Александр Сергеевич Иликаев - Призрак девушки - Александр Сергеевич Иликаев
Скачано с сайта prochtu.ru
Призрак девушки

повесть-пастораль

Глава I
Ключ в замке

Деревню Альгино населяли марийцы, про обычаи которых, как в этом убеждены все, кроме самих марийцев, говорит известная пословица: в лесу родились, пням молились. Оставив вопрос о справедливости столь оригинального суждения, заметим, что к моменту описываемых событий альгинцы уже больше десяти лет поклонялись председателю колхоза «Заветы Ильича».

Каждое лето Митя вместе с матерью, Анной, приезжал отдыхать в Альгино к папиным родственникам. У дяди Альберта и его жены Зои не было своих детей, и поэтому они быстро привязались к племяннику. Альберт любил повторять, что Митя как две капли воды похож на его покойного брата. Зоя молча поощряла эту игру, хотя видела, что племянник мужа больше напоминает свою мать: такой же худощавый, синеглазый, с веснушками на бледном лице.

Митя не любил играть с деревенскими ребятами. Хотя в его присутствии они редко говорили по-марийски, ему было неприятно думать о том, что они замышляют против него какую-нибудь гадость. Для них он всегда оставался городским, чужаком. Больше всего Мите нравилось гулять в одиночестве по окрестным лугам и рощам, воображая себя кочующим среди прерий индейцем или искателем пиратских сокровищ.

В самом Альгино было скучно: оно находилось посреди однообразных полей ржи и кукурузы. Только на юго-западе эта геометрическая идиллия разрушалась огромным оврагом, за которым тянулась цепь поросших лесом холмов. На его красно-белых от глины и известняка склонах росли неправдоподобно толстые сосны. Митя любовался их золотистой, в крупных чешуйках корой, отливающей всеми оттенками желтого и красного. Иногда ему казалось, что это застывшие на века великаны из народных преданий. Совсем другое впечатление производили темно-зеленые дубы. Они росли в другой стороне от сосен, вперемешку с ивами, кленами и орешником, спускаясь к ручью, будто пришедшее на водопой стадо животных.

Идя по краю оврага, в сторону соседней деревни с нелепым названием Пионер, Митя выходил к бывшей усадьбе помещиков Кощеевых, которая возвышалась на самой макушке высокого пригорка. Издали она напоминала корону на зеленой бархатной подушке. Длинный ряд конюшен, кузниц, амбаров, соединенных причудливым фронтоном и аркой с железными воротами, загораживал господский дом – двухэтажное здание из красного кирпича в викторианском стиле.

После революции в жилом здании усадьбы разместилась деревенская школа. Поскольку хозяйственные постройки стали не нужны, они пришли в запустение: кровля была разобрана, фронтон, лишившийся части кладки, опутали вьюн и карликовые деревца, придавшие строению романтический вид.

Митя любил приходить в одну из заброшенных кузниц, где до сих пор лежала огромная наковальня. Лежа в густой траве, он смотрел на проплывающие в голубом небе облака. В их изгибах мальчик видел целые страны с горными хребтами, долинами и лесами.

Как-то раз, придя в кузницу, Митя почувствовал, что за ним кто-то наблюдает. Он резко обернулся, но не увидел ничего, кроме зеленых деревьев в проломе стены.

* * *

Когда Митя проходил по переброшенному через ручей деревянному мосту, на солнце набежала небольшая туча. Зеркальный блеск весело бегущей воды померк, в воздухе запахло тиной и водорослями. Пронесшийся по кронам деревьев ветер сорвал несколько листьев и, словно мелкую монету, с презрением швырнул в ручей. Не успел Митя перейти на другой берег, как небо вновь очистилось.

Поднимаясь по тропинке, он повстречал дядю Макара. На плече соседа красовалась выдранная из колхозного сарая доска. Макар весело насвистывал, довольный тем, что возвращается с работы не с пустыми руками.

Через полчаса Митя благополучно достиг ворот усадьбы. В кузнице ничего не изменилось, даже трава, казалось, была той же самой, что и в прошлый раз…

– Ты что здесь делаешь, пацан? – раздался вдруг чей-то громкий голос.

Митя вздрогнул и, подняв голову, увидел бородатого мужика с тяжелым молотом в руках.

– Играю.

Мужик усмехнулся, так что его черные глаза сверкнули зеленью.

– Один?

Митя кивнул, не в силах отвести взгляда от молота.

– Ты что, городской?

– Да.

– Понятно. А я тут за школой смотрю. Вот видишь, сегодня кузнечный молот откопал в куче щебня. – После некоторого молчания, оглядев голые стены, сторож прибавил: – Эх, надо же было такое добро растащить, ни за что порушить.

Митя поглядел на покрытое неизвестно откуда взявшимися лиловыми тучами небо.

– Мне домой пора, а то вдруг гроза начнется.

– Может, в школе переждешь?

– Нет, я успею.

Пропустив Митю, сторож крикнул:

– Ну смотри, если что, стучи в дверь.

Мальчик сбежал по склону холма, на одном дыхании перемахнув через мост. Однако не успел он выбраться из оврага, как солнце скрылось за тучами и сделалось темно, как поздним вечером. Сильный ветер набросился на старые деревья, заставив их раскачиваться с ужасным скрипом, словно корабельные мачты. Митя ускорил шаг, но в это время, заглушая бурлящий шелест листвы и трав, раздался оглушительный треск. Ослепительный столп огня, неровный, как кривая кардиограммы, ударил в высокую черемуху. Дерево вспыхнуло, будто облитое бензином. Митя пулей взлетел на пригорок, жмурясь от посыпавшихся с неба частых крупных капель.

Возможно, он бы успел добежать до школы, если бы не одно обстоятельство. Очутившись перед зданием, Митя вдруг увидел девушку. Облокотившись на подоконник, она выглядывала из раскрытого окна угловой комнаты…

Когда окно с шумом захлопнулось и Митя наконец пришел в себя, капли слились в тугие струи, в тысячах разных мест разорвавшие небо. Мальчику показалось, что он прямо в одежде упал в бурлящую реку. Перемешанный с водой ветер закружил его как щепку, чуть не сбив с ног. У Мити едва хватило сил раза два стукнуть в дверь. К счастью, сторож открыл ее, как будто все это время простоял в ожидании гостя.

Митя меньше всего надеялся увидеть развешанные на стенах щиты и оружие, но был неприятно поражен пустотой, царящей в школе: ничего, кроме беленых стен и темно-коричневых старых парт. В некоторых местах можно было разглядеть остатки прежней обстановки: фрагменты разрушенной планировкой классных комнат лепнины, печи-голландки с покосившимися задвижками.

Сторож привел Митю в маленькую, больше похожую на каморку, комнату с одним-единственным окном, за которым металлически гремела гроза. Усадив гостя за дубовый стол, он принес чайник, початую бутылку водки и кусок пирога. Налив в свой стакан водки, он разломил пирог пополам.

– А вы, дяденька, здесь один живете? – спросил Митя, торопливо проглотив кусочек.

– Конечно один.

Мальчик почувствовал, как кровь жарко прилила к щекам. Это не укрылось от внимания сторожа.

– Что это с тобой?

– Да так, просто показалось, – не успел соврать Митя.

Сторож некоторое время смотрел на гостя неподвижным, чуть пьяным взглядом, а потом вдруг расхохотался. Он смеялся до тех пор, пока из его глаз не брызнули слезы. Однако, увидев, что Митя смущенно молчит, примирительно похлопал его по плечу.

– С кем не бывает, еще не то запоешь, если наслушаешься сказок. Вот моему бате, когда он неженатиком еще ходил, чего только не мерещилось: черти, домовые. Сколько я ни пытался дознаться, мол, скажи, что выдумки все это, – без толку. Батя знай свое гнул: «Сейчас такого с людьми не случается потому, что как церкви закрыли, так даже черти от нас за границу сбежали».

Сторож замолчал, но ненадолго.

– Ну, это все сказки. Вот месяца два назад со мной случай произошел. Прихожу однажды на дежурство, а ключа от угловой комнаты, той, что наверху, нет. И куда он только подевался? Дверь-то была заперта!

Гроза закончилась так же неожиданно, как началась. Встав со скамьи, Митя сказал:

– Спасибо вам, дяденька. Я, наверное, пойду.

Сторож, уже давно клевавший носом, пробурчал что-то нечленораздельное и, откинувшись на спинку стула, громко захрапел.

* * *

Когда Митя проходил мимо лестницы, до его слуха отчетливо донесся подозрительный шум. Сердце мальчика испуганно сжалось. Однако любопытство оказалось сильнее.

Наверху Митя не увидел ничего, кроме громоздившегося в полутьме коридора массивного шкафа. Он уже хотел вернуться обратно, как вдруг заметил ключ в замке комнаты, о которой говорил сторож.

Митя медленно открыл дверь и вошел в совершенно пустое помещение. Свисавшие со стен обои напоминали куски гигантской стружки. Их фабричный рисунок давно выцвел, уступив место прихотливой мозаике темно-коричневых подтеков, мушиных точек-россыпей и въевшихся в бумагу пятен пыли.

Подойдя к окну, Митя невольно замер от вида за окном. Тучи окончательно разошлись, открыв синее, как лепестки василька, небо. Заросший деревьями овраг с серебристым швом ручья напоминал огромную малахитовую жилу, вдруг поднятую на поверхность земли. Умытые дождем луга и поля лучились яркими красками, словно только что вышедшие из-под кисти живописца. Огромная радуга ало-зеленой лентой пронзала насыщенный влагой эфир. Очистившиеся от мутной дымки дали поражали четкостью деталей: Митя увидел соседние деревни, фермы, дороги, квадратные поля картофеля и подсолнечника, перемешанные с темно-красными клиньями гречихи, излучину Белой, над которой в прозрачном воздухе парил зеленый купол Воскресенского собора города Бирска.

В этот момент кто-то быстро сбежал по лестнице. Мальчик бросился следом, но не обнаружил ничего, кроме по-прежнему крепко спящего сторожа и закрытой изнутри входной двери.

Не зная, что и подумать, Митя вернулся в комнату. Отогнув кусок обоев, он нащупал небольшой круглый предмет, оказавшийся потускневшим от времени серебряным медальоном. Внутри него находился огрызок старой поздравительной открытки. Митя положил медальон в карман и тихо, чтобы не разбудить сторожа, вышел из школы.

Глава II
Призрак

Как-то раз, когда Митя гулял по саду, что-то тяжелое перелетело через забор и упало в кусты малины. Вооружившись длинной жердью, он вытащил привязанную к камню записку. Развернув ее, мальчик прочел:

Пожалуйста, верни то, что нашел в комнате. Я буду ждать тебя сегодня в 21.00 вечера на старом кладбище. Сразу за кузницей есть тропинка. Иди по ней до конца и никуда не сворачивай.

P.S. Если ты не придешь, с тобой случится страшное несчастье.

Митя вскочил на забор, но никого не увидел.

Проходя мимо стоявшего на краю деревни колхозного амбара, он услышал подозрительный шум. Приложив ухо к стене, Митя сразу узнал голос соседского мальчика Юрки.

– Одна девушка гуляла на кладбище. Вдруг подходит к ней какая-то женщина в белом саване и спрашивает: «Что ты здесь делаешь?» – «Гуляю», – отвечает девушка. «Молодец, что сказала правду, – похвалила ее женщина, – но ты должна пообещать мне, что ничего с собой не возьмешь!».

– А что такое «саван»? – спросил чей-то картавый голос.

– Не знаю, надо будет у бабки спросить. Она много старинных слов знает.

– Каких это еще слов?

– Ландрин, комбед, зимагор, Иисус, дева Мария…

– Папа говорит, что раньше конфеты ландрином называли, – раздался тонкий голос, принадлежащий девятилетней сестре Юрки Анжеле.

– А комбед – это комитет бедноты! – съязвил рассказчик. – Вы будете слушать или как?

– Конечно будем, правда, Денис?

– Давай, что ли, – буркнул обладатель картавого голоса. – Хотя я про это уже раз сто слышал.

– Ну, значит, когда девушке надоело гулять, она вдруг увидела на земле цепочку. Потянула за нее и вытащила такую круглую штуку, в которой можно хранить разные вещи. Конечно, она тут же позабыла о своем обещании и взяла ее с собой.

И вот, когда наступила ночь, из окна в спальню девушки просунулась синяя рука и… схватила ее за шею!

– Так она что, умерла? – спросила Анжела.

– Нет, хуже, стала призраком!

– А я слышал, что она была не просто девушкой, а дочкой Кощеева, – сказал Денис.

– Теперь понятно, почему директор велел закрыть ту комнату. Это была ее комната.

– И вовсе не из-за этого, – возмутился Юрка, – а из-за того, что в ней чуть потолок не обвалился.

* * *

Отойдя от амбара, Митя огляделся. На огромном чистом небе не было ни облачка. Далеко в поле работали комбайны. Усадьба, похожая на колхозную ферму, мирно дремала в окружении кудрявых, как соцветия цветной капусты, деревьев.

Ободрив себя мыслью о том, что никаких призраков в действительности не существует, Митя решительно двинулся вперед. Чем ближе он подходил к усадьбе, тем сильнее билось его сердце. Поднявшись по склону оврага, он обернулся назад и увидел, как изменился пейзаж. Небо потемнело, комбайны исчезли. Длинные, похожие на чьи-то корявые пальцы, тени легли на поля и деревню. Обругав себя трусом, Митя одним махом взлетел на пригорок.

В какой-то момент он остановился, пораженный фантастическим и одновременно жутким зрелищем. Облитые багрянцем исполинские, в сгустившейся прозрачности воздуха, стены хозяйственных построек надвинулись на него. Теперь в них не было ничего романтического. Из глубоких, похожих на толстых змей, трещин веяло сыростью и запустением. Очертания наполовину разобранного фронтона были настолько неправильны, резки, что создавалось впечатление, будто кто-то изгрыз его своими большими, не знающими жалости острыми зубами.

Когда огненный закат померк, оставив широкую ярко-желтую полосу, Мите показалось, что он очутился на дне глубокого ущелья.

Вооружившись палкой, Митя быстрыми шагами прошел через арку и почти сразу вышел на тропу, ведущую к помещичьему кладбищу. Несколько слетевших с деревьев сов черными силуэтами промелькнули в бледно-лимонном воздухе; где-то далеко, на ферме, глухо, как погребальный колокол, ударил рельс колхозного сторожа.

Сжав палку в руках, Митя продолжил свой путь.

Кладбище выросло перед ним неожиданно из бесконечной череды кленов и берез. Это была круглая поляна, в центре которой возвышалось большое, в рост взрослого человека, надгробие из черного мрамора. Его основание заросло колючей ежевикой, бока украсились светло-зелеными шишечками хмеля. Еще одно, маленькое, как собачья конура, валялось рядом. Буквы на нем настолько стерлись, что Митя смог с трудом разобрать только два слова: «приказчику Ивану». Мальчик вновь перевел взгляд на большое надгробие и увидел прекрасно сохранившийся, выбитый золотом текст:

Покойся, милый прах, до радостного утра. Екатерине Владимировне Кощеевой от безмерно скорбящих отца и матери. Родилась мая пятого дня 1877 года от Р.Х., скончалась августа тринадцатого дня 1893 года от Р.Х.

– Ты принес? – вдруг раздалось за спиной Мити.

Выронив палку, он машинально обернулся. Перед ним стояла самая обыкновенная, несколько крупная для его сверстницы, девочка с круглым смуглым лицом, на котором выделялись большие, смотрящие с какой-то пристальной грустью черные глаза. Маленький курносый нос придавал ему странное, трогательное выражение. Девочка была одета в простое розовое платье и стоптанные калоши.

Митя вынул медальон из кармана и, ухватив его за конец цепочки, стал раскачивать перед незнакомкой.

– Так это была ты?

Взгляд девочки сделался неподвижным, словно поверхность глубокого омута.

– Я.

– Тогда как…

– Очень просто. Я спряталась за шкафом, а потом, когда ты зашел в комнату, выбежала через черный ход.

Это признание только еще больше разожгло любопытство Мити.

– Что ты делала в школе?

Девочка, вздернув нос, нахмурилась.

– А ты в старой кузнице?

– Ничего.

– Ну а я играла.

– Одна?

– Почему одна? С куклой, которую мне папа подарил.

Получив медальон, девочка таинственно приложила палец к губам.

– Ты только об этом никому не говори, а то его директор из школы уволит. Я иногда сбегаю к нему от мачехи.

– Твой папа знает об этом?

Девочка отрицательно покачала головой, а потом произнесла совершенно взрослым голосом:

– Представляешь, однажды меня увидел почтальон дядя Гера и принял за призрак дочери Кощеева.

– Выходит, ты сама все придумала?

– Почему придумала? – оскорбилась девочка и вытянула руку вперед. – Вон она, прямо за тобой стоит.

Побледнев, Митя обернулся, но не увидел ничего, кроме надгробия.

– Через четыре года мне тоже исполнится шестнадцать, как и ей, и тогда… – произнесла девочка задумчиво.

Митя понял, что его разыгрывают самым наглым образом, и решил не отвечать на очередную провокацию. Он не сразу понял, что девочка говорит серьезно.

– Вообще-то это вроде поверья. Я от бабушки Тулвики слышала, она еще при царе родилась. Представляешь, эту самую дочь Кощеева сбросили в колодец. Потом ее, конечно, вытащили, но очень скоро она умерла. Убийц так и не нашли, и поэтому ее душа до сих пор бродит по окрестностям.

Мальчик недоверчиво покосился на девочку, чувствуя поднимающуюся по телу неприятную дрожь.

– А ты сама видела ее призрак?

– Не-а.

– Значит, только дядя Гера?

– С чего ты взял? Он же только один раз спутал меня с ней.

Ребята молча вышли с кладбища. Небо по-прежнему было светлым, но над землей уже начали сгущаться сумерки. На темном востоке зажглись первые звезды.

– Как тебя зовут? – спросил Митя.

– Аленона.

– А тебя?

– Митя.

Проходя по мосту, Аленона вдруг остановилась.

– Постой, мне нужно сделать одну штуку.

С этими словами она бросила медальон в воду.

Митя замер с открытым ртом.

На землю медленно опускалась ночь. Стрекотание сверчков сделалось настолько оглушительным, что временами заглушало журчание ручья.

– Зачем? – спросил Митя.

– Много будешь знать, скоро состаришься. Ты разве никогда не слышал про секретики?

– Так это был твой секретик?

Аленона кивнула.

– Но тогда зачем… – начал Митя, но девочка сердито прервала его:

– Затем. И вообще, это тебя не касается.

Не успел Митя опомниться, как Аленона, скинув калоши, полезла в воду.

– Ой, мамочки, как холодно! – взвизгнула она и почти сразу выскочила, зажав медальон в руках.

Глава III
Пропали и нашлись

Однажды Митя решил сходить посмотреть на тракторную станцию в Сатурнеево, которое находилось примерно на таком же расстоянии от Альгино, как и Пионер, но было самой большой деревней в округе. Кроме того, через Сатурнеево проходила асфальтовая дорога.

Уступая дорогу вихляющему по липкой грязи грузовику, мальчик направился в обход кирпичного здания новенького сельского клуба. Неожиданно он наткнулся на открытую в стене дверь.

Митя замер, как стрелок перед выстрелом. Узкая комната была доверху заставлена книгами! Между шкафами алели и синели криво нарисованные гуашевыми красками плакатики: «Ребятам о зверятах», «Для внеклассного чтения», «Пионеры-герои».

Судя по буйно разросшейся перед входом в хранилище знаний траве, местные жители были здесь нечастыми гостями. Это придало Мите заряд необходимой храбрости, и он осторожно переступил порог библиотеки.

Сначала Мите показалось, что он попал в склеп. В комнате пахло пылью. За столом сидела женщина в ветхой розовой кофточке и очках с толстыми, словно смотровые стекла в противогазе, линзами. Один глаз библиотекарши, мутный, как сварившийся белок, смотрел в высокое, на уровне потолочной лампочки, окно, другой, зеленочно-яркий, протыкал посетителя невидимым острием. Появление Мити не произвело на библиотекаршу никакого впечатления.

Неожиданно бледные, как изнанка шляпки мухомора, губы женщины дрогнули, смотрящий прямо глаз нервно дернулся, и она произнесла с детской легкостью в голосе:

– Вы мне снитесь, молодой человек.

Митя, решив, что библиотекарша рехнулась, попятился к выходу.

Женщина улыбнулась и вдруг стала обычной теткой.

– Ладно, не бойся, это я так неудачно пошутила. Сдуреешь одна сидеть. Летом только городские и ходят.

Библиотекарша резво выскочила из-за стола и принялась переставлять книги на выставочном стенде.

– Ты в Альгино у тети Зои живешь?

– Да, а вы ее знаете? – спросил Митя и тут же подумал о том, как глупо прозвучал его вопрос.

– Конечно. Я тетя Валентина, а она моя двоюродная сестра.

Обернувшись к Мите, библиотекарша обвела пухлой рукой книжные полки.

– Выбирай, что тебе нравится.

– А… э… у вас есть «Приключения Незнайки»? – пробормотал Митя.

– Есть.

– А «Всадник без головы»?

Мите показалось, что второй глаз библиотекарши перестал смотреть в окно.

– Найдется.

Митя тихонько ущипнул себя, чтобы убедиться в том, что не спит. Словно угадав направление его мыслей, библиотекарша сказала:

– И «Три мушкетера».

Пока она заполняла формуляр, Митя рассматривал стенд с многообещающей надписью «Новые поступления».

– Можно? – спросил он, указывая на обложку романа Шарлотты Бронте «Джейн Эйр».

Библиотекарша покачала головой.

– Тебе еще рано читать такие книги.

Митя обиженно замолчал. И вдруг его осенило.

– Это правда, что рассказывают в деревне про призрак девушки?..

* * *

Митя еле успел натянуть трико, как в сени вошли две женщины с баулами за плечами. Анна, зябко кутаясь в халат, вопросительно посмотрела на них.

– Здравствуй, красавица, здравствуй, хорошая! – воскликнула первая гостья – молодая, с тонким, загнутым книзу носом.

Платье марки «совпаршив», смахивающее на украшенный рюшками мешок, шелковой ракетой взвилось из баула.

– Посмотри, какое платье! Как раз для тебя!

– Спасибо, но я не собираюсь ничего покупать.

– А ты сперва погляди!

Перед глазами Мити засверкало, закрутилось: свитер с оленями, набор складных ножей, блок сигарет «Прима», пачка футболок, украшенных растрескавшимися, как лед на осенних лужах, наклейками.

Увидев, что крепость не сдается, цыганка спросила:

– У тебя что, мужа нет?

– Нет.

Тут в разговор вмешалась вторая гостья – немолодая, с толстым орлиным носом.

– Милая, хочешь, я тебе погадаю?

Анна не успела опомниться, как смуглые пальцы легли на ее ладонь.

– По руке видно, живешь одна…

Женщина не сразу сообразила, откуда цыганке стали известны подробности ее семейного положения. Она попыталась вырвать руку, но цыганка проявила завидную сообразительность. Завывающий, как ветер между металлическими гаражами, голос наполнил сени:

– Ой, вижу, большое несчастье тебя ждет! Но ты не горюй, красавица. Я слова знаю, которые любую беду отведут!

Анна недоверчиво покосилась на пугающе сосредоточенное лицо цыганки. Мысль о том, что та может оказаться права, парализовала мозг.

Весь обряд занял меньше минуты. Он заключался в том, что цыганка, повторяя одну и ту же фразу на своем языке, несколько раз торопливо провела пальцем по руке Анны.

Все это время ее товарка простояла рядом, кусая губы от зависти. Впрочем, не прошло и получаса, как вернувшаяся со двора Зоя купила у нее платье и два свитера.

* * *

Вечером, когда сели пить чай, в дом вбежала подруга Зои, скотница Вера. Ее лицо пожелтело от злости, со лба крупными каплями струился пот.

– Воры! Цыганское отродье! – с порога закричала она.

После недолгих расспросов выяснилось, что кто-то увел ее телят. Явившаяся следом жена Макара, Тоня, сообщила, что видела огни в дальней лесопосадке, за ржаным полем. Это известие окончательно вывело Веру из себя.

– Зойка, где у тебя вилы?

– На сеновале стоят… – начала было Зоя, но тут же опомнилась. – Постой, ты Семену сказала?

– Скажешь ему. Я его с утра не видела, – отмахнулась Вера.

На усыпанном веснушками лице Тони возникло странное выражение.

– Слышьте-ка, девочки, а мой Макар тоже куда-то запропастился.

Зоя переглянулась с подругами, вспомнив, что Альберт должен был вернуться с тракторной станции еще до вечера.

Встревожившись не на шутку, Зоя послала Тоню за почтальоном Герой и школьным учителем истории Иваном Петровичем. Ее конопатая подруга вернулась подозрительно быстро, запыхавшаяся, с ошеломительным известием о том, что в деревне остались одни старики, женщины и дети.

Митя сразу представил засевший в лесопосадке табор. Огромный костер освещает вольготно расположившихся на траве цыган. Стройная девушка в карминном платье, высоко вскидывая руки со звенящими золотыми браслетами, кружится на фоне костра. Какой-то бородач играет на гитаре. В глубине лесопосадки, словно на заднем плане старинной гравюры, чернеют контуры похищенных телят.

Однако действительность смело и вместе с тем как-то причудливо опровергла эту фантазию.

* * *

Летняя ночь неслышно парила над землей. Яркий, будто выкованный из цинка, месяц струил призрачный свет на плоскую равнину.

Иван Петрович, страдая от жестокой качки, тяжело оперся о морщинистый ствол тополя. Когда в голове учителя прояснилось и он, наконец, понял, где низ, а где верх, то увидел, как со стороны деревни к лесопосадке приближается толпа вооруженных вилами и косами женщин. Иван Петрович суеверно перекрестился. Ему вдруг почудилось, что это вовсе не женщины, а восставшие пугачевцы. Впечатление оказалось настолько сильным, что в какой-то миг он ясно услышал ржание коней и свист казацких нагаек.

Изрыгнув пару стаканов чистой водки, Иван Петрович отошел в сторону и вдруг в шипящем свете факелов увидел возникшего перед ним самозванца в красном кафтане, обшитом галунами. На самозванце была высокая, надвинутая на сверкающие глаза, соболья шапка с золотыми кистями. Иван Петрович невольно вздрогнул. Лицо самозванца показалось ему знакомым.

– Пьянь подзаборная! Сыч затюканный! – разразилась бранью Аделаида, толстозадая немолодая баба в красном халате. От быстрой ходьбы шерстяной платок на ее голове сбился, приняв очертания цилиндра, причудливо украшенного прилипшими соломинками. Схватив зятя за грудки, она принялась приводить его в чувство увесистыми оплеухами. Однако Иван Петрович только екал, выкрикивая одну и ту же странную фразу: «Я природный дворянин; я присягал государыне императрице: тебе служить не могу».

После недолгих поисков нашлись другие мужчины. Семен, явившийся к концу банкета и поэтому протрезвевший первым, попытался улизнуть на четвереньках, но был пойман и жестоко избит.

Утром, выйдя из дома, Вера увидела расположившихся прямо у ворот телят. Виновники ночного переполоха меланхолично жевали жвачку, отмахиваясь хвостами от мух. Только тут Вера обратила внимание на болтавшиеся на концах их привязей вырванные из земли колышки.

Глава IV
За хлебом

Однажды, когда Митя сидел на бревне и от нечего делать выпускал кишки жукам-солдатикам, из калитки соседнего дома вышла загорелая, по-взрослому длинноногая девочка.

Увидев его, она остановилась и приветливо помахала рукой. Тут Митя узнал в девочке Аленону. Несмотря на то, что с их последней встречи прошло две недели, Мите показалось, что фигура Аленоны сильно изменилась, сделалась выше и, одновременно, округлее в бедрах, только лицо осталось прежним, с вызывающе тонкими, просвечивающими на свету крылышками ноздрей и одинокой, еле различимой веснушкой на левой щеке.

Он подошел к Аленоне, и они разговорились. Аленона сказала, что мачеха отправила ее за хлебом в Утяево, и позвала его с собой.

Видя, что Митя колеблется, она сказала:

– Юрка говорит, что в Утяево лимонад продают.

Лучшего аргумента нельзя было придумать. Митя сбегал домой за деньгами, и они отправились в путь.

Перейдя мост, ребята сразу свернули налево. Это было глухое, но красивое место. Старые, дуплистые деревья не образовывали непроходимой чащи. Окруженные высокими кустами черной бузины, они служили приютом для дятлов и филинов. Местами деревья отступали, открывая широкие поляны, заросшие серебристо-оранжевой богородской травой, всевозможными кашками, донником, орляком и мышиным горошком.

Наконец ручей круто повернул на юг и, весело гремя по камням, устремился вперед. Вокруг простирались луга. Жаркий воздух стыл от гудения шмелей и оглушительного стрекотания кузнечиков. Безучастные ко всему ящерицы грелись на известняковых плитах. Слабый ветер легко раскачивал макушки траурно-фиолетового шалфея и кремово-розового тысячелистника. Склонившиеся под собственной тяжестью колоски вероники грациозно извивались, словно змеи.

Вскоре луга сменились пастбищами, на которых не росло ничего, кроме невзрачного икотника. Однако рельеф местности вновь изменился. Дорогу путникам преградила речка Сикиязка. Над ней, на высоком глинистом берегу, будто вознесенные в воздух с помощью волшебства, цвели васильки и трепетно-пунцовые полевые гвоздики. Ручей почти под прямым углом вливался в Сикиязку, образуя длинную песчаную отмель.

Это место, несмотря на его экзотический вид, нельзя было назвать необитаемым. На самом краю отмели стояла запряженная в телегу каурая лошадь с белым кругом вокруг правого глаза.

Ребята недолго оставались в неведении. Не прошло минуты, как навстречу им вышел рыжебородый незнакомец в болотных сапогах и с мешком за плечами. Подойдя к телеге, он высыпал в нее целую кучу мокрых кирпичей.

– Здорово, молодежь! – поздоровался незнакомец. – Далеко собрались?

– В Утяево, за хлебом, – сказала Аленона.

– Ну, прыгайте ко мне, подкину до асфальта.

Они проехали уже половину пути, когда Митя не выдержал и, показав на кирпичи, спросил:

– Дяденька, а откуда они в речке взялись?

– Наверное, кто-нибудь побросал.

Митя задумчиво потер виски.

– А это правда, что здесь вчера колхозная машина с кирпичами перевернулась?

Незнакомец хмыкнул.

– Знаешь, что я тебе скажу, парень? Есть такая народная мудрость: «Не спрашивай того, о чем не нужно спрашивать».

* * *

Когда телега скрылась за поворотом дороги, ребята свернули на обочину. Она густо заросла черноголовкой, с высокими, похожими на кивера оловянных солдатиков, малиновыми цветами.

Митя принялся расспрашивать Аленону про ее мачеху.

– Как-то раз отец по пьяни разрешил мне над Анфисой подшутить. Тогда я ей лягушку в банку с молоком подложила! Вот Анфиса взбеленилась… – призналась девочка.

Между тем становилось все жарче и жарче. Сделавшийся вязким, как кисель, воздух дрожал над почерневшим асфальтом, поднимаясь в выцветшее, сиренево-белое по краям небо.

Оставшийся до Утяево путь они прошли меньше чем за полчаса.

Магазин стоял в центре деревни, напротив памятника павшим в годы Отечественной войны односельчанам. Если бы не табличка с надписью, памятник легко можно было принять за обнесенный оградой трансформатор.

На ступеньках закрытого на амбарный замок магазина сидел мальчуган в серых бриджах. Вытянув ноги, он развлекался тем, что с помощью выдвигаемой вперед верхней губы пытался удержать соломинку.

– Можете не ждать, – сказал мальчуган.

Такое заявление ничуть не смутило Аленону.

– Ты знаешь, где живет продавщица?

Мальчуган смерил девочку высокомерным взглядом.

– Сейчас уже без пяти четыре, а магазин работает до четырех. Читать умеешь?

– Тебе что, трудно ответить? – возмутился Митя.

– Не трудно, просто я свою тетю знаю.

Аленона понурилась. Митю охватило такое горячее желание чем-то ей помочь, что, поборов сомнения, он обещал мальчугану двадцать копеек, если тот постарается убедить тетю продать им хлеб.

Все это время, пока шли переговоры, Аленона смотрела на Митю широко распахнутыми, с золотистым проблеском ресниц, черными глазами. Было видно, что еще никто не шел ради нее на такие жертвы.

– Ладно, – сказал мальчуган. – Только деньги вперед.

Митя молча протянул требуемую сумму. Мальчуган сразу повеселел, и его голос обрел участливую важность.

– Вы пока подождите.

Мальчуган отсутствовал подозрительно долго.

Становилось все жарче и жарче. Полдневный воздух осыпался невидимыми сотами.

Наконец Аленона не выдержала.

– Слушай, давай я сама схожу к продавщице.

Митя не успел ответить, как из-за угла улицы показалась высокая худая женщина в сером халате.

* * *

Внутри магазина было сумрачно. Полки были уставлены трехлитровыми банками с фруктовыми соками, заполнены темно-коричневыми брусками хозяйственного мыла, связками блестящих клипсов и массажных расчесок…

Аленона достала авоську.

– Дайте мне пять буханок черного хлеба.

– Черный закончился, – зевнула продавщица, опершись локтем на пузатую, как жаба, кассу. – Есть две буханки желтого, по восемнадцать.

Аленона принялась торопливо пересчитывать свои деньги.

– Что вам, молодой человек? – услышал Митя.

– Пять бутылок лимонада!

Митя испугался, что лимонад тоже закончился, и поэтому чуть не взвыл от восторга, когда перед ним выстроилась заветная очередь из темно-коричневых бутылок с ярлычками-полумесяцами на горлышках.

– Черт, не хватает! – вдруг сказала Аленона.

– Сколько?

– Пять копеек.

Митя задумался, но не потому, что ему было жалко денег, а потому, что было неудобно отказываться от лишней бутылки.

– Тетенька, – решился он, – я передумал. Заберите обратно одну бутылку.

Продавщица нахмурилась.

– Что же сразу не подумал? – Тут ее взгляд упал на притихшую от смущения Аленону. Губы продавщицы расплылись в мечтательной улыбке.

– Смотри, какой у тебя парень. Настоящий кавалер!

* * *

На обратном пути Митя и Аленона выпили весь лимонад и съели полторы буханки хлеба.

– Как ты думаешь, они – те люди, с которыми мы сегодня встречались, – видели призрак? – спросил Митя, когда ребята уже подходили к амбару на окраине Альгино.

– Не знаю, но тот дяденька с кирпичами показался мне очень странным, – призналась Аленона.

– И пацан в коротких брюках.

– И продавщица.

Вечером Митя и Аленона отправились в заросший мальвой и земляной грушей проулок. Аленона притащила с собой обернутый в газету номер «Бурды» и потрепанную книжечку «Квентин Дорвард».

Сначала ребята рассматривали фотографии, на которых красовались женщины в огромных шляпах и суживающихся книзу юбках.

– В таких точно в трамвай не залезешь! – сказал Митя.

Аленона задумчиво подергала торчавшее в мочке уха нитяное колечко.

– Я тоже хочу поскорее стать такой…

Митя удивленно уставился на нее.

– Какой? Старой?!

– Взрослой, – обиделась Аленона и тут же прибавила: – Мне так надоело жить с мачехой! Она только и умеет, что приказывать. Сама целыми днями ничего не делает, только папу пилит. Но это цветочки. Представляешь, однажды она хотела отобрать у меня мамин журнал!

Последние страницы «Бурды» были посвящены дизайну помещений и кулинарии. Изображенные на фотографиях апартаменты, ломившиеся от мебели и импортной бытовой техники, блюда, приготовленные из дефицитных продуктов, в один миг унесли ребят в волшебный, удивительный мир под названием «заграничная жизнь».

Отложив журнал, они принялись за иллюстрации к «Квентину Дорварду», заметив, что даже рыцарь в латах, сопровождающий прекрасную даму в остроконечном головном уборе, выглядит гораздо реалистичнее, чем вареный омар, посыпанный свежим фенхелем.

Митя вообразил себя новым Дон Кихотом и, как был, в заплатанном трико, сандаликах и рубашке без верхней пуговицы, встал на колени перед Аленоной.

– Прекрасная донна Аленона… – начал он торжественным до пугающей неестественности голосом. – Разрешите мне… – Тут Митин взгляд уперся в белую полоску трусиков между ногами девочки, и мальчик замолчал, не в силах произнести слова. Аленона, вспыхнув, торопливо поправила платье.

– Ты хочешь, чтобы я стала твоей дамой сердца? – спросила она, закрываясь от свежеиспеченного рыцаря книгой.

– Ну да, – пробормотал вконец растерявшийся Митя. Он никак не ожидал, что Аленона читала «Квентина Дорварда».

– Я… согласна.

Митя шатаясь встал на ноги. Хотя лицо Аленоны – смуглое, с большими черными глазами, маленьким курносым носом, – меньше всего отвечало средневековому идеалу, в нем чувствовалась какая-то завораживающая сила. Митя не мог понять, насколько искренне и серьезно девочка говорит с ним.

Впечатление оказалось до того ярким, что Мите почудилось, будто он видит перед собой испанку, смотрящую на него поверх усыпанного драгоценными камнями веера. Старое бревно превратилось в изящную резную скамейку, простенькое ситцевое платьице – в старинный наряд с лифом и огромным воротником, отороченным жемчужинами.

Словно по волшебству, в закатных лучах солнца возникла соседка Веры – Тулвика. Ей было за восемьдесят, но, как часто бывает в деревне, она передвигалась с не меньшим проворством, чем в молодости. Бесовски горели ее кошачьи, зелено-синие с травяным отливом глаза. Высохшее, сморщенное лицо напоминало моченую грушу. Тулвику считали колдуньей и боялись.

Старуха несла ведро лесной малины. За ее плечами торчал огромный, как верблюжий горб, мешок. Как все пожилые женщины, Тулвика была одета в марийское платье. Когда она шла, пришитые к подолу полоски из разноцветного атласа мельтешили яркими зигзагами.

Тулвика поравнялась с ребятами, и девочка предложила ей помочь донести ведро.

– Ой, спасибо! – воскликнула старуха. – Ты добрая, прямо как кощеевская дочка.

– Вы про ту, которая на кладбище? – спросил Митя.

– Про нее самую, – оживилась Тулвика. – У нее и отец добрый был, не то что нынешний предколхоза. Такого разве обманешь? Первый вор в районе! А Кощеев что? Как уйдет – мужики побросают косы и сядут обедать.

Вот как-то раз пришли два мальчонки из дальней деревни. Худющие, в разорванных лаптях. Работу, значит, просят им дать какую-нибудь. Кощеев руками разводит. «Да у меня мужики в убыток трудятся. От вас какой толк будет?» А рядом с Кощеевым стоит его дочка. И так ей жалко мальчонок стало, что она сказала: «Пускай сделают сколько смогут, а ты им, папа, как взрослым заплати!» Ну а мальчонки в долгу не остались. Скосили сена, сколько мужики за полдня не скашивали. Теперь, сынок, ты бы помог мне.

Митя не успел опомниться, как что-то тяжелое пригнуло его к земле.

– Пошел, пошел! – вдруг закричала Тулвика громким, каркающим голосом, для верности хлестнув мальчика лихо подобранной с земли хворостиной.

Кое-как, подбадриваемый присутствием Аленоны, Митя дотащил мешок до ворот старухиного дома. С некоторой опаской он зашел на заросший густой травой двор. Все хозяйство Тулвики составляли похожая на мазанку изба и дощатый сарай, возле которого паслась тощая коза.

Старуха взяла мешок у Мити и высыпала его содержимое на землю. Большие, будто человеческие головы, корнеплоды кормовой свеклы с грохотом покатились в разные стороны. Аленона, не дожидаясь Тулвики, принялась собирать их.

После этого старуха отвела ребят в избу, чтобы угостить твердыми как камень пряниками.

Глава V
Рыбаки

В воскресенье Митя отправился на рыбалку. Для этого ему пришлось позаимствовать у Альберта два крючка и моток лески. Все остальное – поплавок из гусиного пера, грузило и удочка – было изготовлено своими силами. Утро выдалось жаркое. Огромные, словно куски сахарной ваты, облака рассекали бледные, сиренево-розоватые просветы. Временами они расступались, и выглядывало белое, с глянцевой желтизной по краям, июльское солнце.

Сперва Митя выбрал маленькое озерцо под дорожной насыпью. Оно находилось в низине. Слабый ветерок мелкой чешуйчатой рябью пробегал по воде. Митя расположился на небольшом мыске и, нацепив на крючок фиолетового червя, закинул удочку. Грузило коротко булькнуло. Воцарилась тишина, которую нарушал только шелест осоки на пологом берегу.

Вглядываясь в рябь, то темную, то светлую, Митя вдруг подумал о том, что до сих пор почти ничего не знает об Аленоне. Он почувствовал себя последним простофилей: наверняка на оборотной стороне открытки было написано имя ее лучшей подруги. Впрочем, у Аленоны, как у любой девочки, должен быть свой альбом или песенник…

Митя так размечтался, что не заметил, как гусиное перо ушло под воду. Вскочив на ноги, он потянул леску к берегу, а потом, в самый последний момент, сделал подсечку.

Зеленый с красными плавниками ерш запрыгал по траве. Митя с раздражением швырнул улов в озеро и насадил нового червяка.

Во второй раз ему повезло больше. Импровизированный поплавок мягко ушел в желтоватую толщу воды. Сдерживая нетерпение, Митя стал медленно тянуть леску. На этот раз его добычей стал молодой, в полторы ладони, карп.

До сих пор лениво сгущавшиеся над озером облака начали сливаться, темнеть. Ветер усилился. Рыба словно сошла с ума: Митя только успевал закидывать удочку. Пескари и окуни один за другим насаживались на крючок. Клев не прекратился даже тогда, когда первые капли упали в воду. Скоро капель стало так много, что озеро закипело: сквозь шум дождя было слышно, как лопаются пузыри.

Вернувшись домой, Митя с гордостью показал улов Альберту. Дядя, заглянув в полиэтиленовый пакет, воскликнул:

– Ого, да ты настоящий рыбак! Вот мы сейчас такую ушицу сварим!

Альберт тут же пошел во двор чистить рыбу. Не прошло пяти минут, как вода в тазике покрылась чешуей и бестолково плавающими по ней, будто резиновые лодки, рыбьими пузырями.

Промыв рыбу, Альберт выкопал в огороде пару крупных луковиц и отправился с котелком в летнюю кухню.

Митя поспешил вылить содержимое тазика, чтобы не пропустить захватывающего зрелища. Сначала Альберт наколол дров и, не дожидаясь, пока разгорится пламя, поставил кипятить воду.

В ожидании решающего момента он принялся рассказывать о том, как раньше ловили рыбу.

– Это сейчас, когда работы в колхозе нет, можно с утречка пойти или днем. А при дедах – только как солнце сядет. Брали большие лодки, сети из конопляных веревок и отчаливали. Вода – гладкая, спокойная, как лицо спящей девушки, фонари… думаешь – электрические? Какой там! Керосин почем зря не жгли. Готовили коряги, смолили, вроде факелов, и засовывали в железные решетки. Смола капает, шипит, а мужикам хоть бы хны, – тянут сеть с одной лодки на другую, и вот так – всю реку проходили. Сейчас от нее только ручей остался, а все потому, что вокруг усадьбы леса повырубали, земля высохла. Был Каран, стал срам.

Когда вода закипела, Альберт опустил в котелок рыбу, неизвестно когда очищенную картошку, пару ложек желтой пшеничной крупы, разрезанные на половинки луковицы, перец и лавровый лист. Прикрыв крышку, он начал радостно потирать руки.

– Растравил ты меня, Митек! Завтра с дядей Макаром бреднем будем ловить. Ел когда-нибудь сушеного линя? У него хребет такой весь в масле, берешь в рот, а он прямо на языке тает. Только смотри, чтобы утром как штык, второй раз будить не буду.

В это время крышка чуть приподнялась и из-под нее повалил густой пар. Альберт снял со стены длинную деревянную ложку и принялся снимать пену. Митя смотрел во все глаза на разливавшийся желтизной бульон. Альберт захватил картофелину и, хорошенько подув на нее, отправил в рот.

– Сварилась! Теперь самое время для вкуса водочки плеснуть!

Альберт не соврал: уха вышла на славу. Даже Зоя не стала ругаться, когда он велел поставить на стол бутылку смородиновой наливки.

Вечером пришли Макар с Тоней. Мужчины принялись чинить сплетенную из капроновой нити сеть, а женщины – стряпать вареники. Совершенно одуревший от счастья Митя сел рядом с Альбертом, уставившись на его жилистые, казалось, совсем непригодные для тонкой работы руки, слушая бесконечные рассказы о подкормке, ловле на хлебный мякиш и пионерских браконьерах.

Когда ужин был готов, женщины выложили вареники в большое эмалированное блюдо. Мужчины, приняв по сто граммов, вооружились вилками. Чтобы лишний раз не тянуться к блюду, они протыкали по три-четыре больших вареника, обмакивали их в чашку со сметаной и частями пережевывали. При этом Альберт и Макар так часто прикладывались к граненым стаканам, что невозможно было понять, что они делают: пьют, едят или закусывают.

* * *

Митя проснулся задолго до назначенного срока. Некоторое время он лежал в постели, прислушиваясь к скрипенью половиц и мужскому шепоту. Наконец решительно откинул одеяло и встал на ноги. Альберт, уже одетый в старый вязаный свитер и побелевшую от дождей ветровку, одобрительно кивнул.

– Молодец, что встал. А сейчас чтобы по-солдатски, быстро.

Когда рыбаки вышли на улицу, Мите показалось, что они очутились на морском дне. Соседние дома и деревья, будто стертые ластиком, исчезли в густом тумане, и только две исполинские березы в саду Макара выступали неясными силуэтами.

Озеро, почти в пять раз больше того, на котором был Митя, встретило рыбаков прозрачной тишиной. Оно находилось чуть в стороне, в начале тянувшегося к усадьбе оврага.

Мужчины разделись и, натянув бредень, стали с разных сторон заходить в воду. Митя остался на берегу, вслушиваясь в легкий, как перезвон серебряных колокольчиков, плеск раздвигаемой человеческими телами воды.

Пройдя озеро до половины, рыбаки повернули к болотистому левому берегу, потом двинулись назад. Когда сеть показалась из воды, Митя увидел застрявшую в ячейках рыбу. Мокрая чешуя вспыхивала продолговатыми бликами, подобно огням на витринах магазинов. Однако Альберт оказался недоволен.

– Кошке на завтрак!

Макар, подернув квадратными плечами, покосился на Митю.

– А ты пока костер разведи.

– Это дело. Заодно обсохнем, – сказал Альберт.

Когда разгорелся огонь, на счету мужчин был с десяток крупных карпов, язей, линей, две щуки и один неизвестно как угодивший в эту компанию средних размеров сом.

Пока рыбаки завтракали хлебом и посыпанными крупной солью пупырчатыми огурцами, туман рассеялся и выглянуло жаркое спросонья солнце. Облитые росой круглые холмы засверкали яркой, будто на картинке детского журнала, зеленью. В это время из-за кривых елок показался Гера с зажатым в правой руке кнутом.

Почтальон всегда ходил «тепленьким». Получая зарплату, он уже видел выстроившиеся ровными рядами мутные емкости в ивовых корзинах. Доходило до того, что, разнося корреспонденцию, он несколько раз по ошибке забрался в пределы другого сельсовета и даже пересек границу района.

Подивившись богатому улову, Гера принялся рассказывать о том, как однажды прямо у него на глазах сом утащил быка. Митя инстинктивно отшатнулся от мешка с рыбой, но Альберт только расхохотался.

– Заливаешь, братец.

Гера задумчиво почесал в затылке.

– Ну, может, не быка, а теленка. Я далеко стоял, не разглядел толком.

– С пьяных глаз еще не то увидишь, – буркнул Макар.

Почтальон хлопнул себя по лбу.

– Теленка не теленка, но точно что-то такое было. Плеснуло, а потом смотрю – ничего, только круги по воде.

Макар усмехнулся и, подмигнув Альберту, сказал:

– Слышь, Петровича нет. Он бы сейчас наплел про Ямшинера. Загнул бы какую-нибудь пословицу.

– А кто такой Ямшинер? – спросил Митя.

– Черт вроде, – махнул рукой Макар. – Раньше марийцы всего боялись, вот и навыдумывали.

– А это правда, что вы видели призрак дочери Кощеева? – неожиданно спросил Митя.

Стало так тихо, что мальчик услышал, как скребутся жучки в траве и далеко, на берегу ручья, женщины бьют валиками мокрое белье.

– Видел. Причем не только я один. Спроси любого в Альгино или Сатурнеево. Я уж молчу про пионерских.

Альберт кивнул Макару, чтобы тот подержал мешок с рыбой, пока он будет его завязывать. Альберт так сильно дернул концы веревки, что было слышно, как хрустнула холстина.

– Будет тебе пацана пугать. И без того сейчас молодежи головы дурят. А ты тут со своими бабскими россказнями.

– В тот день ни капли в рот не брал, Христом богом клянусь! А она, девчонка, как живая, в окне. Смотрит прямо на меня.

Хотя Мите ужасно хотелось спросить Геру о подробностях, но Альберт и Макар явно не были настроены говорить на эту тему.

Печально вздохнув, Гера достал из кармана куртки два пестрых яйца.

– Как говорят, не хлебом единым.

Макар отказался от угощения. Альберт взял одно яйцо, тюкнул его костяшкой пальца и, очистив макушку, выпил.

От удивления у Мити пересохло во рту. Мать всегда говорила, что яйца должны быть тщательно сваренными. А тут, выходит, их можно есть сырыми?

Альберт протянул Мите второе яйцо.

– А я не заболею сальмонеллёзом? – спросил мальчик.

– Сам ты сальмонеллёз! Это же деревенское.

Митя набрался смелости и в два глотка выпил яйцо. Что-то непривычно холодноватое коснулось нёба и почти сразу, сделавшись густым, шоколадным, устремилось в желудок.

Глава VI
Мельник

Митя как раз закончил с поливкой огурцов, когда к его ногам упала свернутая в трубку записка. Он сразу узнал округлый почерк Аленоны:

Жду тебя сегодня за лавкой.

Магазин, или лавка, как говорили в Альгино, представлял собой обычную избу с высоким крыльцом. Сразу за ним тянулся обширный пустырь, на котором не росло ничего, кроме мелкой травки.

Смех Аленоны – звонкий, но вместе с тем уже не по-детски грудной – застал Митю врасплох. Ему еще никогда не приходилось видеть, чтобы Аленона играла с подружками. А тут она была в компании деревенских девчонок. Одиннадцатилетняя черноволосая и темная Снежана лепила пироги из глины; белокурые сестры-близнецы Лена и Инна разливали остывший чай из термоса по фарфоровым чашкам. Аленона сидела на бревне и весело болтала с Леной, явно испытывая терпение Инны.

Когда Митя подошел, до его слуха ясно донесся обрывок фразы:

– …Нет, я уже слишком большая для домика.

Митя попытался улизнуть, но Снежана уже заметила его.

Напрасно Митя бросал умоляющие взгляды на Аленону. Девочка от души хохотала, наблюдая за тем, как Лена и Инна наперебой пытаются накормить его слипшимися на солнце «Ласточками» и «Гусиными лапками».

Наконец чаепитие закончилось, и сестрам-близнецам пришло в голову заняться приготовлением супа.

– На чем мы его греть будем, у нас же нет газовой плиты? – сказала Лена.

Митя вдруг почувствовал интерес к девчачьей игре. Из обнаруженных в лопухах деревяшек, проволоки и картонной коробки он сконструировал нечто похожее на настоящую плиту. Позабыв о подростковой чопорности, Аленона чуть не с головой залезла в коробку, чтобы поставить Снежанин пирог в «духовку». Для этого ей невольно пришлось выпятить свой задик, похожий на две аппетитные дыньки. Митя застыл с широко открытыми глазами и тут же услышал злой шепот Инны:

– Корова!

Подобный комментарий, конечно, не мог остаться без ответа.

– А ты коза!

После последовавшей за тем короткой, но бурной словесной перепалки Аленона обратилась к Мите:

– Ты со мной?

– Куда?

– В Сатурнеево, к Наде.

Митя пожал плечами.

– А кто такая Надя?

– Моя подружка.

Мальчик радостно кивнул. Лена и Инна, задрав носы, презрительно отвернулись.

* * *

Надя оказалась такой же стремительной, непосредственной, как и Аленона. Увидев подругу, она выбежала на улицу и бросилась ей на шею.

– Я так соскучилась по тебе! – воскликнула Надя и тут же, отстранившись, вопросительно посмотрела на Митю.

– Митя. Он из Уфы, – представила Аленона своего спутника.

На лице Нади вспыхнул и тут же погас минутный интерес. Впрочем, Митя проявил не больше любопытства. Надя ничем не отличалась от других девочек. Черненькая, худощавая, в облегающем узкие бедра коричневом трико, она могла сойти за мальчика.

– Прокатимся до мельницы? – предложила Надя. – Брат как раз свой велик оставил.

Глаза Аленоны заблестели.

– Конечно! Может, дядя Федор нам свистульки сделает.

Надя вытащила на улицу два черных «Урала».

Аленона бросила вопросительный взгляд на Митю.

– Подвезешь меня на раме? Только смотри, предупреждаю, я не такая легкая, как Надька.

Чтобы не показать себя слабаком перед девочкой, Митя не раздумывая согласился.

Ребята доехали до маленького озера, а потом повернули направо. Аленона, держа ноги на весу, чтобы не задеть за спицы, визжала, когда Митя, налегая на педали, прижимал ее к рулю. Маячившая впереди Надя то и дело ревниво оборачивалась. Иногда она останавливалась и нетерпеливо поджидала друзей, выставив вперед загорелую ногу в закатанном до колен трико.

Наконец путь ребятам преградила сплошная стена дикой малины и орешника. Спрятав велосипеды в кустах, троица двинулась через протоптанную между перистыми листьями орляка тропинку.

Мельница материализовалась в форме почерневшей от времени, высокой, как терем, избы со сложенным из речных камней основанием. Все, что осталось от запруды, – глубокий, извилистый, будто след червя, овраг, на дне которого росла крапива.

Открылась дверь, и навстречу ребятам вышел мужчина в зеленом пиджаке и дырявых сапогах. Широкая улыбка осветила его лицо.

– Здравствуйте, дядя Федор! – в один голос воскликнули девочки.

* * *

В избе не было ничего, кроме стола, двух стульев и холодильника, набитого старыми железяками. Все остальное пространство занимали мешки, накрытые полиэтиленовой пленкой.

– Вы и вправду настоящий мельник? – спросил Митя.

– Вправду, – кивнул Федор. – Можно даже сказать, потомственный. У меня дед при царе первую мельницу поставил. Не эту, конечно. Эту отец при Хрущеве, после войны. Ну а потом, в шестьдесят девятом, мукомольный завод заработал.

Взгляд Мити переместился на мешки.

– А что это?

Мужчина нахмурился:

– Такой большой, а не знаешь. Два мешка государству, один – себе. Слыхал?

Федор достал из кармана куртки пригоршню игрушек. Все они были изготовлены из желудей, шишек, речных раковин, но так искусно, что захватывало дух.

– Вот этого, капитана Джека, я сделал сегодня во время обеденного перерыва, – похвастался он, показывая на уже оказавшуюся в руках Аленоны фигурку. – Только смотри, аккуратнее с трубкой, я ее лаком приклеил.

Ребята еще не успели рассмотреть всех поделок, как настроение Федора неожиданно испортилось.

– Три года мне мозги компостировал: мол, поступил в университет, учусь на юриста. – Я, старый, как дурак, верил. Ходил хвастался. Вот кто твой Васька? Тракторист. Кто твоя Нюрка? Повариха. А мой Эрик? Без пяти минут начальник. Ну так вот, однажды получаю письмо: «Не серчай, батя, из университета выперли, устроился дворником, женился. Теперь жду прибавления семейства». Вот так. Даже имени ее не написал. А через два года сам прискакал с повинной.

Как, – спрашиваю, – сынок, дела? «Хреново, – отвечает. – Ни в какой университет я не поступал, все по кабакам шастал. Потом, когда уже денег ни шиша не стало, познакомился с одной, Розиной, из ансамбля. Красивая, просто мороз по коже! Кудри до плеч, змейками, глаза большущие, как фары. А поет… Заслушаешься! Эх, была не была, думаю. Показал ей пару фокусов: ты же знаешь, батяня, у меня с детства талант всякие штуки с посудой выкидывать. Розина в осадок выпала, сразу к директору потащила, велела повторить. Директор посмотрел, похлопал, но потом чувствую, – уперся как бык: у нас не цирк, а образцовое социалистическое заведение. Тогда Розина ему такую истерику закатила, что он махнул рукой. Короче, сделали из меня официанта.

А потом все пошло наперекосяк. Не успел я опомниться – расписались. Переехали к ее родителям в Зеленую Рощу. Как увидел их – обмер. Что папаша, что мамаша – лысые. У мамаши, естественно, парик. Тут бы мне очухаться, стрекача дать. Да куда там! Пропал казак, влюбился! Через год Розина родила сына Владика. Я чуть не кипятком в потолок, от радости, понимаешь. А потом смотрю, что-то не то. Волосики на голове повыпадали. Ну, мы к врачихе. Она только глянула в медкарту, так сразу и сказала, что это наследственное, проявляется через поколение. Тут только до меня доперло. Если бы не Владик, я бы эту змею там же в коридоре прибил. Розина, конечно, стала оправдываться, мол, все могло обойтись, что так уже с одной ее теткой было, говорили, что дети облысеют, но ничего, не облысели. Ладно, понял, простил.

Когда Владику исполнился год, врачиха сказала, что его нужно отправить в специальный санаторий. Я, конечно, только «за». Потом, был, кажется, четверг, тринадцатое. Приезжаю без предупреждения, ну, чтобы сделать сюрприз, а дверь мне открывает какой-то мужик… После этого я ей сказал: «Давай расстанемся по-хорошему. Хочешь алименты, будут тебе алименты». Развелись. Однако как начали у меня из зарплаты высчитывать, – смотрю, что работаю, что нет. Ну и уволился.

Вот, сижу, значит, один, без денег, на съемной квартире – завтра уезжать. И вдруг звонок. Открываю, на пороге стоит Розина, плачет, просит простить ее. А мне хочется только одного, чтобы она поскорее ушла и больше не возвращалась. Открываю рот, а Розина вдруг сует мне в руки какую-то вещь и убегает. Когда я очухался, то увидел, что это был мой свадебный подарок: шкатулка с янтарным набором украшений – ожерелье, серьги и всякое такое…»

Очевидно, что эта история давно и во всех подробностях была известна девочкам. Но Митя выслушал ее с любопытством.

– А что с Эриком, то есть вашим сыном, стало? – спросил он.

Глаза Федора сверкнули желтым огнем, а потом потухли.

– Повесился на подтяжках. Отца не пожалел. И все из-за чего? Из-за пустяка, из-за того, что кто-то по пьяни назвал его Эриком Лысым.

Все время пока Федор рассказывал, Надя хмурилась и тайком от Аленоны грызла ногти. Выждав необходимую паузу, она спросила:

– Можно мы поиграем с украшениями?

Федор с благоговеньем достал из ящика стола шкатулку из карельской березы.

– Смотрите не потеряйте. Это все, что осталось от Эрика.

Выйдя наружу, ребята расположились на круглой лужайке вокруг исполинского дуба. Синее небо, вкрапленное в просветы в кроне, казалось нарисованным. Время от времени налетал легкий ветерок и, словно струны арфы, перебирал траву. Листья на дубе пружинисто колебались, вспыхивая светло-зелеными пластинами.

Надя открыла шкатулку.

– Чур, я беру ожерелье.

– А я серьги.

Аленона повернула голову так, чтобы Мите было все видно. Желтовато-зеленоватые серьги приятно сочетались с природным цветом Аленониной кожи.

– Ну как?

Митя облизнул ставшие внезапно сухими губы и, сам не зная почему, вдруг быстро поцеловал девочку в шею. Аленона улыбнулась.

– Значит, здорово.

Надя наградила Митю недоверчивым, холодно-отчужденным взглядом, но ничего не сказала.

Слазив в заросли орляка под дубом, она вернулась с целой пригоршней еще зеленых, свежо пахнущих желудей и огромной, больше ладони, мертвой стрекозой.

* * *

Аленона ойкнула.

– Я совсем забыла про свистульки!

Ничего не говоря, Федор вытащил из нагрудного кармана заранее нарезанные, похожие на коричневые пальцы ивовые стебельки. Ловко орудуя кончиком ножа, он выскоблил их мягкую водянистую сердцевину. Затем принялся вырезать отверстия. Пока он трудился, его лицо выражало такую глубокую сосредоточенность, какая бывает только у склонившихся над чертежными досками конструкторов.

Наконец свистульки были готовы. Митя подумал, что можно будет взять любую понравившуюся, но Федор сам раздал их.

* * *

Когда, уже в ранних сумерках, ребята подъехали к клубу, Аленона предложила испытать свистульки.

Она поправила помявшееся за время поездки к мельнице белое платьице и тихо дунула. Какой-то странный, похожий на крик козодоя, звук огласил вечереющий воздух. Митя увидел, как в сумерках злорадно блеснули глаза Нади. Однако Аленону не так легко было сбить с толку. Набрав в грудь побольше воздуха, она снова дунула: сильный, вибрирующий свист, пронзив дымчатое пространство над полем, устремился далеко вперед.

– Теперь ты, – сказала Аленона Наде.

Девочка поморщилась.

– Я не хочу.

Митя подумал, что Аленона, как всегда, пожмет плечами и скажет: «Как знаешь», но Аленона стала умолять подругу.

– Пожалуйста, хотя бы один раз!

Надя поломалась для виду, а потом кивнула. Теперь было видно, что ее саму разбирает любопытство.

Свист получился громким и резким, но Надя осталась довольна.

– Давай, твой черед, – обратилась Аленона к Мите.

Мальчику страшно не хотелось опозориться перед Надей, но еще меньше ему хотелось разочаровывать Аленону. Митя запустил руку в карман и обнаружил, что там ничего нет.

– Кажется, я ее потерял, – пробормотал он.

Надя смерила Митю уничтожающим взглядом.

– Маша-растеряша!

Аленона возмущенно фыркнула.

– Ты так говоришь, как будто сама ничего не теряла!

Глава VII

Пастух и пастушка

В понедельник отцу Аленоны, Константину, выпала очередь пасти деревенское стадо. Митя и Аленона отправились на лужок между оврагом и пшеничным полем.

Когда они оказались на месте, стадо наконец приобрело нужную, с точки зрения школьного сторожа, конфигурацию. Быки разместились строго на северо-западе, коровы на севере, овцы и козы образовали нечто вроде развернутого веера. Сам пастух лег на подстилку из пожухлых игл под сенью молоденькой пихты.

– Папа, это Митя, – сказала Аленона, доставая из авоськи алюминиевый судок и ядовито-зеленый термос.

– А, пионер! – обрадовался Константин и тут же сжал Митину ладонь в своих огромных, пропахших травой и махоркой лапищах.

Расстелив газеты, Аленона открыла судок. Его содержимое могло пробудить аппетит даже у мертвого. Самый нижний, проглядывающий в просветах, слой составляли тесно уложенные на дне, золотистые от масла картофелины, средний – колбаски с кашей и луком, верхний – всякая всячина: малосольные огурчики, луковки, свеколки, морковки.

Не тратя времени на разговоры, пастухи приступили к обеду. Сначала Аленона ела мало, словно боялась, что отцу может не хватить, но потом разошлась и принялась уписывать за обе щеки, соревнуясь с Митей за обладание каким-нибудь особенно ценным трофеем: круглой, как перепелиное яичко, картофелиной с соблазнительно приставшими к блестящим бокам кусочками лука или пятнистым, будто шкура жирафа, кружком колбасы.

Когда судок опустел, Аленона отвинтила крышку от термоса и доверху налила в нее горячий чай.

– Будем пить по очереди, когда остынет, а я пойду пока помою судок, – сказала она, тряхнув волосами.

– Я с тобой! – воскликнул Митя.

Спуск к ручью занял гораздо больше времени, чем он предполагал. Теперь, наконец, до мальчика дошло, почему Аленона была в толстом свитере и резиновых сапогах. Репейник и крапива так тесно обступали тропинку, что иногда, чтобы не разодрать руки и ноги, приходилось поворачиваться боком, фыркая от лезущих в ноздри паутинок и цветочного пуха.

Неожиданно заросли расступились и ребята оказались в крохотной березовой роще. Окруженная со всех сторон высокими дубами и липами, она, будто волшебный талисман на дне колодца, лучилась солнечным светом.

– Говорят, если трава густая – значит, здесь пасла стадо дочь Бога! – воскликнула Аленона, подходя к густо поросшему шелковистой муравой берегу ручья.

– Какого еще Бога?

– Который на небе.

Митя рассмеялся.

– Вот еще, сказки. Я хоть из города, но не такой дурак. На небе никто не живет, там холодно, под минус сорок. И еще там мало кислорода и нет защиты от космической радиации.

Аленона надула губы и так сильно двинула судком, что вместе с песком зачерпнула несколько бледно-рыжих мальков.

– Это с научной точки зрения, а если не с научной, на небе все как здесь, только травы нет.

Мне бабушка рассказывала: когда-то давно там жил Бог. Он работал от зари до зари. Каждый день Бог посылал свою дочь вместе со стадом на землю. Посадит на качели, откроет небо, спустит качели до самой земли. А вечером дочь Бога приставит руки ко рту, чтобы слышнее было, и кричит на небо: «Отец, спусти качели, пора стадо в хлев загонять!» Ну и Бог снова откроет небо, спустит качели и поднимет дочь вместе со стадом на небо.

* * *

После чаепития ребята отошли в дальний конец лужка.

Аленона сняла сапоги и свитер, швырнула их на траву и, не обращая ни малейшего внимания на Митю, разлеглась, вытянув ноги.

Взяв в рот былинку, она принялась двигать губами, неслышно напевая:

– Облака, белогривые лошадки…

Последовав примеру Аленоны, Митя разлегся в траве и стал наблюдать за облаками. Они напоминали разбросанные на шахматной доске фигуры.

Грудь Аленоны колыхнулась от приступа неожиданного смеха.

– Помнишь тот день, когда ты стащил у меня секретик? Ты что, вправду принял меня за призрак?

Митя почувствовал, как по его руке ползет букашка.

– Я не верю в глупые страшилки. И вообще, ты, наверное, сама перепаратилась, когда закрывала окно.

Аленона приподнялась на локтях, так что ее ровно подстриженные волосы хлестнули по траве, и смерила Митю уничтожающим взглядом.

– Интересно как? Окно еще зимой заколотили. Если не веришь, можешь хоть сейчас у папы спросить.

Букашка испуганно замерла в районе запястья. Митя, моргнув, сел на землю.

– Ты это серьезно?

– Серьезней некуда.

Мальчик нахмурился, а потом сказал:

– Я думаю, что у всего этого есть научное объяснение.

Глаза Аленоны зажглись восторгом.

– Хочешь сказать, мы можем выяснить, что на самом деле случилось с той девушкой?! Здорово!

– Еще бы! – обрадовался Митя и тут же прибавил: – Знаешь, у нас в классе девчонки все страшные зануды. Не то что ты.

Аленона кивнула.

– Ага. Ты тоже ничего… Чуть не забыла! – вдруг хлопнула она себя по лбу. – У Надькиного брательника есть старинная фотография. Он ее из школьного музея стащил, когда Иван Петрович ему «неуд» поставил.

– А кто такой Иван Петрович?

– Наш учитель истории. Только смотри, когда пойдем в музей, про фотографию ему ни слова, а то он обидится.

– А ты сама там давно была?

Аленона пожала плечами.

– Не помню. Кажется, один раз, еще в первом классе.

Глава VIII
Сундучок Радия

На следующий день Аленона потащила Митю в Сатурнеево. Двор Надиного дома оказался узким, как койка в купе. С одной стороны он был зажат раздувшимися сенями, с другой – хозяйственными постройками. Велосипеды, серые от пыли, стояли прислоненные к забору.

Брат Нади, Радий, стройный, в вельветовых брюках, засучив рукава перебирал мотоциклетные ключи.

– Привет, чернявая! – воскликнул он, подмигивая Аленоне. – Ну, что на этот раз тете Анфисе в банку подбросила?

– Червяков. Надька дома?

– Сейчас придет. За полынью в проулок пошла.

Аленона потащила Митю в душные сени. На нижней ступеньке, словно рыбные тушки на прилавке, лежали разнокалиберные калоши. За розовой с белыми цветами занавеской зудели мухи, то и дело со стуком ударяясь о стекло.

Внутри избы было прохладно. Не смущаясь отсутствием хозяев, Аленона вытащила из шкафа магнитофон и набитую кассетами картонную коробку.

– Это так, для прикрытия. Сейчас мы включим музыку и будем ждать, когда Радий уедет, – сказала она. – Обычно меня от мотоцикла не оторвать. Присосусь как пиявка. А сейчас вроде пошла мофон слушать. Нет. Радий сразу просечет, что что-то не так. Пусть лучше подумает, что я затащила тебя домой для тайных поцелуев. – Митя вдруг увидел опасно приблизившееся к нему округлое, блестящее, будто лесной орех, лицо. – Кстати, а ты вообще когда-нибудь целовался по-настоящему, в губы?

Митя почувствовал, как рот наполняется слюной, и с трудом выдал что-то нечленораздельное. Аленона некоторое время смотрела на него гипнотическими, похожими на два черных омута в ночи, глазами; ресницы, словно стебли тонкого тростника, объемно очерчивали их. Наконец в уголках Аленониного рта возникла ироничная улыбка.

– А, понятно, не целовался.

Она подошла к окну и осторожно выглянула в щель между половинками занавески.

– К Радию матуха подошла и что-то впаривает. Давай заводи шарманку.

Митя вставил шнур магнитофона в розетку. Внутри черной пластиковой коробки загудело. Митя выложил несколько кассет с криво подписанными шариковой ручкой наклейками и задумался.

– Ну, чего тормозишь?

– Не знаю, какую поставить.

– А, без разницы. Можешь вон ту, беленькую.

Митя поставил кассету, и после небольшого вводного скрипа и шипа комнату огласил голос Пугачевой.

В это время скрипнула дверь и вошла худощавая, темноволосая мать Нади. В чертах ее обветренного, рано постаревшего лица читалась горделивость.

– Иди, тебя Радий зовет, – сказала она Аленоне.

Девочка тяжело вздохнула, незаметно подмигнув Мите.

– Я сейчас.

Когда Аленона вышла, женщина спросила:

– Ты откуда, из города, что ли?

– Из Уфы.

– К кому приехал-то?

– К дяде Альберту и тете Зое.

Женщина поправила красный платок на голове.

– Ну, садись к столу, я тебя угощу чаем с медом. Как тебя звать?

– Митя.

– А меня – тетя Ирга. Давай уберем магнитофон, а то Надька опять раскричится.

Спрятав магнитофон в шкаф, она отправилась в кухню.

Митя сел за стол. Ирга расставила голубые фарфоровые чашки. Кроме меда – липового, в сотах, на столе появилось варенье из ирги. Оно оказалось чуть терпким, но слишком приторным и вязким. Соты понравились больше. Мальчику было приятно ощущать, как воск, подобно губке, вытягивает влагу из языка.

Увлеченный чаепитием, Митя не заметил, как вошла Надя с веником из белой полыни. Митя обратил внимание на худобу ее запястий.

– Садись, потом подметешь! – сказала Ирга.

Надя приткнула веник к печке и отправилась мыть руки.

Сев рядом с Митей, она налила себе полную чашку и стала пить мелкими глотками, чуть отставив в сторону тонкий мизинец.

– Сколько заплатили? – спросила Ирга.

Надя нахмурилась.

– Нисколько.

– Вот, правильно, нечего к этим Кугумаровым ходить. Как были кулаками, так и остались. Дед-то ихний, ну, для вас, сопляков, уже прадед, Шамрат, батрака насмерть кнутом уговорил за то, что тот за столом засиделся.

Надя неожиданно смутилась и сразу стала почти хорошенькой. Резкость черт ее лица смягчилась, легкий румянец изгнал желтизну кожи, и на какое-то мгновенье Мите показалось, что рядом с ним сидит Аленона. Он быстро допил чай.

– Давай сюда, – предложила Ирга, – еще налью.

– Спасибо, – ответил Митя и тут же почувствовал легкий удар острой Надиной коленки.

– Мы пойдем во двор, – сказала девочка, решительно отодвигая от себя чашку, и полезла в шкаф за магнитофоном.

Когда Надя и Митя вышли на залитый солнцем двор, Аленона сидела на корточках, прислонившись спиной к забору. Она была одна, Радий уже уехал.

– Пошли в сад, музыку послушаем, – предложила Надя.

Аленона подмигнула Мите:

– Заодно изучим сундучок Радия. Я знаю, где он прячет от него ключ. Под холодильником.

– Все-то тебе известно!

Надя открыла калитку между баней и хозяйственной постройкой.

Пахнуло прохладой. В начале сада мохнатились грядки с огурцами и помидорами, чуть дальше кучерявилась морковь и багровела прожилками ботвы свекла. От улицы сад был отделен высоким глухим забором, от огорода, целиком отведенного под картофель, – подобием плетня. Все остальное пространство занимали тыквы, стыдливо белеющие в густой листве.

Две кривые яблоньки, усеянные мелкими красными плодами, тонули в тени исполинского вяза. Его могучие корни, словно лапы окаменевшего древнего чудовища, взрывали землю, тянулись к хозяйственным постройкам и, казалось, к самому дому. Ствол дерева – морщинистый, но прямой, как стрела крана, служил своеобразной ручкой гигантского зонтика из мелких светло-зеленых листьев.

Справа от бани стоял бревенчатый, с выкрашенным красной краской верхом флигель.

Ребята, согнувшись, вошли внутрь строения. Там оказалось не так уютно, как предполагал Митя. Полосатые половички, положенные крест-накрест на дощатый пол, занавешенное куском гипюра окно, в которое нельзя было просунуть даже голову, и аккуратный сундучок напоминали части положенного на сохранение театрального реквизита.

Девочки долго спорили о том, какую кассету поставить. Митя не слушал их, целиком сосредоточившись на изучении сундучка. Он был сработан из какой-то легкой древесины, покрытой толстым слоем темно-зеленой краски. Порыжевшие полосы металла разнообразили скучный фон.

Скрип ключа в замке вернул мальчика к реальности.

– Только смотрите оба, Радию ни слова, а то он меня убьет! – пригрозила Надя.

Внутри сундучка оказалась куча интересных штучек: дембельский альбом в синем картонном переплете, каштановый локон, перевязанный розовой шелковой лентой, коллекция порнографических карт, набор открыток с видами Будапешта, картонный чемодан, набитый пестрыми галстуками – желто-синими, полосатыми, оранжевыми в белый горошек, фиолетово-рубиновыми, в квадратик, – а также запонками – перламутровыми и под камень. На самом дне сундучка лежала морская раковина, завернутые в полиэтиленовую пленку документы на мотоцикл и старинная пожелтевшая фотография в золоченой деревянной рамке.

Похихикав над картами, девочки принялись рассматривать дембельский альбом. Митя примостился сбоку. Альбом не блистал оригинальностью. Посвящения некой О., жалобы на суровую казарменную жизнь, заверения в клятвенной любви к родине сменялись довольно бойкими стишками об армейских буднях, с искусно вплетенными в поэтические строки вовсе не поэтическими номерами воинских частей.

Наконец настал черед фотографии. Смешки смолкли, когда Аленона бережно взяла ее в руки. Митя почувствовал, как на него пахнуло сладковатым запахом плесени. Фотографическая бумага пожелтела, покрылась мелкими трещинами. На снимке была запечатлена семья из четырех человек. В центре, опершись локтем о тумбочку, сидел мужчина в черном костюме-тройке. Высокий воротник белой сорочки подпирал его худой подбородок, что придавало лицу мужчины несколько высокомерный вид. Справа – белокурая женщина в платье с высоким лифом. Слева, под пальмой в кадке, совсем юная девушка с аккуратно зачесанными, чуть вьющимися волосами. Ее тонкую шею украшала батистовая ленточка с овальной брошью.

В правом верхнем углу фотографии белела оснащенная замысловатыми петлями надпись:

Землевладелец, действительный статский советник Кощеев Владимир Григорьевич с семейством. Центральная фотография г-жи Пиотровской. Уфа. Мая месяца второго дня 1893 года.

Аленона, повернув рамку боком, нечаянно надавила на нее. Щелкнула потайная пружина, и из рамки прямо в руки девочки выпал лоскут тщательно выделанной кожи без всяких надписей.

– Даже не проси, – поспешила заявить Надя, – фотографию я тебе не отдам, потому что меня брательник прибьет. А бумажку, так и быть, можешь забрать себе.

Ребята сложили вещи Радия в сундучок и вернулись во двор. Ирга кормила кур, разбрасывая пшено из белой с черным пятном эмалированной тарелки. Сухая, поджарая, она сама напоминала одну из пестрокрылых несушек.

Глава IX
Колодец

После того как дом Нади скрылся за поворотом дороги, Аленона, вытащив лоскут, сказала:

– Я думаю, это настоящий пергамент.

Митя остановился, пораженный неожиданной догадкой.

– А вдруг на нем что-то написано? Я читал, что пират Кидд использовал специальные невидимые чернила.

Аленона захлопала в ладоши.

– Точно! Это, наверное, какая-то секретная записка. Только… как ее прочесть?

– А что если мы попробуем нагреть пергамент?

– Здорово! Давай прямо сейчас. У тебя есть спички?

Митя хлопнул по оттопыренному карману трико:

– Конечно. Они у меня всегда с собой. На всякий случай.

Ребята укрылись в лесопосадке за высокими зарослями иван-чая. Аленона держала пергамент, а Митя водил над ним зажженной спичкой.

Вдруг потянуло дымком, и на лоскуте проступила коричневая полоска. Девочка вскрикнула.

– Смотри, я же говорила!

Митя сжег уже почти все спички, когда ребята наконец увидели проступившие на пергаменте коричневые буквы и символы:

Слово М. kqypfpx отай ۍ١ځ٢ددوۋسسگو вежи водовел’ышке

– Какая-то абракадабра, – разочарованно протянул мальчик.

Аленона сжала губы, так, что они потемнели у краев.

– Надо будет показать Ивану Петровичу.

* * *

Перейдя через овраг, ребята вырвались на залитый солнцем простор лугов, чуть выше того места, где в прошлый раз стояла телега расхитителя колхозных кирпичей.

Бледно-сиреневый цикорий, подобно шелковой ленте на тулье дамской шляпки, оттенял зеленый цвет трав. Желтая от пыли проселочная дорога вилась между колосьями молочно-незрелой ржи. Слева, в роскошном канте глянцевого тростника, шумел ручей, справа темнела лесопосадка, сплошь состоявшая из берез, осины и мелких сосен. За лесопосадкой возвышался округлый холм, увенчанный густолиственной кроной могучего дуба.

Солнце заволокло легкими облаками. Оно сразу стало похоже на желтый цветок, завернутый в полиэтиленовую обертку. Вода в Сикиязке подернулась синей зыбью. Песчаное дно, по которому чиркали полосатые спинки мальков и черные, с зеленовато-зернистым отливом тельца головастиков, просматривалось в мельчайших подробностях, словно выложенное мозаикой дно фонтана. Митя и Аленона прошли по протоптанной в зарослях чемерицы тропинке к высокому меловому склону.

Не дожидаясь, пока Митя разденется, Аленона зашла в ручей. Даже в середине русла вода едва доходила ей до колен, поэтому она могла ходить по дну, не рискуя намочить платья.

Вода, встретив сопротивление в виде двух девчачьих конечностей, только на мгновенье задумалась, а потом, обвыкнув, глубоко-таинственным шумом стала красиво обтекать их, брызгаясь мелкими капельками, которые очередями взлетали в воздух.

В какой-то момент солнце вышло из пелены облаков и засверкало с оглушительной силой. Ручей заиграл нереальными красками: пунцово-золотистыми, серебристо-зелеными, пурпурно-белыми.

Яркие блики, плясавшие на водяной ряби, таинственно блуждали на смуглом лице Аленоны, вспыхивали искрами в ее прямых, чуть раскачивающихся от легкого ветра черных волосах. Целые стаи стрекоз с бархатисто-фиолетовыми крыльями вились вокруг нее; тростник почтительно склонял сочные зеленые стебли; желтые кувшинки покачивались в заводях между топляком и веерообразными наносами песка.

Наконец Аленона выдохлась, продрогла и вышла сушиться на берег. Даже замерзшая, с посиневшей гусиной кожей, она будоражила воображение Мити. Ее лицо дышало свежестью и сделалось блестящим, как кожица спелого яблока.

– Ну, а ты что сидишь? – спросила Аленона, икая и постукивая зубами.

– Да так, не хочется. Я… – начал было Митя, но осекся.

– Что я?

– Смотрел, как ты по воде идешь.

– И что?

– Ничего, просто смотрел.

Аленона усмехнулась, села на корягу, не обращая внимания на то, как одна веточка некрасиво отогнула край платья.

– Иди сюда! – сказала она. – Здесь лучше, чем на скамейке.

Скрип велосипедной цепи прорезался среди журчания воды и стрекота кузнечиков. Обернувшись, ребята увидели почтальона в фуражке. Он спустился к берегу и, приткнув велосипед к коряге, спросил:

– Как водичка?

– Холодная, – призналась Аленона.

Наконец она перестала стучать зубами и снова засобиралась в воду. На этот раз Митя решил последовать ее примеру. Однако стоило ему войти в ручей, как что-то быстрое, черное с оранжевым пятном мелькнуло между травинок и, легко извиваясь, поплыло рядом с Аленоной. Митя вздрогнул, застыл, но девочка только рассмеялась.

– Это уж. Он безвредный.

Когда ребята вышли на берег, Гера стал рассказывать о змеях. Митя знал, что на широте Башкирии водятся всего два вида этих пресмыкающихся: уж и гадюка. Однако выяснилось, что народная классификация куда подробнее и интереснее принятой в учебнике зоологии. Только одних ужей насчитывалось четыре разновидности: берестоголовая, зеленоватая, черная и бронзовая.

Митя швырнул камешек в ручей, так, что тот подпрыгнул целых четыре раза.

– Дядя Гера, а во что она была одета, та девушка?

На лбу почтальона прорезались морщины. Казалось, он хорошенько подумал, прежде чем ответить.

– Как водится у призраков: в белое платье. Вот еще, вспомнил, у нее на шее ленточка была.

* * *

Гера уехал через час.

– Пойдем, – позвала Митю Аленона.

– Куда?

– В Тартышево. Это за Сатурнеево, около дюртюлинского поворота.

– Так далеко?! А что там интересного?

Аленона загадочно усмехнулась.

– Увидишь.

Сначала ребята шли по дороге в Утяево, потом повернули на восток, обходя заросшее сорняком поле.

Шли долго. Наконец показался какой-то одинокий скособочившийся дом.

– Раньше здесь дворов сто или даже больше было, – сказала Аленона, – а потом все русские в город переехали, а татары и марийцы в другие деревни.

Митя показал рукой на дом.

– А кто там живет?

– Один старик, Тоштыйлме. Папа ему косить сено помогал.

Ребята, стараясь не шуметь, прошли мимо дома и направились по еле заметной в густой траве тропинке. Искривленные, покрытые шишками старые деревья, будто столбы, стояли по сторонам. Их было мало, но они до сих пор обозначали границы уже давно не существующих дворов и улиц.

Солнце светило ярко, резко, как лампа в кабинете стоматолога. Тени были длинные, черные, словно порезы в дерматине трамвайного сиденья. Даже непобедимый в наглой плодовитости и простоте цикорий казался сошедшим с экрана телевизора. Бледно-синими урнами он возвышался над травой.

Митя вдруг подумал, что эта деревня мертвая, и по его коже пробежал холодок.

– Скоро? – спросил мальчик.

– Почти пришли.

Тропинка привела ребят на дно небольшого оврага, которое густо заросло кустами калины и волчьих ягод. Аленона подвела Митю к почти невидимому среди зарослей каменному полукругу заброшенного колодца.

Лицо девочки сделалось необычайно серьезным.

– Вот здесь ее нашли.

– Кого? – спросил Митя, не в силах отвести взгляда от черного, как космос, провала колодца.

– Дочь Кощеева.

Митя осторожно заглянул внутрь колодца и увидел, что он почти доверху засыпан землей.

* * *

Возвращались в Альгино уже под вечер. Чтобы срезать путь, Митя и Аленона решили идти напрямую, через луга.

Холм, который был для них ориентиром, делался все больше и больше, пока не вырос в настоящую гору. У подножья он зарос высоким кустарником. Крупные, будто кремовые розы, цветы шиповника, подобно накрахмаленным бальным пачкам, трепетали на легком ветру. Золотистая пыльца слетала с них, брызгая во все стороны, как капли воды из фонтана. Иногда порывы ветра становились настолько сильными, что заставляли раскачиваться самые высокие, кряжистые кусты; в такие моменты сплетения ветвей и листьев приподнимались, обнажая притаившиеся в них гнезда переливчато-дымчатых славок и пятнистогрудых малиновок. Участки, заросшие кустарником, красиво сочетались с вымоинами, очерченными тонкими полосами фиолетового тысячелистника, розово-пурпурной кошачьей лапки и оранжево-белого донника. Тень огромного дуба, атомным взрывом венчавшего холм, накрывала весь юго-восточный склон, постепенно протягиваясь все ниже, к шиповнику, а потом дальше, к чахлой лесопосадке.

Взобравшись на вершину, Митя и Аленона некоторое время стояли молча, слушая доносящийся сверху шелест листвы и скрип дубовых сучьев.

Аленона посмотрела на Митю большими, с радужным блеском, как винил пластинок, глазами.

– Красиво… Правда ведь, красиво?!

– Правда.

* * *

Вечерело. В восковых красках стала преобладать амальгамная позолота. Солнце округлилось, обрело четкие границы, вошло в легкий флер прозрачных предвечерних облаков. Холм начал медленно погружаться в исходящую заливным треском сверчков душисто-шафрановую тень.

Митя не хотел возвращаться домой. Аленона в белом с золотистой каймой платье стояла рядом. Ее губы, как только что распустившиеся в вазе бутоны, были полуоткрыты, глаза затуманены зеленовато-медной поволокой. Но вот далеко, за усадьбой, ударил рельс сторожа.

– Меня мачеха прибьет за то, что я забыла прополоть свеклу! – сказала Аленона, становясь обычной деревенской девчонкой в застиранном до катышков платье и пыльных калошах. – Ну, ты как, идешь?

Прежде чем спуститься, Митя огляделся. Вся западная половина неба была в огне. Закат умирал на глазах, исходил пурпуром, багрянцем, золотом. Наконец от всей былой палитры осталась только широкая бледно-желтая полоса. Местность между холмами превратилась в тусклую пустыню. Зыбкие полосы тумана, словно дымные хвосты самолетов, протянулись над лугами. В окрестных деревнях одинокими маяками зажглись огни, залаяли собаки.

Глава X
Дневник

Возле школы, на вершине холма, царил день. Облака быстро пробегали над темно-красной крышей здания.

Выйдя через черный ход к чугунным воротам, Митя и Аленона обнаружили сидящих в окружении парт Константина и Ивана Петровича.

У учителя оказалось открытое светлое лицо, рыжеватые усы и смеющиеся зеленые, как молодой укроп, глаза. Он подозвал Аленону.

– Краска вон, в той банке. Кисточку возьми.

Аленона надула щеки.

– Я уже отработала на прошлой неделе.

Константин затушил самокрутку о край парты, грязным пальцем смахнул пепел.

– Слушай, Петрович, а что ты пионеру наш музей не покажешь?

Иван Петрович просиял.

– Так вы посмотреть пришли? Конечно, покажу!

Музей оказался крохотной каморкой, увешанной стендами, кричащими об успехах сельского хозяйства. Приклеенные силикатным клеем черно-белые фотографии успели отойти от основания, оголив прочерченные металлическими перьями рамки из красной туши.

Иван Петрович повернулся спиной к «достижениям советского периода». Героические страницы собственно школьной летописи – первый субботник, побеленные стволы деревьев, сколоченные из досок звезды, свекла и капуста на школьном участке – меркли перед изготовленным недавно, с очевидной любовью, стендом – «Из истории Базановской волости и деревни Альгино. Составлено учителем географии и истории Пионерской неполной сельской школы И.П. Изиляевым».

На стенде красовалась цветная фотография окрестностей деревни Альгино со стороны дюртюлинского поворота. Размещенный под ней стандартный текст взывал к исторической памяти: «Территория нашей деревни была заселена еще в эпоху палеолита – каменного века. Об этом говорят находки кремниевых ножей и наконечников стрел». Дальше следовала краткая информация о древней и средневековой истории, а рядом – выписка из решения Сатурнеевского сельсовета от 25 мая 1936 года об образовании нового населенного пункта – деревни Альгино: «в целях более равномерного распределения трудовых ресурсов и освоения национализированной кулацкой земельной собственности».

– У вас есть какие-нибудь старинные книги? – спросил Митя.

Иван Петрович растаял.

– Как нет? Конечно есть, я же историк!

Он открыл стоящий в углу высокий шкаф с чучелом удода и дырявым глобусом.

Ребята не успели опомниться, как в руках Ивана Петровича очутилась обернутая розовой миллиметровой бумагой книжечка «Полный алфавитный список всех населенных мест Уфимской губернии на 1906 год, составленный господином Лобунченко, секретарем Уфимской конторы».

Учитель принялся читать:

«Базановская волость. В волости всего 32 селения, в них жителей 10976 душ обоего пола. Преобладающий род занятий населения – земледелие. Местность большей частью ровная, с невысокими холмами и кустарником. Деревня Сатурнеево (согласно местному преданию, была основана в 1774 году выходцами из Уржумского уезда Вятской губернии. Sic! И какому только чудаку пришло в голову назвать так сие русско-черемисское поселение? Может быть, тайному поклоннику Карамзина и всей вообще нашей пастушеской поэзии позапрошлого века, грезящей о новой Аркадии, новом Сатурновом царстве?) расположена при реке Каран, на проселочной дороге. В деревне наличествуют 2 бакалейные лавки, кроме того, в двух верстах от нее расположена усадьба землевладельца Кощеева. От уездного города до деревни Сатурнеево 25 верст, от волостного правления – 9. Число дворов – 70. Мужескаго пола 171 душа, женскаго 177».

Затем Иван Петрович продемонстрировал «Ведомости тептярских селений по Бирскому уезду». Из них ребята узнали, что, согласно данным «Истории Оренбургской» Рычкова, в 1745 году восставших жителей Базановской волости возглавили тептярь Кинзебай и бобыль Ильбарь. Буляк Якупов и Арслан Рагулов со стороны Бирска взаимодействовали с отрядами башкирца Салавата.

– Оказывается, за историей нашей деревни стоит столько фактов! – воскликнула Аленона.

Иван Петрович косо посмотрел на нее.

– Спать надо меньше на краеведении!

Аленона ничуть не обиделась.

– Да вы там вечно про каких-то Варфоломеев и Генрихов рассказываете, а мне охота про Владимира и Рогнеду. Лучше бы дали почитать старинные книжки!

Иван Петрович для виду нахмурился, погрозил пальцем.

– Вашим Юрке и Денису только покажи, так они весь шкаф перевернут. Я что, думаете, эти книжки за спасибо получил? В архиве все строго, листка не вынесешь. – Учитель замер с открытым ртом, поняв, что сболтнул лишнее. Однако, увидев, что ребята ничего не поняли, снисходительно улыбнулся, изображая наивного педагога.

– Зато теперь – другое дело! Все лоботрясы на озере, лягушек пугают.

Аленона, расправив платьице, так что оно красиво очертило ее недетские бедра, уперла руки в бока.

– А что-нибудь есть про усадьбу Кощеевых?

Иван Петрович задумался только на секунду. Теперь ничего не могло сдержать его хвастовства. Пошуровав в шкафу, он достал сложенный вчетверо лист «Уфимских губернских ведомостей» от 27 марта 1882 года.

– Полюбуйтесь, – воскликнул Иван Петрович, тыча в небольшое объявление.

«Желающих продать имение, расположенное вблизи рек Камы, Белой или Уфы и заключающее от 300 до 1500 десятин черноземной пашни, немного лесу и небольшую хотя речку, просят адресовать письменно с точным описанием имения и подробным изложением условий продажи в Мотовилиху Пермской губернии, Владимиру Григорьевичу Кощееву».

– Если соотнести это объявление с надписью на надгробии, то получится, что Кощеевы переехали сюда где-то между 1882–83 годами, – предположил учитель.

Аленона вскинула брови.

– Почему вы так решили?

– Потому что это объявление печаталось на протяжении всего 1882 года. Вероятно, прежние хозяева имения решили избавиться от усадьбы зимой 1883 года, после продажи урожая.

– А что на самом деле случилось с дочкой Кощеева? Правда, что ее сбросили в колодец? – спросил Митя.

Иван Петрович выудил из шкафа очередной раритет. Им оказался обычный блокнот в переплете из кожзаменителя.

– Вот выписка из «Уфимских губернских ведомостей»:

«Ужасный случай произошел на прошлой неделе в усадьбе землевладельца г-на Кощеева (Бирский уезд). Казалось, ничто не предвещало беды. Был тихий летний вечер. Крестьяне возвращались с дальних покосов, ленивый рыбак тащил дырявый свой невод, служа посмешищем деревенских мальчишек.

Но вот появился обезумевший приказчик Иван Зотов с белым зонтиком и соломенной шляпкой Кати – шестнадцатилетней дочери г-на Кощеева. Родители не скоро могли добиться от него хоть одного вразумительного слова. Наконец приказчик сказал, что видел, как какие-то люди в черных масках бросили девушку в высохший колодец.

Обезумевшие от страшного известия родители снарядили целую экспедицию из дворни и даже послали Айбашево за фельдшером, г-ном Ландсбергом. Увы, когда несчастная девушка была с большими трудами извлечена из колодца, она не прожила и часа.

Расследование преступления возглавил уездный пристав Ц.А. Боборыкин. Приказчик как единственный свидетель сего бессмысленного и ужасного злодеяния был взят под охрану караула и препровожден в полицейскую часть до выяснения всех обстоятельств дела.

В настоящее время полиция делает все от нее зависящее, чтобы найти и изобличить убийц. Со своей стороны, редакция газеты обязуется извещать читателей о ходе расследования».

Иван Петрович развел руками.

– Больше никаких заметок не последовало. В ноябре 1917 года «Уфимские губернские ведомости» были закрыты. Но зато…

Учитель вынул из шкафа еще один предмет – старую тетрадь в картонном переплете – и произнес с таинственной важностью в голосе:

– Если моя догадка верна – это дневник Кати Кощеевой. Разумеется, копия. Оригинал хранится в центральном архиве города Уфы. Его обнаружили в 1954 году, во время перепланировки классных комнат.

– Хотите послушать?

– Конечно! – хором сказали Митя и Аленона.

Иван Петрович кашлянул, чтобы прочистить горло, и начал читать.

Мая месяца пятого дня 1892 года. Здравствуй, мой милый дневник. Вчера со мной приключилась любопытная оказия. После обеда, как обычно, папá отправился с приказчиком договариваться с рабочими, а я осталась с мадам Гаррет вышивать салфетку. Я решила изобразить раскачивающуюся на ветру ветку сирени, но никак не могла придумать, как это сделать. И тут я посмотрела в окно и увидела, что ветер сорвал несколько лепестков и понес их, будто маленькие лодочки, по воздуху. Я захлопала от радости. Вот и отгадка! Мадам Гаррет выругала меня за то, что я не умею сдерживать своих эмоций и веду себя как маленькая девочка.

Мая месяца десятого дня 1892 года. Весь день было пасмурно. К папá приходил приказчик. Он долго топтался в прихожей. Карл Фридрихович стал ругаться, что Иван натаскал много грязи. Приказчик только качал бородой и говорил: «Мне было велено в прихожей, вот я и стою». Хотя Карл Фридрихович не любит Ивана и всячески поносит его, он мне нравится. Иван такой же добрый, как папочка, и не обманывает крестьян.

Мая месяца двадцатого дня 1892 года. Сегодня утром я подошла к зеркалу и долго-долго смотрелась в него. Кто эта прекрасная барышня в голубенькой пелерине? Это я. Открытие столь же до смешного наивное, сколь потрясающее. Подумать только, еще год назад я была совершеннейшим ребенком, а теперь посмотрите на меня, на мой непреклонный взгляд, на волнующий блеск тонких бровей, я – взрослая барышня! И хотя мы только один раз были в губернской столице и я не видала никакого театра, кроме «Елены Прекрасной» и «Кедрила-обжоры», я уже знаю много такого, о чем неприлично писать в дневнике…

О последней пьесе, милый дневник, я должна рассказать обстоятельнее. Ее давали на площади, во время ярмарки в Базаново. Съехалась куча народа, большей частью крестьяне и скупщики зерна, но было несколько уездных гимназисточек в соломенных шляпках.

Папá с приказчиком ушли утром. Я и мама остались с кучером и Карлом Фридриховичем. Наш бедный немецкий учитель все шикал на грубых крестьян и зло потешался над инородцами. Только один татарский священник, называемый муллою, произвел на него впечатление своей важной походкой и огромной, как гриб, зеленой чалмой. Карл Фридрихович сказал, что такие чалмы имеют право носить только те магометане, которые посетили Мекку.

Наши русские бабы в синих бумажных платках, почерневшие на солнце, крикливые, в толстых онучах, вывели Карла Фридриховича из терпения так, что он начал размахивать тростью. Маме пришлось сделать замечание.

Читатель робких излияний моей неопытной души! Соблаговоли представить роскошную картину провинциального дня в Базанове. Пыльная площадь залита солнечным светом. Посредине стоит запряженный экипаж. Все взоры обращены на его лакированные дверцы с дворянским гербом. Однако для сидящей в нем барышни (то есть меня) куда интереснее развешанные на высоких шестах красные сапоги, оглушительный вой расписных гармоник, танцы, ужимки мужчин в черных камзолах и картузах с новенькими блестящими козырьками.

В продолжение всего представления Карл Фридрихович был очень весел, хотя его порядком рассердили стихи раешника-зазывалы, особенно то место, где говорилось о Бисмарке и о том, как тот точит зубы на остзейский край.

Июля месяца пятого дня 1892 года. У нашего доброго приказчика объявился сын Андрей, да какой! Лицом настоящий турок, совсем не похожий на Ивана. Он приехал утром. На нем была шапочка с полинялым фазаньим пером и зеленый кафтан. Карл Фридрихович сказал, что так одеваются венгерцы и трансильванские немцы.

Когда папа спросил Андрея, какой он веры, Андрей сказал, что православной. На этом разговор закончился. Я подумала, что Андрей что-то вроде Мирамонда – авантюрист без роду-племени. Его взор черен и мрачен, как сгустившиеся над морем тучи. Я слышала, что у приказчика была жена. Она умерла родами. Когда ребенок подрос, Иван отдал его учиться в бурсу, а сам перебрался в Уфимскую губернию. Кто бы мог подумать, что из бурсака может получиться первоклассный коммерсант!

Тем же вечером Андрей, по настоянию маменьки, был приглашен к столу. Он пришел в европейском костюме, наконец расставшись со своим ужасным трансильванским кафтаном. Андрей неплохо говорил по-русски, хотя легче всего ему было изъясняться на немецком. Я услышала много разной чепухи, той, которую болтают купцы в лавках: об эмансипации, о блузах, носимых вместо корсажа, шляпках, ценах на ткани и таможенных чиновниках. Мне стало скучно. Рассказы о лембергских цыганах понравились гораздо больше.

Июля месяца шестого дня 1892 года. К нам приехал Валентин. Он теперь студент Казанского университета, ему двадцать, и он очень умен и язвителен. Отец Валентина, господин Ландсберг, – фельдшер из Айбашева. Мадемуазель Синичкина, моя подруга, говорит, что мы с Валентином «просто милая пара». Но это совсем не так. Мы с Валентином друзья. И почему это, любезный дневник, в наш век эмансипации не может быть дружбы между молодым человеком и девушкой?

Еще никогда я не испытывала такого сильного разочарования. Как можно явиться к юной барышне, пусть под благовидным предлогом навестить «землевладельца Кощеева», а самому вдруг настолько увлечься темой разговора, что на целых два часа застрять в курительной комнате! И какой ты думаешь, милый дневник, был избран предмет для спора? Январский пожар в уфимском Софьином саду, нашумевшая постановка труппой Семенова-Самарина гоголевского «Ревизора»? Ничуть! Критический разбор нового «Городового положения»! Папá было робко взялся отстаивать осторожность г-на Толстого, но Валентин с таким гневом обрушился на замену налогового ценза имущественным, что мне показалось, речь идет о том, что кто-то нанес ему личное оскорбление.

Когда Валентин вышел ко мне, его лицо пылало негодованием. Ничего не замечая, обращаясь словно не ко мне, он стал грозить расправой полицейским чиновникам.

Я сказала, что мне не интересна политика, хотя, как всякая уважающая себя современная девушка, я, конечно, не стою в стороне от возбуждающих интерес интеллигентного общества проблем. Валентин скривил рожу. Моя последняя фраза рассмешила его. «Интеллигентное общество? – воскликнул он, и в его голосе прозвучала издевка. – Да где вы его видели? Не в уездном ли городе, где две фотографии, две книжные лавки, одна библиотека и еще какой-то склад с учебными книгами?» Я возмутилась: «Мещане довольствуются “Милордом” и “Ерусланом Лазаревичем”. Что до прочих сословий, то у крестьян и даже иноверцев – магометан и черемисов, свои песни».

На этот раз мой собеседник приутих. «Простите меня, – сказал он, потупив темный, но вдруг сделавшийся нежным взгляд. – Я думал, что вас вдохновляет какая-нибудь сентиментальная дрянь из “Нивы”».

Мы оба рассмеялись и отправились гулять в сад, по которому только недавно прошла гроза. Белые лилии раскрытыми конвертами лежали на дорожках. От росы мое платье вымокло, но я не очень этим огорчилась. Валентин забыл о своих гневных речах и, ударившись в философию, начал излагать теорию некоего г-на Тарда о том, что все новое в истории не что иное, как подражание, проявляющееся в форме обычаев или моды.

День был заключен прогулкою вдоль Карана. Освещенная солнцем вода играла на глиняных склонах; прибрежная зелень колыхалась как полотняная лента, долженствующая изображать днепровские волны в «Русалке». Валентин шел со мной под руку щурясь и все больше молчал. А потом мы внезапно разговорились. Да как! Он начал рассказывать про Москву, про веселую студенческую жизнь. Мне пришли на ум страницы «Пересмешника», живописующие нравы столичной богемы времен Миниха и Екатерины. Но, конечно, я не стала признаваться в своей любви к историческим сочинениям. Впрочем, на мой взгляд, в них гораздо больше жизни и толку, чем в бесконечных романах, так чудесно высмеиваемых Антошей Чехонте.

Июля месяца седьмого дня 1892 года. Ездили в деревню. Там был пожар, сгорела русская изба. Одна женщина с обгоревшим лицом ходила по пепелищу и все спрашивала, не видел ли кто ее мальчонку. Мужики принесли ломы и разворошили подпол. Мальчонка обгорел с одной стороны, а с другой был как живой.

Папá сказал Ивану и старосте, чтобы мир устроил несчастную. Он хотел увести маму, но она сказала, что хочет посетить лечебницу.

Фельдшер Пахомыч встретил нас в потемневшем от масляных пятен халате – руганью в адрес кучера Петьки, по недосмотру напоившего лошадь водой из ручья. Далее нам предстояло узнать о том, что в нынешнем году скарлатина, тиф и корь приняли особо угрожающие размеры. Разошедшись не на шутку, Пахомыч стал винить во всем скученность в крестьянских семьях, плохие условия жизни, недостаточное питание, несоблюдение элементарных правил гигиены. Чего стоил один ужасающий факт, что в 1871 году в Николо-Березовке от чумы умерло 294 человека!

Затем мы прошли в палату. Больных было немного. Все они, чистенькие, в белых колпаках, лежали на кроватках с табличками, на которых значился подробный диагноз. Мне кажется, что все это плутни и потемкинские деревни. Впрочем, сам фельдшер не успел привести себя в порядок. Я слышала от приказчика, что в лечебнице яблоку негде упасть, больные спят в коридорах, между связок лука и чеснока. Под кроватями ходят гусята и прочая мелкая живность. Ах как нам недостает еще архива и откармливаемой в нем к Рождеству свиньи!

Я остановилась возле кроватки с девятилетней девочкой. Ее зовут Марфою. Она совсем сирота. Ее привезла мать, а потом сама скончалась. Пахомыч, конечно, поспешил расписать всю тяжесть положения, надеясь на сердечную щедрость мамы. Мне пришлось достать кошелек и вынуть из него рубль серебром «на устройство и попечение сиротки». Разумеется, я была готова отдать все, что у меня было, все свои сбережения. Но я прекрасно знала, что, как только мы уйдем, Пахомыч непременно присвоит себе щедрое даяние. Я видела, как хищно блеснули его глаза. В сущности, он неплохой человек, но доброта и нетребовательность приказчика совсем развратили его. Ах, если бы я была мужчиною, я бы непременно навела порядок в имении. Правда, теперь у папá появился советчик – Андрей.

Как некстати пришла на ум мысль о нем. Он пугает меня.

Июля месяца десятого дня 1892 года. Нынче вечером была страшная гроза. Я сидела в гостиной, у окна, когда рядом ударила молния. Прежде чем раздался гром, я очутилась на полу. К счастью, стекло выдержало. Папá устроил мне нагоняй, я заспорила, потому что мне было обидно, что меня отчитывают как маленькую. Дело в том, что я не люблю рисовать при свечах, а мне во что бы то ни стало надо закончить головку Марфы.

Июля месяца пятнадцатого дня 1892 года. Произошло то, чего я опасалась больше всего: знакомство Валентина с Андреем. Валентин, конечно, нашел последнего совершенным злодеем, признавшись, что таких шаромыжников, обирающих помещичьи именья до нитки, он частенько встречал в западном крае.

Эти обвинения послужили поводом для страстной и проникновенной речи в защиту общины и героического мужества народников. Я не выдержала и рассказала о тощем студенте. Валентин ответил стихотворением о несправедливом турецком султане. Это сильно раздражило меня. Пусть я провинциальная, неразвитая, но это еще не повод разговаривать со мной как с маленьким ребенком.

Июля месяца двадцатого дня 1892 года. Папá приехал из Уфы. Он был там не один, а с Андреем. Сначала папá был страшно не в духе, но потом, после обеда, повеселел и стал знакомить нас с нелепыми объявлениями из «Губернских ведомостей». Вот, полюбуйся, милый дневник:

«О продаже имений в Уфимской губернии. От судебного пристава Уфимскаго окружного суда Г.С. Боровского. № 174. На основании 1030 ст. уст. гражд. суд. объявляется, что 28 ноября сего года, в 10 часов утра, будет произведена публичная продажа движимого имущества, оставшегося после смерти Марии Ивановой Высоцкой, заключающегося в рояле. Имущество оценено в 350 руб., но, на основании 1070 ст., может быть продано ниже оценки. Продажа будет производиться в помещении 2-й полицейской части гор. Уфы. Особливое замечание: покупателям ступать осторожнее, ибо пол в оном помещении изобилует неровностями, образовавшимися по причине необыкновенно сырой весны».

«Нет, вы только подумайте! – возмущался папá так, как только он умеет возмущаться, то есть саркастически. – И когда только наши отечественные пилаты наконец научатся врать, что называется, с полным пониманием дела. А то ведь черт-те что получается, господа! Ну, в самом деле, зачем они написали это особливое замечание? Ну да если написали, то зачем нужно было так гнусно лгать про какую-то весну? Даже последнему будочнику известно, что пол застелили гнилыми досками, в то время как новые отправились на демскую дачу господина Боровского. И это все, между прочим, при полном одобрении Льва Егорыча».

Андрей рассказал нам массу забавного. Сначала разговор зашел о царящей в городах нашей губернии нечистоплотности. Особенных «похвал» удостоились Белебей и Стерлитамак, самые грязные города во всей империи. Однако даже Уфа не могла похвастать совершенной чистотою. Чего стоила напечатанная в «Ведомостях» заметка о том, как на Верхне-Торговой площади утонула целая телега!

Как коммерсант он не смог пройти мимо слухов о недавней прокладке Самаро-Златоустовской железной дороги. Некий господин Черников, компаньон и доверенное лицо миллионщика Костерина, не хотел давать согласия на отвод принадлежащих ему земель. Соглашение было найдено совершенно неожиданным способом. Упрямый господин пожелал, чтобы в его честь была названа одна из железнодорожных станций.

Папá сказал, что он бы ни за что не поступил таким образом. Сомнительно, что Уфа будет развиваться в северо-восточном направлении. Где видано, чтобы города вытягивались на 20 с лишком верст вдоль реки? Хотя места там ровные, кому придет в голову тащиться до владений Курочкиных или Тимашевых? Да и что там можно найти, кроме господствующей над окрестностями безлесной горы? Она интересна разве что в археологическом отношении. Если верить статьям господина Игнатьева, эта гора в далеком прошлом служила местным башкирцам чем-то вроде дозорной вежи.

Июля месяца двадцать пятого дня 1892 года. Я знаю, как нехорошо подслушивать, но в том не было моей вины. Я случайно проходила мимо кабинета папá, как вдруг дверь от сквозняка приоткрылась и я услышала резкий, капризный голос Андрея: «Владимир Григорьевич, вы же знаете, это совершенно невозможно! Кредиторы неумолимы. Остается только одно средство». Я замерла, не в силах пошевелиться. «За кого вы меня принимаете, господин Зотов? – раздался голос папá. – Я дворянин и не позволю торговать принадлежащими фамилии Кощеевых реликвиями!»

Я похолодела от ужаса. До сих пор я считала, что положение нашего именья самое лучшее в уезде. И тут мне припомнились странности последнего лета: во-первых, меня раньше срока забрали на каникулы из гимназии; во-вторых, мы совсем перестали выезжать к соседям.

Сентября месяца пятого дня 1892 года. Как я долго не писала! И было отчего. Кто бы мог подумать, что это произойдет? Дуэль, нелепо даже вымолвить, между Валентином и Андреем! Я совсем не могла ожидать подобного безрассудства от господина Корфа. Вот уж кто должен был заявить, что не станет участвовать в средневековой комедии. Было все: и пестрая толпа в прихожей, завывающая ничуть не хуже, чем хор из «Евгения Онегина», и…

Еще с утра стали собираться гости: на тарантасах, колясках; кто-то из Бирска прикатил в карете. Вот только самый краткий список гостей, тех, которых я, по крайней мере, до того видела: Баумгартены из 2-го Шамсутдиновского, Ландсберги из Москова, Шишковские из Красного Холма, Грековы и Спасские из Андреевки, Зеленцовы из Леуна…

Андрей и Валентин сошлись на веранде, куда все мы вышли по случаю теплого вечера. Как всегда после разговора с приказчиком, папá начал говорить о том, что не худо бы закупить паровую сеялку. Тут речь зашла об остзейских баронах, которые давно поставили производство продуктов земледелия на промышленную основу. Андрей высказал осторожное предположение, что они не так уж плохи, как привычно рисует их «социал-демократическая» печать. Валентин посмотрел на него, как на человека, сказавшего ужасную глупость, но смолчал. Он достал глиняную трубку и стал выпускать такой отчаянный дым, что Андрей сделал ему замечание. Тут Валентин вспылил. Последовал панегирик Базарову. Андрей рассмеялся и заметил, что читал романы г-на Тургенева, но они не произвели на него никакого впечатления. Валентин спросил, что же ему в таком случае по нраву. Андрей, подумав, ответил, что в простом сказании о фее Мелузине он находит куда больше смысла и поэзии, чем во всех «идейных» романах, вместе взятых. Валентин, не изменяя холодного выражения лица, назвал его ослом и феодальным прихвостнем. На веранде повисло молчание. Андрей глупо улыбнулся, мы уж подумали, пронесло, а потом ударил Валентина лайковой перчаткой по щеке.

«Господа, господа! – попытался урезонить их папá. – Только не здесь, не в моем доме».

Но было уже поздно. Валентин побледнел.

«Я требую сатисфакции».

Андрей рассмеялся.

«Что ж, вы ее получите»…

Октября месяца первого дня 1892 года. Милый дневник! Ты, наверное, справедливо обиделся на меня за то, что я опять долго не писала. Но было отчего не писать. Валентин, как презирающий всякие дворянские условности, сделал исключение для папá. Он сказал, что не желает навлекать гнев властей на его голову и платить черной неблагодарностью за редкое гостеприимство. Собрав чемодан с бумагами, он только попросил разрешения оставить их в моей комнате. Папá стал уговаривать его пойти помириться с Андреем. Но все было тщетно.

Дворовый человек Степан отвез Валентина в черемисскую деревню. От него мы узнали, что Валентин долго не мог найти квартиры: крестьяне не хотели связываться с тем, «кого выгнали из барской усадьбы». Наконец счастье улыбнулось ему остановиться у какой-то локты – туземной колдуньи. По словам Степана, калитку открыла сгорбившаяся, ссохшаяся, «чуть не покрытая мхом» древняя старуха. Ее имя было Кескекова. В переводе с финского наречия это значит «змеиная кожа». Ее кожа вправду показалась бедному Степану змеиной, с каким-то особенным, как истершийся пергамент, отливом. Кескекова была в коричневом с желтыми узорами кафтане. Кафтан был нечист, в каких-то перьях. Впрочем, чего следовало ожидать от колдуньи? А еще Степана поразила болтавшаяся у нее на поясе собачья кость.

Кескекова, увидав деньги, быстро согласилась поместить студента в своей избушке, больше похожей на ласточкино гнездо. Степан хотел уйти, но какая-то сила потянула его на внутренний двор, который зарос огромными, словно опахала из представления «Клеопатры», лопухами. Бани не было. Сама хижина стояла на каких-то столбах, одним углом завалившись, будто задремавший на посту старый драгун, набок. Кескекова повернулась спиной, и Степан увидел, что задняя часть ее кафтана зияет прорехами.

В хижине не оказалось никакой, даже самодельной, мебели. Возле подобия окошка, точнее говоря, вставленного в стену треугольного осколка стекла, стоял табурет. Рядом находилась лежанка. Сам Валентин должен был спать на охапке сена в сенях. Печь, маленькая, кривая, как и во многих старых черемисских домах, стояла устьем к двери.

Валентин попросил Кескекову чем-нибудь накормить его. Ведьма выпучила на постояльца красные глаза, а потом, получив очередную подачку в виде зеленого медяка, достала из печи горшочек с мутным бульоном из рыбы и требухи.

Ноября месяца десятого дня 1892 года. Теперь, когда уже все позади, я, наконец, могу писать.

Дуэль случилась в канун Покрова, за три дня до страшного туземного праздника. Желтые листья, будто чулки актрис, брошенные среди зеленого бархату, покрывали поляну… Странное совпадение с шестой главой «Онегина» не отпускало меня ни на минуту, когда я слушала секунданта Валентина монсеньора Джильёта: опоздание г-на Корфа, смущение… нет, конечно, не Зарецкого, а «расторопного малого» Стефана (не путать с дураком Степаном), привезенного Андреем из города, когда он начал говорить о методе, о «строгих правилах искусства»; сыплющийся струйкой порох; ввинченный кремень…

Ах, конечно, я опять увлеклась. Были два нагана. Оба дуэлянта выстрелили в воздух. Никто не упал, и поэтому сравнение со снеговой глыбой, как равно скрытая цитата из Жуковского: «А юноши нет и не будет уж вечно…» – остались без прямого употребления. Потом случилась попойка в доме лужавуя – черемисского старосты, по случаю туземного праздника нацепившего на голову высохшую рысью морду. Андрей и Валентин начали спорить о политике, они изничтожили теории друг друга, но, слава Богу, если и не сделались приятелями, то порешили взаимные претензии удовлетворенными. Но это все потом, потом…

А в тот день, вообрази, милый дневник, мое состояние. Прибегает Степан, кричит: «Стрелялись, окаянные!» – «Где?!» – кричим в голос с мамой. «Там-с, на опушке». А папы и Ивана, как нарочно, нет. Уехали в Базаново по важному делу.

* * *

– Здесь не хватает десяти листов, – пояснил Иван Петрович, переходя к последней странице дневника.

* * *

Мая месяца первого дня 1893 года. Утром – мы уже в Уфе. А это почти за сто верст от усадьбы! Мадемуазель Синичкина (у нее, как и у меня, годичные каникулы по личным обстоятельствам) сказала, что я совсем сошла с ума. Оставив подругу в обществе тетушки и ее двух внучек-гимназисток, я отправилась на извозчике к ломбардному заведению. Хотя я совсем не знаю города, найти его оказалось очень просто.

Не будет большим преувеличением сказать, что все приличные заведения губернской столицы расположены вблизи Верхне-Торговой площади. В нее, как спицы в ступицу колеса, вливаются наиболее значительные улицы: Бекетовская, Большая Успенская, Центральная.

Не без робости я зашла в ломбардную контору на углу Большой Успенской и Центральной. К счастью, там не было никого, кроме конторского работника. Мне не стоило особого труда разговорить молодого человека. После необходимых объяснений я описала ему похищенные из отцовского секретера реликвии, и почти не удивилась, когда узнала, что неделю назад некий господин, “по акценту поляк или австриец”, пытался заложить их, но получил отказ «вследствие ненадлежащего оформления необходимых бумаг».

* * *

– На этом дневник обрывается, – сказал Иван Петрович, откладывая тетрадь в сторону. – Ну а вам как? Понравилось?

– Конечно! Разве такое услышишь на уроках! – воскликнул Митя. От волнения, которое вызвало в нем чтение дневника, он совсем забыл о пергаменте.

Митя увидел, как умоляюще блеснули глаза Аленоны.

– Иван Петрович, я хочу показать вам одну вещь.

С этими словами она протянула учителю свою находку. Иван Петрович несколько раз провел по ней рукой.

– Любопытно. Откуда она у тебя?

Аленона притворилась, что вспоминает.

– В земле нашла, когда в прошлое воскресенье в лес ходила.

Иван Петрович задумчиво поскреб подбородок.

– Пергамент, кажется, настоящий. Два слова, если это слова, а не цифры или математические знаки, написаны арабскими буквами, а одно – с использованием какого-то неизвестного алфавита. Но, скорее всего, мы имеем дело с чьим-то глупым розыгрышем или мистификацией.

– А по-моему, – сказала Аленона, – это карта, на которой Андрей или кто-то из его сообщников указал, где спрятаны похищенные сокровища. Все улики говорят о том, что, когда Катя Кощеева попыталась раскрыть преступников, они сбросили ее в колодец на окраине Тартышева.

Иван Петрович, не выпуская пергамента из рук, поморщился. Его глаза стали холодными, неживыми, как пуговицы на морде плюшевой игрушки:

– Запомни, Забельская: история – это наука, поиск фактов, а не краткий курс по кладоискательству.

Стукнула дверь, и в комнату вошел Константин с чайником.

– Дискуссию устроили? Ну, Петрович это может.

Аленона, воспользовавшись случаем, выложила отцу историю с похищенными реликвиями. Выслушав дочь, Константин похлопал ее по плечу.

– Да ты у меня настоящий Шерлок Холмс.

– Пап, ты мне не веришь?

– Конечно верю.

– Иван Петрович, – пожаловалась Аленона учителю, – скажите ему, что это правда. Вы ведь все это про сокровища не сами сочинили?!

Учитель наморщил лоб.

– Правда. Только на твоем месте я бы не стал спешить с выводами.

– Сокровища? – переспросил Константин и громко рассмеялся. – Я и не знал, что ты у меня такая фантазерка.

– Папа!!

Школьный сторож для виду выругался.

– Петрович, а что, попробуем? – нерешительно, как будто извиняясь, сказал он.

Учитель пожал плечами.

– Записку еще нужно расшифровать. К тому же никакой гарантии, что клад до сих пор существует.

– Посмотрим! – усмехнулся Константин.

Глава XI
Клад

Прошла неделя. Митя целыми днями торчал на улице, но Аленона как в воду канула. И вот на исходе воскресенья он увидел знакомое платьице. Перед глазами Мити запрыгали желтые круги. Он хотел побежать навстречу, но ноги приросли к земле. Аленона шла с полными ведрами. Золотисто-бронзовые на солнце руки, будто крылья, обнимали красное коромысло. Прядь волос сбилась и, показывая краешек светлого уха, лежала на плече.

Поравнявшись с Митей, Аленона сказала:

– Пойдем. – В уголках ее губ мелькнула виноватая улыбка. – Просто не было времени, мачеха работой завалила. Сегодня я сама хотела за тобой сходить.

Обстановка жилища Забельских не отличалась оригинальностью. В углу, под полотенцами, стоял черно-белый «Горизонт». По деревенскому обычаю, его экран почти до половины скрывала кружевная салфетка. Единственным украшением стены являлась лубочная картина. На ней довольно грубо были изображены два лебедя. Все остальное отличалось отсутствием элементарной достоверности и поражало самыми дикими красками.

Иван Петрович и Константин сидели за столом, выпивая за успех предстоящего мероприятия.

– Можешь спрашивать у них что хочешь. Теперь они пьяные, – шепнула Аленона, подталкивая Митю в спину.

Увидев мальчика, Константин воскликнул:

– А, пионер! Ну давай, подсаживайся. Аленона тебе чайку нальет.

Икнув, Константин обратился к Петровичу:

– Чего-то я нить твоих рассуждений упустил. Начни-ка, братец, все сначала.

Учитель, то и дело норовя поддеть носом остатки яичницы, приступил к лекции.

– Итак, я еще раз изучил записку. Я сразу вычленил из нее то, что было написано по-русски: «слово», «М.», «отай», «вежи».

– Что такое «отай» и «вежи»? – спросил Митя.

– В переводе с древнерусского: тайно, башни. После этого я приступил к расшифровке непонятной части текста. Конечно, прежде всего я обратил внимание на kqypfpx. Я подумал: может, это тайнопись? Тут мне пришло на память, что московские писцы, а позже купцы и офени в качестве тайнописи применяли знаки абура, зырянского алфавита Стефана Пермского. Непонятное слово kqypfpx оказалось составленным из названий зырянских букв. Выписав их в столбик, я получил…

Иван Петрович протянул Мите порядком замаслившийся тетрадный листок, на котором было написано следующее:

k – Сий

q – Ан

y – Жой

p – Иэ

f – Нэнё

p – Иэ

x – Вэк

– Понятно?

– Нет.

– А ты лучше приглядись. Читай по первым буквам.

– Сажинив. Похоже на «саженей». Но почему сажинив?

– В «абуре» не было специальных обозначений для букв «е» и «й», поскольку они передавались как «иэ» и «в». Теперь что получается?

– Саженей.

– Что и требовалось доказать! Дальше нашему шифровщику просто надоело выписывать стефановские закорючки, и он перешел на названия букв. Итак, – Иван Петрович ткнул пальцем пониже, – получилось:

СЛОВО М. САЖЕНЕЙ ОТ ۍ١ځ٢ددوۋسسگو ВЕЖИ НА ЗАПАД

Разумеется, я сразу обратил внимание на арабские письмена. Оставалось предположить, что механизм был тот же, что и у зырянских. Ребус был русский, но написан арабской вязью. Я полез в арабско-русский словарь. Прикинул – опять ерунда какая-то выходит. И тут меня осенило. Откуда автор шифра мог знать арабский? От местных мусульман, которые использовали арабские письмена для обозначения звуков своего языка.

Вот что у меня получилось (заметь, что надо читать справа налево):

Арабское начертание

ۍ

١

ځ

٢

د

د

و

ۋ

س

س

گ

و

Звуковое соответствие в языке тюрки

й

о

к

с

в

о

л

й

а

х

и

м

– Михайловской! – воскликнул Митя.

Иван Петрович икнул.

– Правильно соображаешь. Итак, непонятное СЛОВО оказалось названием буквы кириллического алфавита, имеющей, кроме того, цифровое значение 200. Получилось:

ДВЕСТИ М. САЖЕНЕЙ ОТ МИХАЙЛОВСКОЙ ВЕЖИ НА ЗАПАД

– А что это за Михайловская вежа?

Учитель бросил на мальчика высокомерный взгляд.

– Раньше, в XVI–XVII веках, когда жить здесь было опасно из-за постоянных набегов казахов и башкир, возле каждой марийской деревни стояла сторожевая башня, вежа. Конечно, к концу XIX века большинство из них сгорело, а оставшиеся разобрали на дрова. К счастью, хотя фундамент сатурнеевской сохранился, было известно, что она стояла «на высоком холме, напротив усадьбы».

– А почему она тогда называется Михайловской?

Иван Петрович пожал плечами.

– Трудно сказать. Может быть, это какое-то местное название, вроде «козьего брода» или «лисьих нор за кривой березой». Моя задача облегчалась тем, что в округе нет других возвышений. Оставалось только рассчитать расстояние от известного объекта, до того места, где зарыт клад. Здесь, судя по литере М., речь идет о маховой сажени, длина которой равнялась 1,76 метрам. Получается ровно 352 метра.

* * *

Скрип телеги уныло разливался в вечернем воздухе. Иван Петрович держал вожжи, Константин курил, щурясь на яркую полоску заката, Аленона молчала.

Митя не мог поверить в то, что они едут за сокровищами. Накануне ему пришлось употребить всю свою фантазию, чтобы уговорить тетю отпустить его ночевать к Забельским. К счастью, в это время к Альберту и Зое зашел Иван Петрович. Митина версия о том, что они с Аленоной собираются заняться изучением карты звездного неба, получила неожиданное подтверждение.

Проехав через ручей, кладоискатели повернули в сторону усадьбы. Наконец справа потянулся густой лес. Выехав на узкую, как туннель, поляну, Иван Петрович натянул поводья.

– Дальше пойдем пешком.

Константин достал спрятанные под сеном лопаты.

Привязав лошадь к высохшему дереву, Иван Петрович раздал электрические фонарики и первым двинулся по еле заметной тропинке.

Через несколько шагов тропинка закончилась. Кладоискателям пришлось перебираться через сплошной бурелом. Крепкие на вид, но трухлявые сучья разламывались, будто пенопласт. Заросшие сиренево-пенным лишайником ветки неожиданно оказывались крепче железных прутьев. Когда нога проваливалась в узкое пространство между ними, они смыкались наподобие капканов.

Местами стволы упавших деревьев отступали, открывая заросшие мхом поляны. В просветах почерневшей от сумерек листвы проглядывало зелено-индиговое небо с льдинками последних звезд.

Наконец кладоискатели достигли небольшой, заранее очищенной от бурелома полянки.

– Пришли, – сказал Иван Петрович.

* * *

Митя потерял счет времени. Его работа заключалась в том, чтобы откидывать выкопанную землю. Аленона стояла рядом и изредка подменяла его. Треск корней и удары лопат с монотонной периодичностью сменяли друг друга.

В какой-то момент Иван Петрович вылез из ямы и, достав из кармана уже знакомый Мите листок, начал что-то высчитывать.

Последовавший за ним Константин глухо выругался.

– Ты, часом, ничего не напутал, Петрович?

– Я что тебе, почтальон, словами разбрасываться? Вот, можешь сам все проверить.

– Да на хрена ты мне эту бумажку суешь под нос? Думаешь, я соображаю в твоих закорючках?

Когда взрослые решили устроить перекур, Митя обменялся с Аленоной красноречивым взглядом. Девочка только пожала плечами. Ей было тепло в отцовской куртке.

– Хочешь согреться?

Не дожидаясь ответа, Аленона притянула Митю за руку. Мальчик сразу почувствовал силу ее мышц. Кожа на Аленониной ладони оказалась обветренной, непривычно шершавой. От неожиданного толчка Митя потерял равновесие, и его губы невольно соприкоснулись с чем-то мягким, нежным, как край облака.

– Фу, ты меня всю обслюнявил! – прошептала Аленона, отводя выбившееся из-под куртки круглое плечико.

Только тут Митя обратил внимание на то, что короткая летняя ночь закончилась.

Лес пробудился. Нежное пенье соловьев сменилось разнообразным щебетаньем иволог и дроздов. То тут, то там слышался деловитый стук дятлов. Солнце просвечивало через парящие над землей парашюты листьев.

После перекура Иван Петрович и Константин решили сходить проверить лошадь.

Оставшись одни, ребята бесстрашно спрыгнули в вырытую яму.

– Жалко, что здесь ничего нет, – сказала Аленона. – Но все равно было интересно. А тебе?

Митя, увидев несрытый выступ, автоматически поддел его ногой. Кусок подсохшей глины отвалился, обнажив уголок железного ящика.

– Кажется, нашел, – пробормотал он.

Аленона застыла на месте.

– Что вы там… – раздался сверху недовольный голос Ивана Петровича.

* * *

Не прошло пяти минут, как стальной ящик размером не больше коробки из-под стирального порошка был поднят на поверхность.

Очистив крышку, кладоискатели увидели нарисованный на нем дворянский герб. Он был красочный и замысловатый. Два льва держали овальной формы щит, разделенный на шесть частей. Каждая часть, в свою очередь, представляла собой маленький герб.

– Кажись, я где-то видел такой… – сказал Константин. – А, вспомнил, на стене, в кабинете директора, до того как его известкой замазали.

Пока Иван Петрович пытался сбить заржавевший навесной замок, Митя хорошо рассмотрел каждый герб в отдельности. Внутренний овал был разделен на две части. В верхней располагался, по всей видимости, родовой знак Кощеевых: фигура, похожая на перечеркнутую посередине стрелой латинскую букву Z. В нижней – герб Пермской губернии: медведь с Библией на спине. На внешнем овале, по часовой стрелке, были изображены единорог, кузнец, полумесяц с шестиконечными звездами, олень, лук со стрелой и грозящая из облака рука.

Наконец проржавевшие петли замка треснули, как высохший табачный лист. Иван Петрович нетерпеливо откинул крышку.

Сначала Митя ничего не понял. Золотые рубли были уложены рядами, гуртом, в полуистлевших деревянных гнездах. Приглядевшись, можно было различить надпись: ЧИСТАГО ЗОЛОТА 2 ЗОЛОТНИКА 69, 36 ДОЛЕЙ (АГ).

Монеты не хотели разлепляться; только когда Иван Петрович с трудом вынул одну, в глаза ударил ртутно-чеканный блеск пятирублевой монеты «Божией милостью Александра III, императора и самодержца всероссийского» чеканки 1886 года.

Несколько монет оказались неправильной формы, с полуистершимися надписями. Учитель чуть не выронил их.

– Подумать только, златники Владимира! – Ивана Петровича охватил приступ золотой лихорадки. – Видите, на аверсе, то есть лицевой стороне монеты, изображен грудной портрет князя Владимира в шапке с подвесками, увенчанной крестом. Внизу схематично прорисованы согнутые ноги. Правой рукой князь держит крест, левая рука на груди. Над левым плечом показан характерный трезубец, родовой знак Рюриковичей. Вокруг надпись кириллицей: ВЛАДИМИРЪ НА СТОЛЬ (то есть Владимир на престоле). На обратной стороне, реверсе, лик Христа. По кругу надпись: ІСУСЪ ХРИСТОСЪ.

– Петрович, а чего они какие-то маленькие и кривые? – спросил Константин.

Учитель усмехнулся.

– Маленькие, да удаленькие! Знаешь, сколько они стоят? До сегодняшнего дня известно всего 11 найденных златников Владимира. Семь из них хранятся в Эрмитаже, остальные в музеях Украины и в частных коллекциях.

Аленона задумалась.

– Владимира, того самого, из былин?

– Его самого.

– Но… откуда у Кощеевых могли оказаться такие реликвии?

Иван Петрович пожал плечами.

– Возможно, они держали их в качестве фамильных сокровищ. До сих пор ведь мы не знаем ничего о древности их рода. В любом случае, понятно, что они привезли монеты с собой из Центральной России. Первый златник был приобретён Бунге в 1796 году в Киеве у солдата-украинца, который получил его в подарок от матери…

Константин нетерпеливо отмахнулся.

– Ну, будет тут, Петрович, лекцию разводить. Надо к предколхоза ехать.

Эпилог

Прошел месяц. Страсти, вызванные сообщением о находке сокровищ, понемногу улеглись. Точная сумма клада осталась тайной компетентных органов. Как сообщала районная газета «Победа», «все золотые монеты поступили в распоряжение Государственного банка СССР, для того чтобы быть потраченными не на прихоти богатеев, а на реализацию продовольственной программы КПСС». В этой же статье сообщалось о том, что «тракторист колхоза “Заветы Ильича”… и учитель истории Пионерской неполной сельской школы… получили почетные грамоты… кроме того, им было выплачено полагающееся по закону вознаграждение».

Для Мити и Аленоны наступило время славы. Деревенские дети ходили за ними табуном. Особенно донимали Юрка и Денис, которым тоже не терпелось что-нибудь найти. Снежана и даже близняшки Лена и Инна бессовестно набивались в подруги. Старшие, вроде Радия, интересовались подробностями. Только одна Надя делала вид, что ей это все не интересно.

Что касается взрослых, то их разговоры сводились к одной теме: сколько денег Константин и Петрович получат от предколхоза.

Загадка разрешилась к приезду Анны. Председатель колхоза «Заветы Ильича» закончил прокладку асфальтовой дороги до своего дома на окраине Пионера. Константин приобрел почти новенькие «Жигули» и, что прославило его на целый район, бросил пить. Невзирая на протесты Анны, он подарил Мите предмет мечты и гордости всех мальчишек – велосипед «Кама». Аленона тоже не осталась в накладе. Она стала единственной в районе двенадцатилетней обладательницей джинсов. Иван Петрович купил японский видеомагнитофон и заключил договор с руководством сатурнеевского клуба на «демонстрацию зарубежной кинопродукции».

Жизнь других альгинцев изменилась мало. Вера заподозрила Тоню в краже гусей. Макар продолжил расхитительно-трудовую деятельность. После того как не осталось досок, он перешел на жерди и куски шифера. Почтальон Гера написал заметку об инопланетянах и приступил к поискам снежного человека. Больше всех удивил Федор, заказавший гипсовую скульптуру на могилу сына. Она не имела ничего общего с оригиналом и, ко всему прочему, зачем-то была выкрашена в розовый цвет.

* * *

Перед отъездом Мити в Уфу ребята решили еще раз прогуляться. Они не заметили, как оказались в окрестностях усадьбы. Вдруг небо потемнело и хлынул дождь. Аленона стремглав бросилась к копне сена. Митя, стуча сандаликами, побежал за ней.

Внутри копны оказалось сухо и тепло. Вдыхая крепкий, будто старое вино, запах трав, ребята мечтали о том, как проведут следующее лето.

– Папа обещал, что свозит меня на сабантуй в Базаново, – сказала Аленона. – Ты поедешь с нами?

– Поеду.

– Вот это здорово! А потом мы еще можем съездить в Бирск к моей двоюродной сестре.

Митя искренне удивился.

– У тебя есть двоюродная сестра?

– Конечно.

Наконец Аленоне надоело сидеть, она проделала дыру в сене, и Митя увидел, что дождь закончился.

Короткий ливень не наделал грязи, но сбил пыль, омыл растения. Теперь все они сверкали в лучах прорывавшегося через легкие разрывы облаков солнца. Митя никак не мог надышаться напоенным влагой, ветром, ароматами цветов воздухом.

Митя и Аленона пошли по обочине. По краям дорожной насыпи качались розовато-фиолетовые, с шишковидными основаниями цветки бодяга. Оранжево-черные шмели вились над синяком, тычинки которого напоминали широко раскрытые ресницы.

Перейдя через трубу, под которой, весь в зарослях стальника, солодки и белоснежного, как флердоранж, кукушкиного цвета, гремел родник, ребята поднялись к воротам усадьбы.

Лицо Аленоны приняло таинственное выражение.

– Пойдем?

– К ней?

– Ты что, боишься?

Митя демонстративно пожал плечами.

– С чего ты решила?



* * *

Кладбище встретило их торжественной тишиной. Капли с листьев со звоном падали на блестящий мрамор надгробия.

Ребята, притихнув, стояли, думая каждый о своем.

– Ей нужно было быть осторожной! – неожиданно воскликнула Аленона. – Может, тогда бы Андрей ничего не заподозрил.

Тут ее взгляд упал на надгробие приказчика. Скривив от омерзения губы, она пнула его.

– Все из-за тебя! Сообщник, а еще прикидывался добрым!

Митя еле удержал девочку от желания вынести надгробие с кладбища. Аленона страшно обиделась и отошла в сторону. И тут Митю осенило:

– Что если недостающие страницы Катиного дневника сохранились в архиве? Тогда мы сможем выяснить имена ее настоящих убийц!

Гнев Аленоны сразу поутих.

– Точно. Как только я сама до этого не додумалась… Только нас туда никто не пустит. Придется выкрасть дневник.

Митя вытаращил на девочку глаза.

– Как выкрасть?

– Очень просто. Я приеду в Уфу из Бирска на утреннем автобусе, а вечером вернусь обратно.

Хотя фантастичность плана представлялась обоим очевидной, это не помешало им поклясться, что когда-нибудь они обязательно доведут свое расследование до конца.

Потом Митя и Аленона старательно очистили надгробие от налипших на него листьев.

Другие книги скачивайте бесплатно в txt и mp3 формате на prochtu.ru