего эшелона нет – ушел... А, может, – я сам заблудился... Заревел я, а что сделаешь...
Так я остался в Минске и стал вести жизнь беспризорника. Ну, там всякое бывало, но не в том суть... Революция началась, большевики пришли к власти и меня с улицы подобрали – да в детдом. Когда подрос, отправился в военное училище – нас «крас-ными курсантами» тогда называли.
Подошли первые летние каникулы, и у кого были родители, тем бесплатный про-езд домой давали, а мне ехать некуда. Обидно стало – все едут... Дай, думаю, съезжу на Дальний Восток: мой приятель там жил в городе Никольск-Уссурийске ; заодно на новые места погляжу – никогда там не был...
Выписали мне литер, и я поехал. Подкатываем к перрону Никольск-Уссурийска, и тут со мною случилось странное такое происшествие.
Поезд остановился. Тут, известное дело, те, кому выходить – хватают свое барах-лишко да на перрон через вокзал в город, куда кому надо...
А я – нет! Как шагнул на перрон, так и обомлел: мне тут все знакомо! Вроде как после долгой отлучки домой вернулся... Конечно, понастроили много, чего раньше не было... И не иду я в город, где приятель живет, а жду, чтоб поезд опять тронулся и путь очистил, потому что мне надобно совсем в другую сторону – поперек путей пройти и дальше, где должен быть громадный пустырь. (И откуда я знаю, что там должен быть пустырь, на пустыре – речка, а через речку – мосток, за мостком ¬роща, а у рощи – старый дом?)
И вот иду я и почему-то волнуюсь... Долго шел. Нашел пустырь. Речку и мостик нашел, а рощи нет, и дома не видно. Подошел ближе и вижу: от рощи одни пни оста-лись, а от дома – фундамент...
Долго же я стоял у этого фундамента... Сам не знаю, зачем я тут и что мне надоб-но. Временами накатывало на меня какое-то сладостное и одновременно грустное чув-ство и хотелось плакать.
Наконец, я встряхнулся, словно наваждение от себя отогнал, и пошел в город, благо, мне там все улицы были знакомы, и я, ни у кого не спрашивая дороги, прямо пришел на квартиру приятеля... Что это было?

* * *

Желание посетить какое-то место и та сладостная грусть, какую рассказчик испытывал на месте бывшего дома, говорят в пользу того, что это действительно было его место жительства в прежнем существовании и что он когда-то был там счастлив.
Сам по себе тот факт, что место, куда человек попадает в первый раз, кажет-ся ему знакомым, не всегда служит доказательством, что он был там в прошлом су-ществовании.
Так как во время сна сознание человека может, облачившись в тонкое (астраль-ное) тело, покидать физическое тело и путешествовать в соответствии со своими устремлениями, причем отдельные эпизоды этих путешествий сильно запечатлева-ются в памяти, то места, кажущиеся нам знакомыми при первом посещении в физи-ческом теле, могут быть местами, которые мы до этого посещали в тонком теле, другими словами – видели во сне.
Случай Р. Кириленко еще интересен тем, что указывает на небольшой проме-жуток времени между его смертью в предыдущем воплощении и новым рождением в нынешнем существовании. Чаще встречаются промежутки в 200–300 лет.

Необычные родственные связи

Посвящается памяти моего друга, замечательной талантливой женщи-ны В. Н.

Все данные говорят, что В. Н. умерла, и поэтому я считаю себя вправе рассказать сообщенное ею. Это не значит, что она когда-либо наложила запрет на опубликование, – такого запрета не было, но у меня сложилось впечатление, что она сама как человек, талантливо владеющий пером, хочет описать этот случай. Мне казалось, что она рас-сказывала слишком схематично, сухо, не называя имен и как бы утаивая некоторые детали, что при обычной живости ее изложения казалось странным...
С В. Н. я познакомился в Маньчжурии, в городе Харбине, куда ее принесла бе-женская волна. Сама она была родом из Казани, и уверовать в то, что человек живет на Земле много раз, заставил ее следующий случай: в ярком, запомнившемся на всю жизнь сновидении она увидела себя молоденькой татарской княжной во время взятия Казани Иоанном Грозным. Уже состоялся памятный взрыв стен Казани, уже героиче-ские защитники сражались с войском Грозного на улицах города, когда ее с матерью и с другими женщинами сражавшегося князя привели в мечеть и спрятали в подземелье под алтарной частью храма. Но вскоре и мечеть была взята, и победители ворвались в подземелье...
После этого сновидения, спустя значительное время, уже при советской власти, В. Н. прочитала в газете, что в Казани под упомянутой мечетью было обнаружено такое подземелье...
Харбин, наводненный перепуганными революцией русскими интеллигентами, офицерами и рядовыми разбитой белой армии, многие из которых повторили трагиче-скую судьбу шолоховского Григория Мелехова, – требовал от своих, отовсюду набе-жавших новых жителей крайнего напряжения, чтобы выжить... Нужна была огромная приспособляемость и изворотливость, чтобы как-то свести концы с концами. Имеющие какие-либо средства открывали предприятия, пускались в торговлю. Надо было выписывать товары, вести коммерческую переписку – но уже не на русском языке, а преимущественно на английском. Тут очень пригодилось знание языков В. Н. – к ней приходили предприниматели и платили за переводы поштучно.
Все это укладывалось в рамки обычности – необычное пришло в лице молодого русского инженера в потертом костюмчике; худое лицо его не говорило об избытке питания... Тем не менее, он начал с того, что положил перед В. Н. установленный го-норар за перевод письма, которое он держал в руке.
В. Н. протянула руку за письмом, но инженер сразу письма не дал, заявив, что требуется несколько слов пояснения. «Дело в том, – добавил он с застенчивой улыб-кой, – что вы сочтете меня сумасшедшим. Не надо: я вполне психически здоров, толь-ко... только у меня проснулась вторая память – я вспомнил одну из прошлых жизней... Ну, теперь читайте, пожалуйста!» – и он вручил письмо.
В. Н. начала читать и вскоре пришла к заключению, что молодой человек был прав, предупредив ее. Письмо было адресовано в страну, где говорят по-английски; было снабжено точными адресами как отправителя, так и получателя, и в нем говори-лось, что его автор, русский инженер, внезапно вспомнил, что в своем предыдущем воплощении он был англичанином и находился в близком родстве с адресатом; что ав-тор письма умер в таком-то году и вскоре после смерти снова родился от русских ро-дителей и теперь хотел бы восстановить свои родственные связи по прошлой жизни с теми, кто теперь, хотя и глубокие старики, но еще помнят автора письма по своим мо-лодым годам... В доказательство своей правдивости молодой человек приводил ряд подробностей о взаимоотношении с адресатом в той, прежней, жизни.
Дело есть дело – В. Н. сделала точный перевод и, расставаясь с молодым челове-ком, думала, что навряд ли когда-либо с ним встретится, так как, по ее мнению, на та-кое письмо он никогда не получит ответа...
Велико же было ее удивление, когда через пару месяцев молодой инженер пришел опять – он получил ответ...
Оказалось, что иностранный адресат отнесся к полученному письму с понимани-ем, заинтересованностью и просит уточнить некоторые подробности по предыдущей жизни молодого человека, чтобы рассеять всякие сомнения.
Снова В. Н. переводит письмо с требуемыми подробностями. Переписка учаща-ется. Ее финал: иностранные «родственники» присылают молодому инженеру деньги на дорогу и он уезжает к ним – ему обещают помочь устроиться на работу...
Этот эпизод весьма напоминает встречу тибетского юноши Мингиюра со своим бывшим учеником по прошлой жизни, ставшим главою монгольского монастыря, – он описан в замечательной книге известной путешественницы Дэвид Ниил «У мистиков и магов Тибета».

Забытые имена

В молодости я задумал написать роман. Смутные образы шевелились в глубине сознания и как бы просились к воплощению. Понемногу из них выделились индийские юноша и девушка – принцесса из какого-то невероятно отдаленного периода. Я не со-ставлял никакого плана, как развивать сюжет, какую идею выдвигать; вместо этого я, как бы затаивши дыхание, прислушивался к этим двум образам, чтобы они сами под-сказали действие, в котором должны будут участвовать... Я уже ясно видел их перед своим мысленным взором, но чтобы приступить к работе, мне не хватало имен – надо было дать им имена. Имя всегда играло огромную роль в моих писаниях; оно само как бы подсказывало характер и образ действия. Долго я искал эти имена, и, наконец, они всплыли из каких-то глубин моего собственного сознания, так как до этого я их нигде не слышал и ни в каких книгах не встречал. Я назвал юношу – Дамалу, а девушку – Гаятри. Начал я писать роман, но, написав несколько глав, забросил... Прошло не-сколько лет, и я наткнулся в литературе на имена своих героев и пояснение значений слов.
«Дамалу» оказалось названием тибетского молитвенного барабана с расхождени-ем на одну букву – «даммару»; «Гаятри» же оказалось названием одной из самых рас-пространенных в Индии молитв.

В глубинах нашего сознания хранится, как в запечатанной до поры до времени чаше, весь наш эволюционный опыт за неисчислимые миллионы лет. Не говоря уже об именах и языках, которыми мы пользовались в эпизодах цивилизаций Атлантиды, Гандваны и предшествующих им, – в этой «Чаше» сложены бесценнейшие сокровища знаний, которые нам предстоит когда-то вспомнить. А пока что изредка в наше ог-лушенное шумом и грохотом машинного века сознание оттуда прорываются слова, значение которых когда-то было для нас близким и даже обыденным.


Другие книги скачивайте бесплатно в txt и mp3 формате на prochtu.ru