Александр Викторович Ралот - Как выпить стакан воды - Александр Викторович Ралот
Скачано с сайта prochtu.ru
Как выпить стакан воды.
Пожилая дама в чёрном старомодном, закрытом под самое горло, платье второй час тихо сидела в приёмной Министра иностранных дел Советского Союза. Миловидная стройная секретарь с любопытством рассматривала ордена и медали, украшавшие грудь посетительницы.
Орден Ленина, два других ордена и ещё медали.
Орден Трудового Красного знамени, Орден Ацтекского орла. Это мексиканский орден — секретарь слышала о таком, когда училась в МГИМО. «И ещё Большой крест ордена Святого Олафа, это точно какой-то скандинавский орден, скорое всего Норвежский, — подумала девушка. — Да, бабулечка эта много чего повидала на своём веку, раз смогла собрать такой иконостас. И почему же министр её не принимает. Странно все это».
Мысли секретарши оборвал звонок начальственного телефона.
— Там у тебя в приёмной посетительница сидит, — рокотал в трубку министр. — Сделай так, чтобы она ушла. Я все равно её сегодня не приму. Занят я. Понятно? Давай. Расстарайся. Чему тебя в дипинституте учили, вот и примени свои знания на практике. — В трубке послышались гудки отбоя.
Девушка медленно опустила трубку на рычаг. Помолчала с минуту, потом повернулась к посетительнице.
— Александра Михайловна, к большому сожалению, министр не сможет вас сегодня принять. У него чрезвычайно плотный график. Разве что завтра или лучше послезавтра, я вас запишу, хотите? А сейчас я вызову для вас дежурный автомобиль, он доставит вас домой.
Женщина поднялась, поправила и без того идеальную причёску, затем решительно открыла дверь в кабинет министра.
— Андрей, — обратилась она к министру, пропуская обычные в таких случаях слова приветствия. — Через неделю у меня юбилей. Ты вероятно об этом факте еще не информирован. Однако тебе должно быть известно, что я обитаю в квартире, не дающей возможность принять всех моих друзей и знакомых. Посему, я убедительно прошу тебя незамедлительно дать распоряжение о предоставлении мне на один вечер Дома приёмов, того самого, что на Спиридоновке.
Впервые за многие годы министр не нашёлся, что ответить. Он встал и молча слушал эту решительную даму.
«Парадигма, валькирия. Ей богу валькирия», — подумал он, а вслух произнёс:
— Александра Михайловна, вы не волнуйтесь, пожалуйста. Я один этот вопрос решить не могу, мне надо посоветоваться с товарищами. Искренне надеюсь, что просьба ваша будет удовлетворена.
На его столе зазвонил спасительный телефон. Министр с явным облегчением взял трубку. Наконец-то он имел возможность не смотреть в глаза этой удивительной женщины.
***
В своей автобиографической книге Александра написала: «Маленькая девочка, две косички, голубые глаза. Ей пять лет. Девочка как девочка, но если внимательно вглядеться в её лицо, то замечаешь настойчивость и волю. Девочку зовут Шура Домонтович. Это — я».
В те уже далёкие от нас годы гороскопами особо не увлекались. Сдаётся мне, что обыватели просто не подозревали об их существовании. Родись наша Александра на век позже, по всей вероятности она написала бы в своих дневниках гораздо лаконичней: «Я — Овен! И этим всё сказано».
У маленькой генеральской дочки было практически всё — персональная комната, няня-англичанка, великолепные, а главное, приходящие на дом учителя. Понятное дело, будущее у нашей героини было более чем определённое — блистать на балах, удачно выйти замуж за молодого человека из своего сословия, ухоженные, сытые дети, поездки в загородную усадьбу и, конечно же, на воды, за границу. Однако всем известно, что человек предполагает, а господь располагает. В свои семнадцать лет юная мадмуазель отказала молодому генералу, императорскому адъютанту Тутолмину.
«Мне безразличны его блестящие перспективы. Я выйду замуж за человека, которого полюблю». Ни в тот момент, ни когда-либо после, слова нашей героини не будут расходиться с её делами.
Обаятельная Шурочка, будучи в Грузии, познакомилась с будущим офицером Владимиром Коллонтаем и, не обращая внимания на бурное негодование родителей и прочих родственников, взяла да и вышла за него замуж. Молодой супруг оказался человеком чрезвычайно порядочным и к тому же весьма перспективным, но главное его достоинство заключалось в том, что муж души не чаял в своей спутнице жизни. Казалось бы, живи да радуйся, что ещё требуется для простого женского счастья, но не тут-то было. Закадычная подруга, а по совместительству большевичка Елена Стасова, убедила Александру, что семья и тюрьма — по сути своей одно и то же. И только постоянно занимаясь революционной работой, можно обрести полное и абсолютное счастье. Слушая Елену, Александра решила для себя, что любовь к сыну — простой эгоизм, а любовь к законному супругу, так это вообще непозволительная роскошь и пустая трата времени.
Вернувшись из МИДа домой, Коллонтай облачилась в свой старый, но всё ещё сохраняющий подобие экстравагантности халат, заварила себе чаю и опустилась в потёртое кресло, стоящее у такого же старого письменного стола с резными ножками. Открыла толстую коленкоровую тетрадь с пожелтевшими от времени листами.
«Итак, начнём с того, что семейная жизнь мне совсем опостылела», — начала она перечитывать давным-давно написанные строки.
«Да, да, именно так — опостылела. Муж, ребёнок, обыденные домашние дела, то, к чему стремятся все женщины — не моё. И надо честно себе в этом признаться. Да, мне хочется признания, мне нужно восхищение, но не одного человека, не мужа. Мне хочется признания многих, мне хочется признания масс. А виновата в том моя лучшая подруга Ленка Стасова. Это она показала мне другой мир. Мир борьбы, мир постоянной борьбы и будущих побед. Если бы мы мои любимые родители и любящий супруг часом узнали о том, в какую компанию попала их любимая Шурочка, то, вероятнее всего, у них бы волосы встали дыбом от этого ужаса. Но моя тайна, конечно же, была им не ведома. Даже со сводной сестрой Женей нельзя было посекретничать, мало ли что.
Ленка такая необычная, она уже в полной мере прожженная и циничная революционерка. А я всего лишь её верный курьер. Вожу какие-то посылки, письма, запрещённую литературу разным неизвестным личностям. Как заправский заговорщик использую при передаче пароли и отзывы. Как же все это опасно и романтично.
Мне надо, обязательно надо быть свободной.
Повседневные хозяйственные и домашние заботы заполоняют весь день, из-за этого я не могу больше писать повести и романы. А вечером, когда маленький сын засыпает, я тут же мчусь в соседнюю комнату, чтобы снова взяться за книгу этого удивительного Ленина.
Все. Решено. Я уезжаю. Буду учиться, буду, в конце концов, заниматься тем, что мне нравится.
Совсем скоро наступит новый двадцатый век. И люди изменятся, они не могут не измениться, и я буду им в этом помогать.
Я в Европе, в тихой и ухоженной Швейцарии. Я студентка местного университета.
Выбрала лучшее, что здесь есть. Семинар знаменитого профессора Геркнера. Наконец-то я имею возможность удивительно много читать. И ещё одна маленькая радость. Мои статьи с завидной регулярностью появляются в весьма солидных журналах.
Пишу по большей части о Финляндии — о проектируемых реформах, об экономике, о рабочем движении. Мне говорят, что я стала авторитетным экспертом по этой стране.
Я дружу с европейскими знаменитостями — Розой Люксембург, с Плехановым и его женой.
Там, в далёком Петербурге, скончалась матушка. Ездила на похороны. С супругом не встречалась, а зачем. Прошлого не вернёшь. А семейные скандалы — это удел слабых людей. Да и к тому же сынишка живёт не с ним, а с дедом.
Каутский и Лафарг выразили мне свои соболезнования и тут же предложили написать очередную работу, по моей излюбленной теме — русское рабочее движение в Финляндии.
Моя небольшая брошюра «Финляндия и социализм», надо признаться, имела мало толка. Горячие призывы к финнам принять самое широкое участие в восстании, в свержении царского режима остались не услышанными.
Теперь по прошествии стольких лет, надо признаться, что финнам жилось очень хорошо, спокойно и комфортно под защитой русского монарха. И мои пламенные революционные идеи и воззвания их абсолютно не трогали. Зато мне брошюра с призывом к вооружённому восстанию грозила, в лучшем случае, ссылкой в Сибирь».
На столе рядом с тетрадкой стояла фотография в выцветшей от времени рамке. Женщина нежно взяла её в руки, нежно погладила, затем почему-то положила на стол вниз изображением. Посмотрела куда-то на потолок, после чего вернулась к своему занятию.
«Начало первой Мировой застало меня и сына Мишу в Германии. — Александра Михайловна
читала, едва шевеля губами, время от времени поднося палец ко рту, дабы смочить палец и таким образом перевернуть слежавшийся от времени лист. — Наш совместный отдых этим летом в курортном городке Коль-груб закончился интернированием на основании того, что мы имеем гражданство вражеской страны, следовательно, можем быть потенциальными шпионами. Вместо отдыха в тихом городке с минеральными источниками я и сын оказались в душном переполненном бараке. Будущее не предвещало ничего хорошего. Я переживала не столько за себя, сколько за сына. О том, на что мне пришлось пойти, чтобы решить эту проблему, вспоминать совсем не хочется. Однако уже через два дня меня выпустили с формулировкой «враг царского режима — друг великой Германии». Однако сын Миша все ещё находился в заточении. Опять пришлось пустить в ход известные женские средства и материальные сбережения. Наконец, с большим трудом удалось вызволить Мишу, правда, с предписанием — немедленно покинуть страну.
Легко сказать «покинуть страну». А как это сделать. Поезда в Россию более не ходят, во Францию тоже. До Италии далеко. Решено — будем пробираться в Швецию. Она в этой войне не участвует, там есть друзья, они наверняка помогут. Денег едва хватило на билеты в вагоне третьего класса до морского побережья. Еще небольшое усилие, и мы уже вне войны, мы в Швейцарии. Долги надо отдавать, жить на что-то надо. Я засела за сочинение рукописей и статей. С головой окунулась в революционную работу. Шведские власти до ужаса боялись революционных потрясений. В каждом русском они видели если не террориста, то уж точно политического радикала. Короче, случилось то, что должно было случится. Правда случилось гораздо раньше, чем я предполагала.
За активную антимилитаристскую пропаганду, а именно, за мою статью в известном и популярном журнале, уже в ноябре 1914 меня в очередной раз арестовала теперь уже шведская полиция. Отвезли в крепость в городе Мальмё. А затем не мешкая выслали из страны, не дожидаясь решения суда, на что ушло бы немалое время. Меня выгнали из Швеции по личному указу короля Густава V.
Выгнали навсегда, без права когда-либо ступать на шведскую землю. В очередной раз встала проблема — куда податься. В почти родную Финляндию нельзя, это, скажем так, почти Россия со всеми вытекающими отсюда последствиями.
Друзья помогли добраться до Норвегии. В холодной и дорогой стране с большей силой начала сказываться долгая разлука с Россией и бездеятельность. У меня началась самая что ни на есть настоящая депрессия. Стала писать всем о своём одиночестве и ненужности. Отвечали скупо и мало. В основном утешали. Спасение пришло оттуда, откуда меньше всего ждала.
Меня неожиданно пригласили приехать с лекциями в Соединенные Штаты Америки, к тому же, сам Ленин поручил мне перевести его книгу и, главное, попытаться издать в Штатах. Если бы вы знали, с каким удовольствием я выполнила его задание, да и лекции имели бешеный успех. В это трудно поверить, но я объехала 123 города и в каждом прочитала по лекции, а то и по две. «Коллонтай покорила Америку!» — это заголовки почти всех газет нового света.
В Америке мне удалось устроить сына Мишу через своих знакомых на один из военных заводов. Эта операция позволила освободить его от призыва в действующую армию.
Наконец настал долгожданный момент. В далёкой России царь Николай отрёкся от престола. Ильич сразу же прислал мне письмо с настоятельной просьбой как можно быстрее возвращаться на Родину. Однако к этому письму была приложена шифрованная записка, содержащая более чем деликатное поручение. Надо было через Норвегию доставить в столицу бурлящей России один весьма увесистый чемодан. Предполагаю, что в нем были деньги, которые Ленину выделило Германское правительство на революцию в нашей стране.
А через некоторое время приехал и сам Ленин в том самом пресловутом запломбированном вагоне в окружении ближайших соратников.
Почти сразу меня избрали в исполком Петроградского Совета.
Знакомые сообщили мне о смертельной болезни бывшего мужа. Увы, на его похороны приехать не смогла, печально, но факт, те окаянные дни я была целиком поглощена революционной работой. Да к тому же столичные газеты следили за каждым моим шагом и в один голос называли меня Валькирией Революции. О моих вдохновенных речах на митингах в то время ходили легенды. Где бы я ни появлялась, меня везде встречали восторженными криками.
Зная это, Ильич доверил мне самое трудное, а именно, провести митинг среди матросов, которые совершенно не поддавались большевистской агитации. Нисколько не задумываясь, я отправилась на военные корабли. На одном из них меня встретил председатель Центробалта матрос Павел Дыбенко, богатырь и бородач с ясными молодыми глазами».
Пожилая женщина отложила тетрадь в сторону. С трудом поднявшись с кресла, шаркающей походкой подошла к окну и отодвинула штору. Она посмотрел вниз. Шурша покрышками, внизу двигался нескончаемый поток автомашин.
Мысли вернули её в то далёкое прошлое.
***
«Люди говорили, что мы с Павлом были весьма странной парой. Я вся такая элегантная и аристократка, и он — богатырь, удалой крестьянский сын с грубыми чертами просоленного морским ветром лица и манерами портового грузчика. Наше счастливое «единство и борьба противоположностей» продлились целых шесть лет, но всё проходит, прошла и эта любовь».
Она обратила внимание на парочку влюблённых, прижавшихся друг к другу и не замечающих ничего вокруг.
«Моя идея половой вседозволенности почти сразу же нашла поддержку у моих партийных товарищей. Им, как и мне, были глубоко противны эти мещанские комоды со слониками. Предаваться любви в новой жизни надо так же просто, «как выпить стакан воды», без буржуазных ахов и вздохов. Советские женщины-труженицы не должны тратить время и силы на поиски подходящего трутня для спаривания — они должны быть постоянно заняты делом строительства нового социалистического общества. Однако совсем скоро мой «стакан воды»
засунули куда подальше. По мнению новых партийных идеологов, женщинам надо любить не отдельных мужчин, а всю партию большевиков и, в первую очередь, её пламенных вождей.
Так бесславно закончилась моя работа и на женском фронте. Меня убрали с глаз долой, во внешнеполитическое ведомство».
***
Коллонтай подошла к телефону, сняла с рычага тяжёлую эбонитовую трубку. Дрожащей рукой набрала на диске нужный номер.
— Это я. Сделай милость, не сочти за труд, навести меня грешную, что-то мне сегодня нездоровится.
Рука сильно дрожала. Женщина с трудом положила чёрную телефонную трубку на место и вернулась к заветной тетради.
«В мой кабинет вошла возбуждённая секретарша, в трясущейся руке она держала бланк телефонограммы.
— Александра Михайловна, вас вызывают в ЦИК. — Голос девушки дрожал.
Я подошла и погладила её по волосам.
— Чего ты так разволновалась. Ну подумаешь, первую в мире женщину-министра вызывают в ЦИК. Эка невидаль. Наверное, нашли для меня какое-то другое место работы. Им там виднее, где мне работать.
— Не уходите от нас, — прошептала девушка и разревелась, закрыв лицо руками.
— Может быть, и не уйду. Дадут выговор по партийной линии, и на этом все и закончится.
— За что выговор? — всхлипывая, спросила секретарша.
— Да за что угодно. Одно слово «Народный комиссар государственного призрения». Вот за это и дадут. Да хватит реветь тут. Меня ведь не на голгофу кличут, свидимся ещё. Топай в канцелярию, выпей там чаю с товарками. На вот, возьми кускового cахару, от меня им передай.
В Центральном комитете партии её приняли на удивление радушно.
Сталин встал со своего кресла, поздоровался и протянул ей листок бумаги. «Прошу более никогда не ставить рядом фамилии Колонтай и Дыбенко. Сообщаю, что с момента написания этого прошения между нами нет ничего общего. Прошу также перевести меня на другой участок работы, например, на дальний Восток или за границу».
— Это ты писала, — улыбаясь и посасывая трубку, произнёс он.
— Да, и не отказываюсь ни от одного своего слова, — с вызовом произнесла я.
— Правильно делаешь, что не отказываешься. Большевики никогда не отказываются от своих слов. С Дыбенко мы, конечно, разберёмся, даже не сомневайся, но не сейчас — позже. Давай лучше поговорим о тебе. — Сталин положил трубку в пепельницу и что-то искал в ворохе бумаг. — Мы планировали назначить товарища Коллонтай послом в Канаду, но эти американские прихвостни не приняли Агреман из-за твоей успешной пропагандистской работы на территории США. — Он одобрительно хмыкнул.
Я, было, обрадовалась, что на этом дело и закончится, и никакого нового назначения не последует. Но Первый секретарь ЦК протянул мне через стол бумагу с размашистой подписью.
— Поезжай в Норвегию. Страна, я так полагаю, товарищу Колонтай хорошо известна. У нас с ней нет нормальных дипломатических отношений. Вот ты этот недостаток и устранишь. Нашей молодой республике очень нужны дружественные отношения с северными соседями.
И поехала я на Скандинавский полуостров главой полномочного и торгового представительства СССР в Норвегии. Манто, шляпки, переговоры, верительные грамоты — новая сытная и интересная жизнь. Дело спорилось, без лишней скромности скажу, что у меня проявились большие дипломатические способности.
Через два года я стала первым полномочным послом Советского Союза в королевстве Норвегия и первым в мире Послом — женщиной.
Организовала обоюдно выгодную торговлю, точнее бартер «Рожь — селёдка». Из Советского Союза рожь, из Норвегии селёдка. Торговалась за каждый эре. Чего скрывать, иногда нагло блефовала, утверждала, что англичане предлагают свою рыбу дешевле, да ещё с учётом доставки ее до Архангельска. А что делать, в стране свирепствовал голод. Конечно, нам самим зерна не хватало, но хорошая норвежская рыба была во сто раз нужнее.
Итог моей работы там — Большой крест ордена Святого Олафа.
После трех лет работы полпредом в Норвегии мне предложили перебраться в другую страну. Советский Союз в те годы спешно открывал по всему миру посольства и дипломатические представительства.
Я сама выбрала Мексику. Честно признаться, очень устала после напряженной работы в Норвегии… В годы своей юности я очень много слышала о древней цивилизации ацтеков и развалинах их городов. Мексика — страна любопытная, полная отзвуков древней культуры ацтеков и племени майя, и вся трепещущая порывом в самое прогрессивное будущее. Отношения Советского Союза с Мексикой подвергались в тот период сильнейшему противодействию северного соседа — Соединеных Штатов Америки.
Остро встала необходимость принимать меры к их укреплению, тем более что предыдущий советский полпред почему-то спешно уезжал на Родину.
К своему новому назначению я готовилась тщательно. Из двух чемоданов моего личного багажа один был полностью заполнен литературой об этой стране.
Помнится, в Мексике сообщение о том, что послом туда едет женщина, произвело буквально сенсацию. В местных газетах появились карикатуры, изображавшие посла СССР в кожанке, фуражке со звездой и маузером на боку, журналисты утверждали, что я обязательно буду помогать местным революционерам. Однако полученные мною инструкции предполагали совсем иную работу. «Представитель Советского Союза не должен поддаваться ложным представлениям о нарастающей революции. Задача посла всемерно укреплять дружеские отношения между СССР и Мексикой, не поддаваться ни на какие соблазны революционных авантюр. Повышать влияние нашей великой страны, помогать развитию торговых и культурных связей».
Как сейчас помню. Порт Веракрус. На берегу целая демонстрация с красными флагами, пришел встречать и губернатор штата. Первыми на борт парохода «Лафайет» буквально ворвались корреспонденты газет. Но у дверей моей каюты всех опередил секретарь полпредства Леон Хайкис, который буквально отбил натиск журналистской братвы. Почему-то все считали, что я буду похожа на суфражистку или на престарелую преподавательницу-протестантку. На мне в тот день была элегантная красивая шляпка, короче, перед встречавшими предстала прекрасная женщина в полном расцвете своей жизни.
24 декабря 1926 года я в Национальном дворце вручала верительные грамоты президенту страны Плутарко Кальесу. Черное шелковое платье, строгое. Шляпа и туфли куплены здесь. Белые перчатки — в руке. Звучит музыка. Анфилада зал, масса народа вдоль стен. Согласно древней традиции, вручение грамот происходит публично. В последнем зале — все правительство, дипломаты, журналисты, фотографы. Пока идем через зал, надо сделать три поклона. Волнуюсь. Но я умею владеть собой в такие минуты. Вручаю грамоту. Дальше обычный церемониал: надо сесть на кресло рядом с Кальесом и беседовать без переводчика. Глава мексиканского государства буквально поедает глазами первую в мире женщину-посла.
Понятное дело, что успешная деятельность посла Советского Союза раздражала правящие круги могущественного северного соседа, по-прежнему не признававших тогда нашу страну. Через своих доверенных людей и газеты, издающиеся в Мексике, они пытались отравлять атмосферу советско-мексиканских отношений, однако эти акции большого успеха не имели.
Я старалась уделять как можно больше внимания многочисленной русской диаспоре. Открыла в Мехико клуб советских граждан.
Мексиканцы относились ко мне с большой симпатией. Помню, ко мне в посольство пришла делегация индейцев с просьбой помочь облегчить их тяжелую жизнь.
Признаюсь, пришлось проявить много такта, чтобы объяснить им функции посла другой страны, не позволяющие ей вмешиваться во внутренние дела Мексики.
Высокогорье столицы страны Мехико, разреженный воздух давали о себе знать. Не спасали и поездки в курортную Куэрнаваку. Министр иностранных дел, узнав о моем пошатнувшемся здоровье, предложил сменить Мексику на Уругвай.
Пересилив себя, написала начальству, что отзыв меня в ближайшее время, безусловно, невыгодно для советско-мексиканских отношений. Уверяла, что этот поступок будет истолкован как изменение курса нашей политики по отношению к Мексике. Самое выгодное для нас — это к началу лета заявить, что еду в летний отпуск для лечения».
***
Александра сняла очки. Достала платок и протёрла слезящиеся глаза. Взгляд ненароком скользнул по стеклу старинного комода. Там на бархатной подушечке сверкнул один из самых значимых мексиканских орденов — Ацтекского орла.
Очки вернулись на своё место. Александра Михайловна вновь погрузилась в чтение.
«Я видела, как шведский король Густав просто пожирает меня глазами. Несмотря на его более чем преклонный возраст, похоть в его глазах заставляла меня содрогаться.
— Я так понимаю, вам не первый раз приходится вручать верительные грамоты королевским особам. Как принимал вас мой, ээээээ, скажем так, норвежский коллега? — В глазах монарха заискрились холодные льдинки.
— Ваше высочество, осмелюсь заметить, что норвежский король, прежде всего, джентльмен, и он в первую очередь предложил мне сесть.
Густав V Адольфу смутился, взял меня под локоть и проводил к длинному мягкому дивану, стоящему в дальнем углу зала. Я вертела в руках свиток из верительных грамот, именно в тот момент, когда эти бумаги попадут в руки монарха, я буду считаться официально аккредитованным послом Советского Союза. Шедший за нами советник короля был на голову выше своего хозяина, поэтому, согнувшись, шептал ему на ухо, но так, чтобы его слова слышала и я.
— Не берите у нее грамоты, она в нашей стране персона нон грата, ее надо немедленно выслать с позором. Лично вы сами еще в 1914 году подписали соответствующий вердикт.
Наконец мы дошли до спасительного дивана, и я смогла, наконец, одарить монарха самой обворожительной улыбкой, которая имелась в моем арсенале.
— Не кажется ли вам, госпожа Коллонтай, что дипломатия не совсем женское дело. Насколько я знаю, в шведском языке слово дипломат не имеет женского рода.
— Да и в других европейских языках тоже, — встрял в наш разговор советник и ухмыльнулся.
— Ваше высочество, я на днях посетила музей на острове Юнибакен и видела там ваши знаменитые вышивки крестиком. Уверяю вас, они великолепны. Я думаю, что мы с вами занимаемся делами совсем не свойственными нашим полам.
Мне было доподлинно известно, что Густав очень гордится своим умением вышивать картины на холстах, и я не упустила случая этим фактом воспользоваться.
Как я и ожидала, король пришел в неописуемый восторг и стал расспрашивать меня, какая из его работ понравилась мне больше всего.
Я же в свою очередь крутила в руках верительные грамоты, всем своим видом показывая, что они мне очень мешают. Наконец монарх заметил это, взял из моих рук бумаги и передал их советнику. Таким образом, вручение верительных грамот состоялось, и я теперь могла приступать к исполнению своих обязанностей. На следующий день королевский указ от 1914 года был официально аннулирован.
«Мадам Коллонтай сегодня улыбалась, значит, дела у русских не так плохи», — решали союзные дипломаты, покидая особняк посольства Советского Союза, расположенный на улице Виллагатан. Знали бы они, каких усилий стоила мне эта улыбка.
«Нейтрализовать влияние Германии в Скандинавии, приблизить выход Финляндии из войны», — вот эта фраза была практически в каждой шифровке, поступающей в годы войны из Москвы. Коротко и ясно. А ты, мадам Коллонтай, там уж расстарайся, ты можешь, у тебя получится, за что и ценим.
Здоровья не осталось совсем. В те годы жила практически на таблетках и уколах, хорошо что хоть в нейтральной Швеции с хорошими лекарствами не было никаких проблем.
На днях вызвали в Министерство иностранных дел и вручили официальную ноту, якобы наши подводные лодки потопили их мирный рыболовецкий сейнер и приложили к ноте осколок торпеды с маркировкой на кириллице. Давай, посол, выкручивайся, за что тебе зарплату платят. Отдувайся за наших подводников. А то, что этот мирный кораблик перевозил станки и запчасти для немцев, о том в ноте ни слова.
Вернулась к себе домой, буквально рухнула в кресло.
На столе — большая хрустальная ваза, в которой стоит букет чайных роз.
Союзные дипломаты преподнесли. Вспомнила, у жены крупного финского бизнесмена сегодня юбилей, человек он нужный для нашего дела, весьма полезный. Взяла корзинку цветов, поменяла визитную карточку, отправила с машиной. В моей стране война, нечего тратить деньги из бюджета посольства, лишь бы союзнички на приеме по случаю праздника ничего не заметили.
Незадолго до начала Советско-Финской войны, вскоре после расстрела моего бывшего мужа Павла Дыбенко, меня в срочном порядке вызвали из Стокгольма прямо в кабинет народного комиссара Ежова. Все вопросы касались моих взаимоотношений с Марселем Боре, французским коммунистом. После этих бесед я записала в своем дневнике всего одну фразу — «Жить жутко». Всесильного комиссара уже нет в живых, а ту злосчастную фразу я в своем дневнике аккуратно зачистила. Прекрасно знаю, что слежка за мной продолжается и сейчас, много позже я узнала и номер дела, которое завели на меня — № 338, но к счастью саму эту папку я никогда не видела и в руках не держала.
Не дожидаясь ответа из Москвы, подготовила ответную ноту для Шведского МИДа.
Надо же спасать престиж Советского Союза. С помощью бригадира местной рыболовецкой артели, давшего нужные нам показания о том, что лично видел кресты на крыльях самолетов и на рубке всплывшей подводной лодки, я смогла доказать, что торпедирование сейнера в открытом море, впрочем как и бомбежка шведских городов неопознанными истребителями — дело рук Германии, а не СССР. Письменные показания рыбаков и других жителей приморских поселков, видевших все происходящее своими глазами, безоговорочно свидетельствовали — подлые фашисты используют для этой цели трофейные бомбы и торпеды. Цель этой провокации — как можно быстрее вовлечь Швецию в войну в качестве своего союзника. Оставалось самое серьезное, можно сказать, главное задание в моей жизни — вывести мою дорогую Финляндию из этой ужасной бойни.
Здоровье становилось хуже день ото дня. Таблетки уже не помогали, падала в обморок теперь почти ежедневно. Слежка за мной становилась почти открытой. В посольстве это были молодые «Смершевцы», за его пределами — вездесущие фашистские шпионы. В тот год я дала себе зарок — ни в коем случае не «сдохнуть», пока не выполню задание моего правительства.
Плохо то, что Молотов совсем мне не доверяет, с его точки зрения, я — дама насквозь прозападных, либеральных настроений. Он считает меня совсем необъективной в отношении Швеции, а заодно и Финляндии. Я хорошо запомнила его фразу, которую он бросил на встрече со мной теперь уже в далёком 1939 году, после начала советско-финляндской войны:
— Не беспокойтесь за свою Финляндию, через три дня всё будет кончено.
Время показало, что товарищ нарком тогда крепко ошибся в своих расчётах, скажем так — очень сильно ошибся.
Назло ему я наняла себе водителя — шведа. Шофер Эрнст Вистрём оказался именно таким человеком, какой мне был нужен для полноты престижа. Молчаливый, вышколенный, вежливый, приятной наружности, услужливый, но без назойливости. Он забавно укутывал мои ноги пледом, не произнося ни слова, забирал пакеты с покупками в магазинах и при этом успевал широко распахнуть передо мною двери машины, одним словом, выказывал все нужные знаки уважения начальству. Но самое главное, к нему (пока) нет доступа всем моим многочисленным соглядатаям и надзирателям.
Вопреки мнению Молотова, я никогда не считала себя иностранкой в стране, в которой работала. Послу просто необходимо жить интересами ее народа и народа в стране пребывания. Успех ждет дипломата только в том случае, если он знает эту страну и любит ее.
Некоторое время назад шведская полиция арестовала руководителя стокгольмского отделения «Интуриста» Василия Александровича Сидоренко. Конечно же, наше посольство незамедлительно заявило протест министерству иностранных дел. Я знала, что Сидоренко работал более чем успешно. Сразу от нескольких шведских военных — за немалые деньги, он регулярно получал сведения о боевой технике. Их всех также арестовали. После чего мой подопечный отказался давать какие-либо показания и объявил сухую голодовку. Шведские врачи, с моей подачи, начали подозревать у него серьёзное нервное расстройство.
Мой помощник, отвечающий за этот специфический сектор работы, запросил Москву. И получил жесточайший ответ: «Вы должны действовать сами твердо и решительно, а не просить беспомощно указаний». По моей просьбе он добился разрешения посетить арестованного. Конечно же, напомнил ему, что за таким человеком всегда стоит «великий Советский Союз». Я тоже неоднократно писала об этом деле во всевозможные инстанции. Освобождением Сидоренко занялись основательно. В результате и Шведского посла в Советском Союзе, и военного атташе Швеции объявили персонами нон грата и выслали из нашей страны. На гордых шведов этот демарш, увы, особого впечатления не произвёл.
Сидоренко судили за шпионаж в пользу одной из воюющих стран. Но потом положили в больницу, а, в конце концов, помиловали и отправили в Москву. Больше я о нем никогда не слышала, и его дальнейшая судьба мне неизвестна. Сами понимаете, фамилия Сидоренко — это фамилия для прикрытия, во все времена разведчики, работающие за границей, живут совсем под чужими именами.
В голову приходит еще одна забавная история из тех лет.
В Москву из Стокгольма перевели британского посла сэра Арчибальда Кларк-Керра. Сталин поинтересовался его мнением, не считает ли он, что Швеция вступит в войну на стороне Германии.
«Нет, не считаю, — ответил Кларк-Керр, — думаю, шведы сохранят нейтралитет. Сами же знаете, что ваш посол мадам Коллонтай этого никогда не допустит».
Мне эту беседу передал один верный человек из нашего МИДа, скажу без лишней скромности — было чертовски приятно.
Наконец, настало время для моей самой главной миссии.
Я дала понять руководителям шведского королевства и крупным бизнесменам-финам, имеющим деловые интересы в обоих скандинавских странах, что у Советского Союза нет особого желания превратить Финляндию в «русскую провинцию», но это возможно лишь в том случае, если она выйдет из войны.
Шведские должностные лица всегда живо интересовались судьбой соседей, скажу честно, никому из них не хотелось иметь сухопутную границу с таким могучим соседом как СССР, поэтому они принялись с большим воодушевлением исполнять возложенную на них ответственную миссию. После этого финны уже не могли отказываться от контактов со мной. В скором времени я получила письменное изложение финской позиции относительно возможной договорённости.
Удивительно, но их в первую очередь тревожила судьба маршала Маннергейма: не включат ли его в список военных преступников? Мне отчётливо дали понять что, если это произойдет, шведы не смогут продолжать свои посреднические усилия. Через несколько дней я сообщила, что после консультаций на высшем уровне: этого не произойдет. Сами же знаете из седых веков — русские всегда держат данное ими слово.
МИД меня постоянно торопил, они хотели как можно быстрее вывести Финляндию из войны. И тогда я решила с помощью шведского крупного финансиста и промышленника Маркуса установить неофициальные контакты напрямую с финским правительством.
Чтобы эта встреча состоялась, мне пришлось вспомнить все конспиративные приёмы моей бурной молодости. Шофер швед смог оторваться от слежки, организованной немецкими агентами, ну, а своих обвести вокруг пальца я смогла самостоятельно.
Озабоченный судьбой своих капиталовложений в Финляндии Маркус был полностью на моей стороне. Ему так же очень хотелось, чтобы соседняя страна как можно быстрее вышла из этой ужасной войны.
После разговора со мной он тут же улетел в Хельсинки. Там готовность Советского Союза к диалогу была воспринята вполне серьезно. Из Финляндии незамедлительно командировали государственного советника Юхо Кусти Паасикиви. Мы были с ним хорошо знакомы, еще в 1930-е годы он был посланником Финляндии в Швеции.
Поездку в соседнее государство Паасикиви объяснил чисто личными причинами. Местом встречи мы выбрали маленький курортный городок Сальтшёба-ден, и посол Советского Союза отправилась туда на вынужденное лечение.
Боясь лишних ушей, мы беседовали всего полчаса. Я передала финну условия перемирия, не забыв добавить, что только пока они такие вот мягкие. Будет тянуть время, условия будут весьма ужесточены.
Так уж само собой получилось, что в эти самые дни Хельсинки трижды бомбила советская авиация. Военный эффект авианалетов был незначительным — в отличие от психологического. Им на практике дали понять, что дальше будет хуже. Тем временем Советские войска уже наступали по всему фронту.
Фашисты повсюду терпели поражение. Будущее Финляндии рисовалось ее жителям во всё менее радужных тонах.
Шведское правительство, не без основания, боялось полного краха Финляндии, и МИД этой страны стал со своей стороны сильнее давить на Хельсинки, скажем так, не без некоторого влияния с моей стороны. И наконец, всё тот же Юхо Кусти Паасикиви и отставной генерал-лейтенант Оскар Энкель, бывший начальник Генштаба, приехали в Москву.
Спорили и торговались несколько дней. Советское правительство оставалось непреклонным: Финляндия разрывает отношения с Германией, интернирует части вермахта, находящиеся на ее территории, возмещает ущерб, нанесённый Советскому Союзу, и передаёт ему богатый природными ресурсами район Петсамо.
Еще до подписания мирного договора в нашем Генштабе решили отбросить финские войска к границам 1940 года. И уже тогда подписывать соглашение.
Войска Карельского фронта выбили финнов с занятой ими территории.
В Петрозаводск ворвались морские пехотинцы, десант высадила Онежская военная флотилия. Но каждый метр давался с боем. Всем было понятно, что сокрушение финской обороны потребует слишком больших усилий и большой крови.
Для меня это были самые тяжёлые недели и месяцы во всей моей жизни. Я получила во время переговоров паралич левой ноги и руки, но продолжала работать. Лишь после завершения всей этой советско-финской эпопеи окончательно слегла от истощения и воспаления лёгких. Известие о смерти в боях за нашу Родину моего сына Миши добило моё здоровье окончательно.
В марте 1945 года Министр иностранных дел сообщил мне телеграммой, что за послом Советского Союза прилетит специальный самолет, редкий, скажу я, случай по тем временам. Во Внуково отставного посла, то есть меня, встретил внук Владимир и карета «Скорой помощи».
— Кто тут больной, — спросил врач, поднявшись на борт самолета.
Я, собрав все свои силы, смогла превозмочь чудовищную боль и самостоятельно подняться с кресла.
— Больных здесь не наблюдается, — ответила я и опустилась на руки внука.
Группа финских политиков выдвинула мою кандидатуру на Нобелевскую премию мира в 1946 году. Премию, конечно, мне не присудили, но сам этот факт такой оценки моего труда в те годы имел для меня очень большое значение.
Мне выделили небольшую квартирку по линии МИДа, вся мебель в ней была казённая и снабжённая инвентарными номерами. Именно здесь я и проводила все отпущенное мне всевышним время. Круг друзей и знакомых как-то сам собой сократился до предела. Почти полностью прекратилась дружеская переписка, которая в былые годы доставляла мне истинное удовольствие. Писать было практически некому, кто расстрелян, кто погиб на фронте, кто мается в лагерях как враг народа. Возникли проблемы и с назначением «товарищу полномочному послу» партийной пенсии — оказалось, что моих дипломатических заслуг явно для этого недостаточно, а свой партийный стаж с 1915 года доказать не могла, все партийные документы того времени почему-то оказались утерянными. Конечно, я написала об этом из ряда вон выходящем факте лично товарищу Сталину и чиновникам рангом пониже, но письма, без исключения, так и оставались без ответа».
Александра Михайловна Коллонтай умерла от сильнейшего сердечного приступа, не дожив пяти дней до своего 80-летия, которое собиралась пышно отметить в известном московском особняке на улице Алексея Толстого. Никого из мужчин, кого она любила или кто любил её, уже не осталось в живых. Все они были значительно моложе её, но ни к кому из них судьба не была столь благосклонна…
О её смерти написали все крупнейшие газеты мира, в Советском Союзе скромный некролог был помещён в «непартийных» «Известиях». На гражданской панихиде, происходившей в тесном конференц-зале Министерства иностранных дел, вдруг почему-то вспомнили, что она была первой в мире женщиной-министром и единственной в мире женщиной-послом.
Похоронили её на правительственном Новодевичьем кладбище, на «аллее дипломатов» — рядом с Литвиновым и Чичериным.
Другие книги скачивайте бесплатно в txt и mp3 формате на prochtu.ru