Ею Веер Лисий - Новеллы о Санчо - Ею Веер Лисий
Скачано с сайта prochtu.ru
Сборник новелл.
САНЧО
Случай свёл нас.
Давным-давно, отмечая на дому "День варенья", за столом я вдруг узрел странного ухмыляющегося персонажа, непрошеного гостя. Как потом выяснилось, от одного нашего общего знакомого, хохотуна и тусовщика, Санчо разузнал, что там-то и там-то намечается вечеринка - и значит, можно будет оторваться "по полной", а заодно на халяву попить и поесть. В то время у Санчо были сильные трудности с деньгами и едой, поэтому он даже не напросился, не просочился, а просто прибыл. "Сел на хвоста". В общем, репей.
Санчо ко мне быстро и крепко привязался, искренне, преданно, по-собачьи, буквально прилип, что меня поначалу даже насторожило, и я, совершеннейший натурал, спрашивал себя - уж не скрытый ли Санчо гей (при всей его внешней мужиковатости)? Но со временем мои страхи прошли, более того, я узрел в Санчо массу достоинств. Встречаются, знаете ли, такие люди, которые только и умеют, что вопить, грубить, говорить пошлости, гримасничать, источать несвежие ароматы, но вот они наконец убрались вон, и ты остаёшься один, расслабленный и счастливый... а между тем ощущаешь нехватку чего-то важного, чего словами не передать. В общем, у нас получилась странная дружба с примесью даже какого-то шефства с санчевской стороны.
Итак, Санчо ведёт здоровый образ жизни (не пьёт и не курит). Далее, он настоящий трудоголик - тянет лямку одновременно в трёх местах. Бахвалится, как это, чёрт возьми, удобно: собирая с машины по сотне за ночь - сразу, к утру! - поиметь на кармане "штуку" ("Заметь - кроме зарплаты!"). В другом месте он охранник по трудовой. А ещё он учительствует в колледже на полставки: режется с мальчишками в волейбол, а девочек с порочным удовольствием страхует на брусьях и на бревне.
Раз побывал я на его занятиях. Первые десять минут санчевской "пары" ушло на наведение дисциплины. Таким вот приблизительно образом...
"Почему гул гуляет по залу?! Надоело сидеть? Все встали. Так: клювики закрыли, бандерлоги! Рты зашили! Раз! Два! Я не умею работать в борделе!"
"Может, в бардаке?..." - пытаются поправить Санчо робкие голоса.
"Нет, именно - в борделе! А если есть здесь такие, кто умеет и хочет работать в борделе, то... это мы потом обсудим. Так, Никитина, голуба, солнце моё, а ну, топай сюда. Да быстрее же! Шевелим копытами! Что случилось - почему опять в джинсах? Кто мне обещал при всех, что в "следующий раз обязательно буду в форме"? Жду ответа..."
"У меня сегодня "красная дата"!"
"Оп-па! Так надо ж было переодеться и, отведя меня в сторону, шёпотом - шёпотом! - об этом заявить. И ты бы преспокойно просидела всю "пару" на скамеечке, а так ты будешь, конечно, сидеть на скамеечке, но! - автоматом у тебя пойдёт что? Правильно, три балла!"
"Но, Александр Андреевич..."
"А разве это несправедливо? Разве я всех не предупреждал? Закон суров, но это - что? - ...правильно! У кого тут ещё "красная дата"? Полозкова, у тебя тоже сегодня "красная дата"?
"Нет, - бубнит Полозкова. - Я форму просто ещё не купила. Знаете, как сейчас дорого всё?"
"Да это я понимаю. Ну так бери пример с подруги своей. Вот смотри: стоит спокойно в мужских расписных трусах до колена, и я же не возражаю и, заметь, никаких претензий к ней не имею. Как они называются-то? О! - бермуды! Наверняка, у папы стибрила, правильно, Широкова? Признайся. Ведь так оновсё и было, да? Так, да? Ну вот, Полозкова, и ты своего папу раздень. Сними с папы трусы! Сними с него трусы, пока он спит, он и не заметит - вот и экономия тебе! А что у тебя, Макаров, стряслось? Тоже, скажешь, "красная дата?"
"Нет!"
"А какая? Какая у тебя сегодня "дата", Макаров, отчего ты в джинсах пришёл? Может, "жёлтая" у тебя "дата"? Или, скажем, "коричневая"? Нет, ты скажи.
"Александр Андреевич, я за-абы-ыл..." - воет багровый уже Макаров.
"Забыл... Ага. То есть не "обдателся", а просто "забыл"? На скамеечку, Макаров. Три "автоматом" - и с тебя ещё пересдача!"
"Александр Андреевич..."
"...и язык в одно место за-су-нул!"
Собственно урок прошёл также весело и бодро, то и дело прерываясь пояснениями учителя.
"Девочки, я вижу, вы тут все стараетесь при отжимании пятую точку отклячить резко вверх и, заодно, опуститься на колени. Где-то и как-то я вас понимаю: так вам физически легче, да и мальчикам ваша такая позиция больше радует глаз, и вы в ней, я вас уверяю, ещё настоитесь, но не здесь и не сейчас! Это эстетично? - да! Это эротично? - да! Но запомните, - вещал Санчо, вальяжно передвигаясь по блестящему мытому залу, отчаянно жестикулируя левой рукой (поскольку был левшой), и как бы между делом почёсывая брюшцо правой, - это не-пра-виль-но! При отжимании туловище и ноги должны находиться на одной прямой!"
В прошлом будто бы воевал, голодал, вшей на блок-постах кормил, был дважды контужен, один раз замёрз почти насмерть (его, без сознания, выкапывали из-под снега, потом долго растирали и, когда очухался, заставили залпом ахнуть кружку спиртяги - после этого случая он не выносит водочного запаха, потому-то, объясняет, до сих пор и не спился). Да, между прочим, когда-то на Кавказе лично застрелил двух человек, чеченских подростков (по-честному - в бою!) - и я, слушая Санчо, во всё это совершенно верю.
Лицо у Санчо обыкновенное, русское, крестьянского узкоглазого пошиба, небрежно выбритое, в меру растревоженное морщинами и бородавками, одновременно и облагороженное скабрёзной улыбкой потёртого в несчастьях человека. Везде, где он появляется, он привносит тот особый суетный хаос, который спустя недолгое время чудесным образом превращается в систему. Движения его неловки, но выверены. Ни уныния, ни стеснения, как человек, с детства привыкший к коммунальному быту, Санчо не знает. По-своему остроумен, и лишь в обществе, когда старается напустить на себя вид серьёзного человека, предстаёт совершеннейшим идиотом. Одет по-боевому: кроссовки, синие треники в белых лампасах, куртка камуфляжной ткани, стиляжный английский рюкзак, зимой на подбитую сединой голову натянута вязаная шапочка-гондонка (его выраженьице) несвежего тучного цвета. Летом стрижётся налысо - чтобы "кожа дышала". За границей не бывал. Симпатизирует коммунистам.
Как всякий простак, он старательно напускает на себя вид хитреца: один глаз щурит, второй топырит и смотрит им на собеседника выдерживая паузу - мол, вижу я тебя насквозь. Рассуждает преимущественно о женщинах, коих в его жизни было великое множество. Лелеет мечту о Маше Шараповой. Не столько о теннисистке, сколько о рослой блондинке крепкой комплекции, которая, помимо очень возможной дородности и здоровых детей, способна будет также и материально обеспечить его, мужа, до самых последних его дней.
Пока же он обходится случайными романами и одной старой зазнобой, имени которой не называет, даже фотографии никогда не показывает, зато часто общается с ней телефонным способом. "Ну не дури! Не дури! Сама же знаешь, как я к тебе отношусь... " - бубнит он, немного заикаясь. После всякого звонка к ней настроение его гарантированно портится. "Опять поцапались. Характер такой, что жить с ней под одной крышей - ну просто нереально! Разбежались бы на второй день. Она ж Скорпион! Себя мучает и меня. Теперь вот твердит, что она отдала мне свою молодость, а я не оправдал её ожиданий! Интересно: а я ей старость, что ли, отдал? С роднёй своей не знакомит - мол, стыдно ей важным людям такого плебса, как я, представлять! То есть спать со мной ей не стыдно, а вот приводить в общество своё, аристократическое - стыдно! И как ишака меня использовать по субботам, когда на рынок идёт всякой снеди на неделю закупать - тоже не стыдно! Я, понимаешь, весь в поту, мышцы ломит, язык - на плечо. А потому что - полный рюкзак, да ещё в каждой руке по сумке; а она ходит не спеша, не унимается: пальчикам туда-сюда тыкает - это ещё не взяла, то ещё не взяла. И такая, прям, из себя королева, что корона у ней корнями в мозг проросла - не сдерёшь! Честно: давно бы бросил её, заразу, да, видно, привык. Зацепила она меня волосами своими рыжими. Это я потом сообразил, что крашеная она тогда была. Да... Так и гощу у неё с тех пор раз в неделю. Э-хе-хех... Уж двадцать лет как."
Из сонмища санчевских строго материальных мечтаний выделилось одно большое, эфемерное, сладкое, расцвеченное мыльными бликами - об отдельной квартире, которую он когда-то возможно получит от города в обмен на комнату после сноса в районе всего старого жилья. Вопрос больной, запутанный, упирающийся в интерес загадочного инвестора. Ещё одно, о машине, кажется ему вполне исполнимым, потому и не представляется таким уж сладостным. Он уж и права получил, и денег скопил, и авто почти что выбрал, да вот всё думает.
Я интроверт (как всякий художник), он экстраверт. Я его понимаю, он меня - нет.
САНЧО И "МАРК"
1.
Давно и напрасно Санчо зазывал меня на барахолку.
"Марк? Какой такой Марк? - отмахивался я от его жужжаний. - Евангелист?"
Санчо пояснял.
"Это не человек, чудак. Это рынок такой. Волшебный! Буквально за копейки можно отхватить очень приличные вещи. Но можно, конечно, и прогореть - что поделаешь: пятьдесят на пятьдесят. Но! - в результате всегда выгадываешь. Едем - не пожалеешь! Только там ты почувствуешь настоящую силу российского рубля!"
"А что? - может, взбодрюсь..." - думалось мне, меланхолику по природе, и однажды, после очередных санчевских распинаний я согласился стать его посильным спутником.
Выйдя на перрон (не стану распространяться о том, как мы добирались - концы Москвы долгие), Санчо обозрел окрестности одновременно рукой и очами, вскричал, указывая на трусящих с челночными сумками продавцов: "Вот они, "марковцы" - офицерский полк!" - побил ляжки, как бывает, бьёт себя спортсмен перед стартом, вздрогнул, рванул, понёсся вперёд, перепрыгивая лужи большими скачками, и за секунды внедрился в толпу. Ну а мне ничего не оставалось, как поспешить за ним, дабы не терять его из виду.
Очевидно, Санчо в этом мире был завсегдатаем: знал все ходы и выходы, "водил жалом", "нюхал" (его словечки) в поисках ценностей, а найдя таковые отчаянно торговался - в этом деле он поднаторел.
"Эй, мужик, почём?.." - вопрошает он у продавца, теребя перчатки - вытертые до дыр, грязные, с остатками когда-то белого изнутри меха. Тот чешет пегую бороду, с минуту глядит на Санчо с прищуром и выдаёт цифру немыслимую: "Триста." "Даю сто и беру не глядя!" "Бери за двести." "Сто - и не глядя!" - продвигает Санчо свою цену с напускной развязностью. "Ладно, - кряхтит продавец, опуская глаза, дабы возможный покупатель не приметил в них блеска отчаянной радости, - бери за сто пятьдесят." "Сто и не глядя! Думай, мужик, думай! Реальные деньги - сотняра. Будет твоя - ну!?" "Уговорил - чтоб тебя! - бери за сто тридцать." "Эх, мужик... Ты хорошо подумал? А счастье было так близко, так возможно..." (разворачивается и...) "Погоди! Да погоди же ты, дядя! - несётся в спину уходящего Санчо. - Чёрт с тобой, твой товар, бери за сто!" "А вот и не возьму! - доносится до продавца затухающий баритон. - Вот принципиально теперь не возьму!"
Мимоходом интересуется у пьяной старухи, раскинувшей на газетах разные разности, что отыскала она за неделю на помойках: "Почём трусняк, красавица? По десять? Это кстати! Бэ-у? Нормально... - но, приложив на себя, голосит разочарованно. - Оп-па! Вот чуть не попал! Что же ты сразу-то не сказала, что они женские? За трояк отдашь?"
"Накинул бы пару рубликов..."
"Да зачем тебе деньги, мать? Ты на себя посмотри: жизни-то в тебе осталось на три дня и две ночи, а всё копейку выгадываешь. Чудная ты, ей Богу! За так отдай - не жмотничай! Деньги - они молодым нужнее."
"Тьфу на тебя! Иди, иди отсюда, чёрт седой!"
"Подожди, подожди! Значит, за пять, да? Договорились - за пять?"
"Да, да - давай за пять, ладно уж..."
"А померить-то дашь, мать?"
"Меряй! Только - ты, что ж, штаны сымать тут будешь?"
"Не... Я их на джинсы натяну - посмотрю: мой размер - нет. Только и всего."
"Ладно."
Санчо выбирает трусы побольше, вступает в них одной ногой, второй, пытается натянуть, но они застревают у него в районе ляжек, и дальше вверх никак не идут...
"Ах ты ж чёрт! Хорошо, что померил! Вишь, мать, что происходит - не натягиваются!" - бубнит Санчо, чем приводит старуху в полный восторг.
"Ты, касатик, штанцы всё ж сыми - без штанцов тебе они точно впору придутся!"
"Подумаю над твоим предложением. Но пока сомневаюсь чегой-то... А есть такие, чтоб растягивались?"
"А как же - вот!"
"Ага... Ну-тка-с, сейчас поглядим, как эти сядут... Не, мать, вишь - на коленях застряли. Ни пру, ни ну, ни кукареку! Что делать-то теперь? Так и ходить?"
"А-ха-ха! Так и ходи!" - кричит старуха, заливаясь хохотом.
Пока Санчо болтал со старухой, я выбрал место посуше, вскарабкавшись на какую-то кочку или бугорок, откуда весь санчевский торг простирался как на ладони, и там, перетаптываясь, с ужасом наблюдал, как вокруг нас собиралась публика, и я, Санчо и старуха очень скоро оказались в центре манежа импровизированного цирка.
Весь этот спор Санчо со старухой, на мой взгляд, был зрелищем больше не смешным, а унизительным. Причём не для Санчо, которому было очевидно наплевать, за кого его принимает публика, а для меня. Кто-то из публики с величайшим удивлением лицезрел представление, кто-то негодующе качал головой и крутил пальцем у виска, но по большей части люди смеялись! В пару минут я стал пунцовым от стыда, напрасно ожидая, что с минуты на минуту весь этот ужас прекратится, Санчо бросит свой позорный торг, и мы уйдём... Но Санчо и не думал отступать.
"Ещё мать. Подай-ка вон те. Думаю, подойдут. Плевать, что женские, плевать, что грязные. Если что - отстираю. Пральна? Главное - чтоб налезли... Не, опять только до половины. Ну что за день-то за такой сегодня, а? Всё не то и не так!"
"Посмотрите на этих двух клоунов!" - раздался женский голос из толпы.
"Не клоунов, а идиотов!"
"Э-э... Я не с ним! Не с ним!"
Лучше бы промолчал! Санчо, уловив моё блеяние, мгновенно встрепенулся, и не снимая натянутых до середины ляжек женских трусов, на полусогнутых обратился к публике:
"Люди! Посмотрите, люди - он отказывается от меня! Он, - простирая руки в мою сторону, - отказывается от меня!"
"Я не с ним! Я не с ним!!!" - кричу я в совершенном ошеломлении.
"Вы видите, люди?! Вы слышите это?! И это мой друг! Он называл меня своим другом, люди! Мы вместе прибыли сюда в поисках сокровищ "Марка". И что же? Три раза ещё не пропел петух, а он уже дважды отказался от меня! От меня! - раздолевается Санчо, стуча кулаками в грудину. - Люди, не проходите мимо - смотрите все на эту трагедию моей жизни!!!"
"Эй, касатик! - теребит Санчо старуха, которой его представление, похоже, поднадоело. - Ну так ты берёшь, аль как?"
"Так... - оборачивается к ней Санчо, тут же "забыв" и о публике и обо мне. - Так, значит. Беру оптом. Всё. Всё, но по три. Ну?"
"Нет! Ты что ж - по три возьмёшь, а по десять продавать здесь станешь?"
"Да! Конечно! Как ты угадала?! Да! Я такой! Я оптовик!"
"Нет! По пять - бери, пожалуйста. А по три - не отдам!"
"Будешь жалеть."
"Нет!"
"По глазам вижу, что будешь!"
"Нет!"
"Пошли! - бросил он мне, поправил рюкзак, и почти бегом помчался от старухи.
"Бери по три, касатик..." - понеслось ему вслед.
"Санчо, ты слышал? Она готова отдать по три."
"Пошли, пошли - не останавливаемся!"
"Нет, ну как же так? - ты так долго с ней препирался... Срамил себя и меня. Я не понимаю. Зачем?"
"Да я прикалывался просто! Пошли."
"Как - прикалывался? Это же... позорище!"
"Какое позорище? Ты что, очумел!? Марк - единственное место на Земле, где я могу отдохнуть, оторвавшись по полной! А он - "позорище"! Всё эти бабки - тупые кретинки, я просто ржу над ними!"
"А по мне, так всё обстоит с точностью до наоборот - все вокруг ржут над нами!" - воскликнул я довольно ядовито.
"Так. Вот этих слов я, считай, не слышал. И вообще, меньше слов - больше дела! Все разговоры - потом! А пока - не спи! Алес! Лос, лос! Води жалом, води жалом!"
Ещё несколько раз он останавливается, торгуется, смеётся, насмеявшись, растворяется в толпе, чтобы минуты две спустя на новом месте завести новый диалог.
"Во сколько шумовку ценишь, мать? - Пятнадцать. - А так? (показывает пятерню, глумливо улыбаясь) - Ты что, бандит, обалдел!? (хватается за сердце) - Ладно, мать, шучу я - настроение хорошее!" И тут же обращается к её товарке: "Почём шуба? - Пятьсот. - Двести! - Да что ж ты сразу цену втрое сбиваешь? - Так это ж барахолка - всё за копейки должно идти... А не хочешь - как хочешь. - Да бери за двести. - Да вот не возьму!"
Некоторые продавцы сразу признавали в Санчо "их" покупателя. Шарф шерстяной алого цвета отдавали за десятку. "За пять, только за пять! - горячится Санчо. - Я тебе, что, лох педальный? Отчего он красный такой? Может, от крови? Может, ты его с трупа сняла - я ж не знаю. Да ты не стесняйся, мать - ты признайся, я ж никому не скажу, я хороший. Ну что - с криминала, да? Смотреть в глаза! То есть "нет"? Гарантируешь? Дай-ка взглянуть ещё раз - нет ли там дырок от пуль... Или он ножа прорезов... А, то есть их и не было? А теперь ты меня послушай. Понятно, что ты будешь так говорить и трясти ушами: типа, "криминала нет", "не волнуйся, касатик" - потому что тебе это выгодно, но я-то не знаю... И проверить не могу. А на самом деле - что? Заштопала, да? И я теперь, чтобы его надеть, мать, я через себя переступить должен. А мне это эмоционально больно. Поэтому - что? - только за пять! За пять переступлю! Через себя. Ну - согласна? По глазам вижу, что согласна. Договорились?" И ему уступали. "Вот, наш человек! Вот, отсчитываю все пять рублей тебе по рублю! Полновесных! Без обмана! Я ж покупатель честный! Держи, мать! - заработала!"
А как приятно - в самом деле - присесть возле развала и, сбросив наплечный груз на землю, с толком порасспросить продавца о достоинствах и недостатках понравившейся вещицы, поудивляться, порассуждать о нелёгкой судьбе человеческой, не преминув сообщить, что сам-то уж давно не веришь словам и потребовать гарантии, что вещь "рабочая", которую, впрочем, любой продавец тебе с радостью тут же и даёт. Поохать, повздыхать, сбить цену вдвое, втрое, и уж было полезть за деньгами, уже пошуршать заветными купюрами... Но тут вдруг словно бес какой Санчо останавливал. Он мотал головой и резал решительное: "Нет!" И уходил, бормоча: "Ты подумай, братан, а я тут похожу пока. Я ведь готов купить-то - деньги жгут ляжку, но... Сам понимаешь - дорого."
2.
- Привет, красавица!
- Какие люди!
- Чего-то я Виталика не вижу...
- Да здесь он. За пивом побежал. И пропал. Полчаса нет. Вот его товар весь. Сторожу. А я, что, обязана? Придёт - убью!
- Так... Посмотрим, посмотрим... Это что? Ага... Ладно, беру. Почём продаёт - как всегда, по двадцать?
- Ну да, вроде...
- Эмпееге четыре... Нормально, на компе пойдёт. Эротика, значит... Удачно, удачно. Беру все пять. Держи сто. Кстати, поздравь с Днём учителя. Похож я на учителя?
- Да не в жизть! Я бы тебя, такого озабоченного, к детям не подпускала!
- А я всёж-таки учитель. Веришь?
- А я похожа на мать четверых детей?
- С такими стройными ногами, мадам? Конечно!
- Вот! А у меня, между прочим, старшему - восемнадцать. Лоб под метр девяносто! А ещё я скоро бабушкой стану.
- Это дочка, что ль, постаралась?
- Она.
- Не понял. Дочка-то твоя и в позапрошлом году брюхатая ходила...
- Не... Не-не... Тот умер.
- А-а-а. Ну ладно, пойду я, значит. Придёт Виталик - привет передавай! Я на него надеюсь!
То тут, то там глаз натыкается на картонки со значками, вузовскими ромбиками, поддельными наградами. Горы потрёпанных чемоданов застыли в ожидании "киношников". А вот вам погоны, амуниция, берцы, камуфляж. Всё новенькое, только со склада. Зубная паста, шампунь, кремы... Да, добро, конечно, просроченное, "левое" - никто не спорит - зато по бросовым ценам. Одеколон не хотите? А китайские носки по десятке за пару?
Санчо перемещается по "Марку" зигзагами; там замирает, тут еле плетётся, то вдруг ускоряется, несётся, разбрасывая ноги - только поспевай! - я за ним, а вдогонку крики:
"Вон пошустрили перекупщики. Сволочь спекулянтная! Постоянно тут ошиваются!" Но продавцы ошибались - Санчо ничего не перепродавал, просто получал удовольствие от торга.
"Я тут король! У кого деньги, тот и король!" - приговаривал он.
"Почём золотые приборы, мадам?" "По двадцать, касатик." "За все?" "За штуку." "А по десять?" "По двадцать. По десять не отдам." "Жаль, могли бы договорится. По десять бы я взял. Они и вправду золотые?" "Что ты! - нержавейка с напылением." "Но напыление-то хоть золотое?" "Навряд ли. Латунь, наверное, какая-нибудь." Санчо прилаживает очки на нос и после тщательного осмотра вилок-ложек бормочет как бы про себя: "Ну! Вот видите - ещё и не золотые, а вы цену подымаете! Побойтесь Бога! В общем так, подруга: я пока тут похожу, а ты подумай..." "Да чего тут думать - ни копейки не уступлю!" "Подумай-подумай. Нормальную же цену предлагаю."
Он делает пируэты, кружит по хоженым местам. Вот он вовсю торгуется с молодухой: "Хозяюшка, какие двести пятьдесят?! Да и за что!? За стеклянную заварочную чашку!? Откуда на "Марке" такие бешеные цены - не могу понять? Скиньте! Скиньте хотя бы пятьдесят. Умоляю: скиньте полтинник, девушка! Скиньте полтинник - и я ваш! Женюсь! На неделе! Ну!?" В ответ на ошарашенное "Нет!" понуро разводит руками. "Увы! - опять облом! А я-то размечтался..."
Торчать рядом с раздухарившимся приятелем было до крайности стеснительно, но, всерьёз испугавшись, что, потеряв его в сутолоке, останусь безо всякой, хотя б и моральной поддержки, и тогда не иначе как буду побит, оплёван, замаран грязью, пырнут ножом, заражён болезнями и прочее, я вынужден был идти ему след в след.
А Санчо тем временем снова пристаёт к бабе с вилками-ложками: "Ну как, подруга, надумала? Я ведь покупатель оптовый - возьму всё, не глядя, но по десять. Шестьдесят за всё. Согласна? По глазам вижу, что согласна! Не тряси ушами! Ну?!" "Да какие шестьдесят - там же семь предметов." Как - семь?" " Считай (я тебя обманывать не буду): две большие ложки, две маленькие, и три вилки." "Три, да? Ну ладно, уговорила - на тебе семьдесят. Вот - теперь я, словно граф какой, золотыми приборами кушать буду! О, до чего докатился!"
Санчо хохочет, хлопает подвернувшегося зеваку по плечу и кидается в людскую гущу ...
МАРКИЗИАНЦЫ
Санчо хохочет, хлопает подвернувшегося зеваку по плечу и кидается в людскую гущу, откуда спустя несколько минут ласкающим слух возгласом: "Молодой человек! Не проходите мимо - купите книжки!" - вытягивает его старик-книгопродавец.
- Что за книжки? - приятно удивлённый обращением старика интересуется Санчо.
- Классика. Все в хорошем состоянии. Вот: Достоевский, Платонов, Толстой...
Санчо киснет на глазах, но всё же берёт одну книжку и открывает её на середине.
- Чем больше я сталкиваюсь с этими гениями литературными, - заявляет он тоном возмущённого юноши, с некоторым даже дрожанием в голосе, - с этой богемой извращенческой, тем больше я их ненавижу. Вот спросить бы их: о чём они пекутся, к чему меня призывают? Что хорошего я из их творений чернушных почерпну? Один мне объясняет, как старушек топором рубить, да с пристрастием, с подробностями (что это - учебник для душегубов?), другой - во! - варёную колбасу на гробе жены режет. Другого места не нашёл где порезать? Проголодался, вишь, он вследствие отсутствия хозяйки! Читать же такое невмоготу. Срамота! Садисты же они самые натуральные, а не классики! Они же мне заместо расслабухи крысу под кожу пускают. Больно так, что терпежу нет! Хочется взять автомат и расстрелять их всех к едрени матери! Ишь ты - жизнью удивили!
- Да они пишут для души. Для сопереживания. Чтоб душа человеческая страданиями питалась и росла. Чтоб поплакали мы над чужой бедой и от того сами лучше сделались.
- Поплакали? Посопереживали? Знаю я эту вашу тухлую теорию! И кто вам только её внушил?! Да я, может, столько бед и страданий видел-перевидел, сколько другому писателишке и не снилось! А вы сидите, значит, себе в тёплых квартирках, все в шоколаде, попиваете вискарь или, там, коньячок армяшского разлива - и рассуждаете о страданиях!? Только не нужны мне ваши выдуманные страдания, а не выдуманные - тем паче! Ни мне, ни большинству человечества! Так нет же - взгромоздились на хребет, как тля на берёзу, соки из меня сосут и навязывают мне же свои взгляды! Пушкиным в глаза тычут, а он, между прочим, задолжал кучу деньжищь - и в гроб, а жене с дитями расплачивайся!
- А ведь Вы знаете, молодой человек, - поспешил вставить "свои пять копеек" старик, - не пришлось вдове Пушкина за его долги расплачиваться. Государь у нас тогда был хороший - все долги поэта покрыл.
- Слыхал, и вдову его тоже! - не унимается Санчо.
- Про сие ничего не знаю - история умалчивает!
- Это у вас она умалчивает, а у нас она вопиет! А Достоевский? Так этот, вообще, чуть не до трусов проигрывался, - продолжает наступление Санчо.
- Это он в Баден-Бадене не удержался! - живо откликнулся старик.
- О-от! То есть нас, значит, учите, а у самих-то как с ответственностью дело обстоит? Нет ответа? А я усталый, убитый жизнью человек - я, может, и так страдаю каждый день, радости никакой, кроме случайного секса, не знаю - меня побаловать, потешить надо; вы мне развлекухи дайте, изверги, попроще да посовременней, - чтоб я поплясал-попрыгал, похохотал над сальным анекдотцем и о своих-то страданиях хоть на миг позабыл. А от классики вашей - честно скажу - волосы на голове просто дыбом встают, седеют и вываливаются. Убиваете вы меня своими запредельными интеллектуальными нагрузками! Прочёл рассказ какой-нибудь - считай, год жизни долой! Прочёл повесть - три клади! Роман - пять лет списывай! А у меня жизнь одна - моя, любимая, хорошая, единственная - не могу я годами так лихо раскидываться. Да я-то что - не обо мне речь! - вы мне так всю Россию ополовините! Это я вам как государственник заявляю. В Китае ваше место! Туда вас заслать как диверсантов! Их половиньте, а наших-то зачем?! Ну?! - опровергайте! К чему мне читать дребедень вашу?
- Добро ото зла отличать научитесь, молодой человек, чёрное от белого...
- Оп-па, приехали! Да я и сам, без книжек знаю, что такое хорошо и что такое плохо. Глупостями вашими по горло сыт!
- Ну, если Вам наши так не по нутру, вот, пожалуйста: Шекспира возьмите...
- О! Так этот, вообще, полный Йорик! Старьё невероятное, муть с элементами садо-мазо! Не спорю - может, кто от него какую радость и имеет... Какой-нибудь там студентишка-филолог или пациент психлечебницы... Но я-то тут при чём?!
- А-а... Вы тогда хотя бы Евангелие почитайте, молодой человек. Для начала. Одолеете если, тогда для вас вся классическая литература как шкатулка с самоцветами откроется, всеми красками заиграет.
- Какими красками!? Там же одно коричневое толстым слоем намазано, и ничего более. Ну, чёрноты ещё подбавлено. И всё! Нету там других красок. Пострадать им хочется... Записывайся, вон, на стройку или водилой в метро. Или: автомат тебе в руки - и айда на Кавказ. А потом я посмотрю, как ты классику-то почитаешь. Первым, поди, развлекухи потребуешь! Кстати, слышали что-нибудь о серии "Ричард - длинные ноги"? Гая Юлия Орловского произведения?
- Псевдоним?
- Не знаю, не знаю. Мне это всё равно. Роли не играет. Я вот сейчас пятнадцатую книжку купил, а выйдет ещё как минимум семь! И всё прочту! Захватывает потому. Боевое фэнтези. Ещё я этим подзаправляюсь... Как бишь его? Хлебников. То есть - тьфу! - какой Хлебников? - Хлебосолкин. Хлебопёкин. Хавкин. Нет. Не то. Сейчас вспомню... Похлёбкин! Точно - Похлёбкин! О жратве пишет. Энциклопедист. Вот они - писатели на века! А ты меня классикой своей погубить хочешь, последнюю радость отымаешь.
- Всё не так!
- Так, так... Я в литературе-то тоже кое-что кумекаю. Стою скалой, и не вам, бомонду марковскому, интеллигентам дурно пахнущим, меня разубедить! - заканчивает затянувшийся диалог Санчо и, вытянув как знамя уверенный кулак вверх, отходит от старика.
Поначалу у меня сложилось о Санчо ложное впечатление как о пустопорожнем любителе торга. Однако кое-что он всё же покупал. То есть столько всего набирал, что к концу сессии "кое-что" уже не упихивалось в рюкзак.
В тот раз приобрёл он куртку, тот самый алый шарф ("Только за пять!"), диски с музыкой и играми числом с полста, огромные розовые с лоском наушники (в них и пошёл), радиоприёмник, дрель, вузовские ромбики, которые он упорно называл поплавками, запонки из дешёвых, моды давних шестидесятых годов, плюс отхватил у бомжей кухонный комбайн без пластиковой крышки за сто рублей, и как бонус они презентовали ему курительную трубку. Он долго примерялся к трубке, раздумывая брать - не брать, вертел её и так, и эдак, осматривал с пристрастием, скоблил, поглаживал, обнюхивал, засовывал липкий конец в рот, интересовался, похож ли он так на Есенина, затем отдавал весь набор обратно продавцам, вроде как отказываясь, отходил, подходил, снова совал мундштук в рот, прикусывал, посасывал, торговался, и наконец взял. В ответ на моё недоуменное: "Зачем тебе трубка?" - Санчо пояснил, что с недавних пор их собирает. Несколько десятков пережжённых и треснувших экземпляров якобы уже хранятся у него в ящике под кроватью, и в досужий час он вынимает какую-нибудь приглянувшуюся цацу с резной окантовкой, набивает её самым дешёвым, выковыренным из папирос табаком, расслабленно падает в кресло-качалку, что удачно пристроена у него у распахнутого настежь окна, и пыхтит себе не в затяжку, представляя себя то поэтом, то капитаном.
Усталый, но довольный по окончании торговой сессии Санчо торжественно восходит на перрон. Скидывает с плеч набитый свежекупленным хламом рюкзак. Оборачивается лицом к стоящей у ограждения малолетней девочке азербайджанского типа, заговорщицки ей подмигивает и, тыча пальцем вниз, на лужу с млеющей в ней опустившейся личностью, на которую та девочка с задумчивым любопытством глазеет, весьма вежливо интересуется: "Что - папа?" - скверно хихикает и отправляется восвояси.
"Ну ты и накупил!"
"Мало! - режет Санчо. - Одну ценную вещь упустил... Коробку насадок для вибратора... эх, тётка подсуетилась - из-под носа увела! Пока я торговался... - ну ты ж меня знаешь! А ведь копейки мужики просили - раз в десять дешевле, чем это добро в секс-шопе стоит... Свою хотел побаловать...Эх..."
"Коробка хоть запечатана была?"
"Да нет... А на что ты, кстати, грязно намекаешь? Что, пользовались, что ли? И что тут такого! - помыл и в дело!"
"Интересно, сколько нам электрички ждать?"
"Тоже мне - проблема! Пойди да посмотри. Лень? А мне вот не лень. На - покарауль пока."
"Не понимаю - чего они..."
"Ты о ком?"
"Тише!"
Санчо отмахнулся от меня полной ладонью и поспешил к расписанию. Собравшиеся на перроне о чём-то перешёптывались охая. Ветер доносил фразочки: "Она ещё дышит... Она ещё дышит..." - "Она что - стояла?" - "Летела! И прямо под колёса." "Ужас какой!"
Метрах в двадцати от края перрона, ровно поперёк рельса, среди серой гальки, в луже неразборчиво-тёмного цвета лежало нечто, на первый взгляд напоминающее промокший мешок, на второй - большую сломанную куклу. Наряд выдавал профессиональную товарку: тенниска, свитер, куртка, из-под низа которой начинались штаны вроде треников, но далее ничего не следовало, потому что на этом месте туловище упиралось в рельс. Рядом валялась сумка на колёсиках, там же перетаптывалось несколько зевак. "Скорую" хоть вызвали?" - спросил я у старух. Те не ответили. "Так, значит... - провопил вновь возникший рядом Санчо. - Выяснил: поезд будет через сорок минут." По другую сторону путей затормозила неотложка. "Тогда нам на автобус. Спускаемся. Переходим по мосткам... Направо не смотреть!" "А что там такое? Интересное что-нибудь?" Не получив ответа, Санчо потрусил к любопытствующим. "Ничего там интересного нет, уходим!" - крикнул я. Из неотложки выпрыгнули вальяжный врач и женщина-фельдшер, оба молодые ребята, голубые халаты. Подбежавший Санчо показал рукой куда тем идти. "А она, ведь, жива ещё. Без сознания, но кровь фонтанчиком брызгает. Но точно - не спасут. Рожа белая. Ну а если и спасут - что толку? Инвалидкой прозябать? Лучше уж... Да нет - кончается..." Санчо было не остановить - всю дорогу он пережёвывал детали увиденного и делал предположения, отчего и как всё случилось. "Как они сказали: "...сама под поезд бросилась?" Не заметила, наверное. И на ухо, поди, туга была как все старухи. Вот так живёшь себе, живёшь, спешишь куда-то, подбрасываешь уголёк в топку, а как подумаешь - что нас ждёт за поворотом? - и понимаешь, что впереди только ямка или, того хуже, кирпичная стеночка... И всё ближе и ближе... Хочешь отвернуть, жмёшь по тормозам, а тепловоз уже набрал ход... Да..."
КОНСЕРВАТОРИАНЦЫ
- Ну и как там наша богема поживает?! Голодует?! - приветственно кричит Санчо переступая порог и, игнорируя протянутую руку, сразу развёртывается задом, дабы я помог ему стянуть школьной снедью затаренный рюкзак.
- Пребывает в творческом томлении.
- Всё ясно. Опять меня "лечить" думаешь!? Я, мол, надеюсь стать известным писакой, печататься, получать денежку за свои окололитературные опусы и прочее бла-бла-бла! А сам в результате где пасёшься? - на "Прозе.ру"?! Сайте для непрофессионалов?! Подростков, пенсионеров и домохозяек, или тех, которые после работы, а то и во время оной что-то такое пописывают от души и тут же это дело выкладывают в интернет - для общения и не более того?! Для таких же как они - имя которым Никто и звать которых Никак?! Или я ошибаюсь? Тогда опровергай!
- Будучи человеком современным и здравомыслящим, совершенно не верю ни в будущие гонорары певцов с проданных альбомов, ни в гонорары пишущей братии с проданных книг, поскольку и музыка и тексты давно и надёжно сели в интернет. "Всё возвращается на круги своя" - и артист, спев ли вживую, проделав ли свои развесёлые па, не устыдится пройтись с шапкой по кругу по окончании представления. Безусловно, найдутся любители покуражиться над ним и порезонёрствовать, а то и побросать в артиста виртуальными помидорами. Явление обычное...
- Эх! Слушаю я вот тебя... Тщеславия, конечно, Монблан!.. Но ты пойми, дурачок: ведь у каждого из вас, наполеонов от литературы, такая ситуация. Каждый мнит себя гением, но только пока непризнанным, завистниками и интригами сильно подзатёртым. И я понимаю, что без этой веры вам нельзя! Но вот что меня интересует: ты со своей писанины хоть что-нибудь собираешь, кроме радости от вида растущей цифирки читателей за день? С чем бы это сравнить-то?.. Знаешь, как называется тот, кто получает удовольствие без секса? Ладно, не буду обижать. А по мне, так любой мониторомарака, гребущий монету с (по твоему мнению) белиберды, есть настоящий мастер и профессионал. А ты - ноль! Высокая литература, сидящая на сухарях! Не согласен? Ну и кто, скажите, после этого полный идиот, сбежавший из "жёлтого дома" - ты или я?! Ох, богема, богема! Тащи!
- Что там?
- Смотри сам!
- Это с чем? - спрашиваю я, вытягивая из распяченного на стуле рюкзака трёхлитровую белого пластика флягу, залитую до краёв какой-то зеленовато-мутной жижей.
- Первое (ты ж сам себе не готовишь)! Рассольничек! Тёплый ещё... А вот в этой посудине (на два литра, кажется) - гречка с клёцками. А вот в этой - ага! - салат. Да не нюхай, не нюхай - всё свежее! И наконец, - Санчо подымает пакет, - хлеба на неделю. Знаешь, под каким псевдонимом ты в моём коллективе проходишь? Бабулька-соседка с маленькой пенсией, которой ей на еду не хватает. А что ты хочешь? - если б в столовке нашей узнали, что всё это я, словно отмороженный на всю голову, таскаю здоровому лбу-писаке, думаешь, расщедрились бы?
- Сомневаюсь.
- И правильно делаешь!
- Они, что, всё это с тарелок сваливали? - интересуюсь я, поморщившись.
- Ха! - стал бы я тогда тащиться под грузом, зная твою-то брезгливость! Да у них столько всего в чанах остаётся! - тот прогуляет, та заболеет, этому не захотелось на обед идти... А куда добро девать? Либо сливай на помойку, либо вот таким старушенциям раздаривай. Ну, ты доволен? Ладно, не отвечай - по роже ж всё видать! Жалко мне вас, задохликов гуманитарных: к жизни совершенно не приспособлены, работать не умеете, здоровьишком слабы... Зато ухо плющить и языком болтать во все стороны - тут вы мастера!
- Я работаю...
- Ха! - мне бы так работать! С дивана на кухню и снова на диван?! Или в ванну - отмокать?! Взгляните-ка на него: раз в день к монитору кинется, строчки две добавит, слово лишнее уберёт, брюхо почешет и с довольной рожей опять на диван! А каков результат? Что имеем на выходе? Вот упёртости - этого в тебе на десятерых - до последнего сидишь на колоколенке! И пыхтит, типа, он талантище, корифей! Да кто, кроме тебя, знает, что ты - корифей? "Их бин больной" - вот в это я верю! Бездельник и бич - тоже верю! А он: "Корифей"! Ой, не могу!..
- Я работаю, и когда-нибудь...
- Ну что ты всё прикрываешься красивыми словесами: "...да когда-нибудь, да через пятьсот лет - ля-ля-ля - меня оценят"? Да кто о тебе вспомнит через пятьсот-то лет? А я вот что тебе скажу: отправляйся-ка ты, милок, на стройку - поконкурируй там с таджиками, а как денег заработаешь - не жмись - брось их все на памятник. И (заметь!) не себе (это очень мелко и пошло!), а на памятник всем вам, непризнанным гениям, имя которым - Легион. Ну-ну, не плачь! - разве ж я что-то не то сказал? Разве ж ты у нас не принципиальный любитель? Это ведь я - ландскнехт, горбачусь за деньги, а ты же у нас бесплатник. Бес-плат-ник! Ну так как - готов? В смысле - насчёт памятника? Договорились? А назовём его так: "Памятник неизвестному писателю России". Красиво звучит? А главное - гордо! Так и вижу его - огромный тысячетонный факел из исписанных листов и тетрадей - вроде Вечного огня! Как тебе? Кстати, на завтра ничего не планируй - мы давно с тобой на "Марке" не были...
- Врёшь ты всё, полишинель проклятый! - кричу я, смахивая слезу, - нету у меня твоей поганой привычки - брюхо чесать. А если в чём другом и не врёшь, так знай, что не желаю я слышать такую правду! А насчёт завтрашнего выхода... у меня к тебе контрпредложение.
- И куда это?
- В Консерваторию, на вечер симфонической музыки. Не подымай бровь! Концерт для фортепьяно с оркестром, и вдобавок будет секстет (весьма освежающий и абсолютно нравственный!) и квинтет.
- Оп-па! Поздравляю! Я, к примеру, в жизни такие заведения не посещал и такие штуки не слушал!
- Есть возможность наверстать! Получишь удовольствие, заодно приобщишься к прекрасному...
- Так туда, наверное... это...
- Что?
- ...наряжаться придётся?
- Достаточно подобрать что-нибудь поприличнее...
- То есть это как?
- Костюм, галстук (если не научился завязывать - я помогу). Можно джинсы с рубашкой под джемпер, но ни в коем случае не спортивную куртку. Да! - и подворотничок на воротничок совсем не обязательно нашивать...
Тут я обязан пояснить, что наши с ним в последнее время постоянные еженедельные выходы на "Марк" за разной полезной ерундой, включая и охапки галстуков ("А я тебя предупреждал, что это затягивает!" - частенько кричал мой проводник, похлопывая меня по спине и плечам с силой выбивальщика пыли из тряпичного манекена) прервались исключительно из-за слабости моего организма, умудряющегося подхватывать простуду буквально на пустом месте, и потом тяжко и долго, с температурой и кашлем выбаливать...
По предуговорённости встретились очень стандартно - в метро, в центре зала, и никто не опоздал. Располневший за зиму торс Санчо был убран в чёрное однобортное полупальто со светлой прострочкой по канту - довольно франтоватое, с неудачно подобранным кровавым шарфом ("Только за пять!").
- Кого дают? - спросил он.
- Рахманинова, Бартока, Брамса. Тебе что-нибудь говорят эти имена?
- А-а-а... Так... Все разговоры - потом! Ну что, пошли?!
- Прошу!
В вестибюле, сдав полупальто в гардероб и, таким образом, оставшись в редком своём праздничном обличье, Санчо долго вертелся пред зеркалом, напряжённо выпячивая не до конца выбритый подбородок, теребя узел светлого с серебристым отливом галстука... - наконец поёжился, удовлетворённо покашлял, сдунул невидимую пылинку с железной печатки на пальце и по-военному лихо ко мне развернулся.
- Не понимаю, отчего такая ситуация: ты стройный, изящный, даже где-то не совсем лысый дон, а я толстею день ото дня, особенно в праздники!? Что за профессион де фуа? Смеёшься?..
- Видишь ли, Санчо...
- Только не надо околичностей! Вот он я - весь перед тобой! Говори строго по делу: как?
Наряд его был сплошная эклектика: чёрные ботинки, добротные, чёрные, в стрелку глаженые брюки, также чёрный пятнадцатилетней моды пиджак не одного набора с брюками, который он поминутно то расстёгивал напрочь, то застёгивал исключительно на верхнюю пуговицу, галстук с никелированной заколкой, серый, в искру, под стать галстуку, жилет. Совсем плохо обстояло дело с рубашкой - с запонками напоказ и кошмарной потёртости воротничком. И парфюм подкачал - сильный и удушливо-женский.
- Рубашку...
- Что?
- Тебе следовало бы сменить рубашку...
- И всё?! А как с остальным?
- У-у-у... Более-менее.
- Учись! И знаешь, во сколько мне вся эта красота обошлась? Галстук - червонец, рубашка - червонец... Да я понял, понял насчёт рубашки и где её место, но сейчас же поздно кукарекать... Заколка - тридцатка, запонки - тридцатка, брюки - сто, пиджак - сто, жилет - полста, пальто - восемьдесят, шарф - ну ты знаешь почём брал. А ещё у меня вот что есть, - и почти что с млеющим стоном развратника вынул и раскрыл часы. - Карманные, генеральские, с цепочкой! Полчаса со стариком торговался - вдвое цену сбил. Чуешь экономию!?
- А ботинки?
- Из магазина, вестимо. Отдал треть зарплаты... Всё! Не сыпь мне соль на рану! Ни слова больше! - иначе не сдержусь! - тут Санчо всхлипнул и какой-то павлиньей развалкой, прежде за ним не водившейся, устремился по лестнице на самый верх.
На месте Санчо осторожно выудил из недр пиджака свой новый гаджет, приобретённый, как пояснил, по случаю в скупке, "пофоткал", но скоро устал, и, убрав гаджет, вытянулся в кресле в удобной позе пациента стоматологической клиники и попытался заснуть, и даже всхрапнул раза два, но был растолкнут сидящими сзади. Пошарив взглядом по залу, объявил, что наметил для нас удачные места в партере ("Только не сейчас! - зашипел я. - Имей совесть - дождись антракта!").
Во втором отделении юная пианистка с армянским профилем и фамилией, именем Соня, лихо исполнила недолгую, совершенно не авангардную пьеску, за что сорвала вполне доброжелательные аплодисменты, откланялась и готова была удалиться, но дремавший доселе теперь уже в середине партера Санчо вдруг взбодрился, вскочил, забил ладонью об ладонь и прокричал своим оттренерованным на школьниках баритоном: "Браво, Соня! Браво! Бра-во!"
- Неужели настолько проняла тебя классика?
- Суть не в том, чудак, ты, человек! В первом отделении, я заприметил, уже орали "Бра-во!" какие-то старики - да какими слабыми голосками выводили - тьфу, до противности! - так почему бы и мне сейчас глотку не подрать? Что - скажешь, плохо получилось?
- Что ты! - никакого сравнения!
- То-то! Что же до юной исполнительницы...
- О ней у нас разговора не было!
- Ну да, ну да... Так вот... - тут Санчо вздохнул, и далее почесал скороговоркой. - Это вы, интеллигенция, вздыхаете по молоденьким девочкам - и попусту, так - из-за стекла, а мы, профессионалы, на них смотреть не можем! Вот они где у мне все стоят! Сплошное однообразие, как икра для рыбаря в путину. Все эти маты, маты в конце четверти! Да, да - двоечницы, хулиганки, прогульщицы... Как одна просят, чтобы я натянул хотя бы на троечку.
- И ты...
- Удивляюсь, насколько же ты ещё наивен, мой друг! Ну ты что - меня не знаешь? Я тебе, понимаешь, заливаю - а ты мне веришь! И да ещё в таком подсудном, нехорошо пахнущем деле! Я что - себе враг?
- Нет, конечно! Более того, я знаю тебя как человека отчасти и трусоватого.
- Да, я не отказываюсь! Мой удел - лишь вдовушки за сорок, вот кто готов носить меня на руках, к тому же безопаснее - они меня точно под шконки под нажимом родителей не отправят. И тебе того же советую. Под мышкой у вдовушки ты будешь как сыр в масле... Как - не хочешь!? Конечно, для тебя, "эмбрика", они сущие старухи, но они-то себя таковыми не считают! В душе они юные красотки с нерастраченной любовной энергией - поверь мне, цинику и где-то моралисту! Ну так как? Молчишь? Всё озабоченно ищешь свою Дульсинею?
По окончании вечера у лестницы Санчо столкнулся с недавно подбодренной им пианисткой, отчего та чуть не упала, не растерявшись, тут же подхватил её и рассыпался в комплиментах ("Ба! - да это знак!"), объявил себя её поклонником, уточнив, что это именно он выкривал в зале её имя. Соня жиденько улыбнулась, промямлила: "Так это были Вы?"
- Да-с... Учитесь? - наступал Санчо.
- Как Вы догадались? Четвёртый курс.
- Дембель, в смысле?
- Что, простите?..
- Сто дней до приказа?
- Мой друг, - встрял я в их беседу добровольным переводчиком, - интересуется, не заканчиваете ли Вы уже своё обучение...
- Да. Заканчиваю. Это был мой фактически экзамен.
- Ага... - Санчо не улыбался - склабился, кидая голову от плеча к плечу живым метрономом. - И я, бывала-ча, в тайге торил тропу по стланнику...
- Что, простите?..
- Он благодарит Вас за превосходнейшее исполнение и желает всего наилучшего!
С этими словами я утянул от Сони упирающегося Санчо, по пути объясняя ему что он не так сказал.
- ...а от твоего парфюма люди так просто шарахаются!
- Ох, богема, богема! Жизни вы не нюхали - вот что я тебе скажу!
- А ты - нюхал?
- Я!? - аж полными ноздрями забирал! А началось оно с армии.
- Пожалуйста, не порть мне вечер - оставь свои армейские истории на потом!
- Да ты послушай сначала, чудак-человек, о чём я сообщить-то хочу! Забросили, значит, нас, солобонышей, на Землю Франца-Иосифа...
- Так ты, что ж, на Земле Франца-Иосифа побывал?
- И не только! На Новую Землю ещё бросали. А самая южная точка у нас была - Воркута. Да - представь себе! Я когда про Воркуту чего-нибудь брякну, мне сразу: "Ты чего - сидел?" "Если бы! - говорю. - Служил!" "Зеков, стало быть, сторожил?" "А никого я там не сторожил, - говорю. - Секретными программами занимались. А какими - сами понимать должны." Такая вот была песня. И женского полу на сотни километров - ни единой юбки! Ребята, как медведя белого засекут, так наперебой к перископу кидаются, определяют: медведица он али медведь. Друг дружку от перископа, мягко говоря, оттирают - и вдруг самый наш острозоркий как гаркнет: "Да какая она медведица, когда шары под ногами катаются! Медведь он самый настоящий. Не кастрированный!" Разочарованию, понятно, нету предела! А вот сейчас подумаешь - ну чего такого возбуждающего мечтали мы у той медведицы подсмотреть?.. Но это всё лирика. Подожжи-подожжи! Не перебивай, иначе мысль потеряю! Забросили, значит, нас, солобонышей, на Землю Франца-Иосифа. И первую боевую задачу, какую мы там на троих получили, я на всю жизнь запомнил. Называлась она - очищение места опорожнения части. Вот картина для художника: пещера из говна, и я - с кайлом, в противогазе. А на улице минус пятьдесят, между прочим! Так вот я настоящую романтику Севера по самые ноздри вдохнул и полной горшнёй похлебал, а он мне тут про парфюм заливает!..
- А на Кавказе ты очутился, оттого что романтики не хватило?
- А что - на Кавказе?!.. Туда я вполне зрелым мужиком вербонулся. По собственному хотению. Дурак-то не сам идёт - судьба ведёт! Думал - медальку получу. А то и орден! Генерал обещал! Эх, вороги одолели! А главными нашими ворогами были тогда вши, водка, разгильдяйство и сон на посту. Ну и ночные обстрелы, вестимо - если мы днём грузовик местного бая, помидорами набитый, не пропустим. А провозить по инструкции через наш блок-пост разрешалось только военные грузы. Но баю-то это дело не объяснишь... Так чем, говоришь, тебе мой парфюм не по носу пришёлся?
- Сказал бы я, но... Тебе это дело - как тому баю...
- В смысле?
- Не объяснишь...
Обратный путь он шёл понурым, разорялся о впустую потраченном времени, жаловался на странную лёгкость, образовавшуюся во всём организме, будто надкрылья ему подрезали, и лишь в метро вспомнил, чего нехватка - рюкзака за плечами нет!
Расстались мы сухо...
САНЧО И НОВЫЙ ГОД
Этот праздник Санчо традиционно встречает у меня. Справляется недели за две. "Алло! Привет! Ты у кого в Новый Год гостить собираешься?" "Как всегда..." "Дома!? И это когда все нормальные люди по курортам разъезжаются; плавают, акул телесами прикармливают? - а этот, вон, значит, как! Ой богема, ой богема голоштанная!" Наверное, ему кажется, что он издалека и тонко зондирует ситуацию. Я объясняю, возможно, несколько занудно, но хладнокровно, по какой причине к богеме не принадлежу. Он в ответ: "Послушай, дорогой - ты чего такой серьёзный? Ну неужели ты, с твоим - как это у вас, у богемы, говорится... - "обострённым чувством восприятия" - до сих пор меня не раскусил? Ну я же просто прикалываюсь - ничего более! С работы пришёл: взмокший, уставший, глотка от ора болит, - но впереди выходные брезжут, и настроение потому хорошее!" "Ты, кажется, только что что-то про Новый год щебетал? Хочешь присоединиться?" "Да нет, это я так, на всякий случай... Я ж своей ещё не звонил... Потом, и приятель мой один, с Мытищь, к себе зазывает. Так что..." "Ну-ну..."
У Санчо, действительно, имеется давний, с армии, приятель Хиз, тренер-рукопашник, у которого навязчивый Санчо временами гостит, но совсем не потому, что тот его к себе зазывает. Наоборот, приходы старого приятеля ему втягость, ведь дагестанец Хиз, со слов Санчо, ревнует свою молоденькую русскую супругу до одури чуть не к столбу... Секретная женщина Санчо также никогда на праздники Санчо к себе не приглашает, и вообще, выговаривает ему часто, что ей было бы стыдно появиться с ним в порядочном обществе. "Да, я где-то неадекватен, а где-то и хамоват, - откровенничал он, - и ни разу не вручил ей охапку роз, не сводил в кабак, не подарил золотой побрякушки..." "И зря! Это им, девушкам, нужно, они потом этим до конца жизни хвастают перед подружками и соседками - как вояка медалями, а ты лишил её её наград. Но всегда ведь есть возможность исправиться? Метнэ?" "Это не я понимаю, - вскричал он, интуитивно точно переведя на русский мою иноязычную вставку, - это она мне в глаза этим тычит и кричит, что я жадный! И тогда я подтверждаю: да, жадный, да, пошлый, но и ты, солнышко, иногда, если подумать, ну прямо дура дурой! - я же, говорю, готов пойти с тобой в магазин, и ты там сама выберешь себе (по разумной цене, конечно!) всё что пожелаешь, - но ты же со мной не идёшь! А она возмущается! И говорит, что сам я от сохи! Да, говорю, от сохи, да, тот самый червь из туалета..." "И в том твоя ошибка! Тащить мужчину в ювелирную лавку подталкивая в поясницу стволом виртуального автомата?.. Нет! Мужчина сам должен догадаться радостно выложить две зарплаты за стандартную литую побрякушку (даром, что из золота!), которую он затем не преминет преподнести своей ненаглядной на вытянутых руках, застыв в красивой стойке на одном колене где-нибудь на виду у публики, лучше - в ресторане. И тогда женщина, бегло оценив презент, кисло мужчине улыбнётся и лобызнёт его в щёчку, и весь вечер будет демонстрировать своё хорошее к нему отношение..." "Ты её не знаешь! Такая не улыбнётся! Ты даже не представляешь, какая она брюзга!"
Ближе к дате Санчо снова закидывает удочку, но, чувствуя твёрдое моё к нему расположение и готовность принять, медлит, чуть не по-женски отказывается, говоря, что просто разрывается, уж и не зная к кому заглянуть. Наконец в девять вечера 31-го он сообщает, что там у него не получилось, а тут не срослось в последний момент, поэтому, так и быть, он сейчас ко мне подвалит ("Чего взять?"), и я понимаю, что, не только мне, но и всему дому (у Санчо, при отсутствии музыкального слуха, довольно мощный баритон) караоке-ночь обеспечена.
Просыпается он первого вечером, но только затем, чтобы посетить туалет, доесть салат (столовой ложкой с кусками десятью хлеба вприкуску за секунды – дают себя знать боевые рефлексы), и снова броситься в постель. Второго он начинает не спеша собираться: бреется, одевается, шнурует берцы, охлопывает себя по карманам - не забыл ли чего, набрасывает на плечи бессменный рюкзак, говорит: "Ну вот, пожалуй, я..." - топчется у двери... И тут к нему приходит идея. "О! – своей ещё не звонил!" Потрясая памятливым перстом, Санчо бросается к аппарату, а меня с немой фамильярностью выпроваживает из комнаты ("Ну ты же понимаешь... Интимный разговор и всё такое прочее..." - вижу я красноречивые фразы, вылепленные на его рожице иероглифами морщин). В этот момент я уже предполагаю дальнейшее. Не проходит и получаса как Санчо устало зазывает меня "к себе". "Поговорил?" Санчо выдыхает: "Угу...". Медленно рассупониваясь и расшнуровывая берцы, бормочет, что вот, так вот получилось – сегодня она к родне едет, а назавтра приезжает её сынок на побывку. "Глупости, конечно – парень он взрослый, летуха, сам за девками бегает и давно всё понимает... но её ж не убедишь! Она вот чего опасается: сынок отпирает дверь, заходит, а в это время голая мама пыхтит в знаменитом наклоне. Объясняю, что можно легко и надёжно закрыться изнутри, а она визжит, что такие кошмары ей ночами снятся!"
Видя, что его шуточки не проходят, Санчо мнётся, мечется в поисках непонятно куда засунутых часов, о которых раньше не вспоминал. Наконец часы найдены. В поникшей голове его очевидно происходит мучительнейший мыслительный процесс... "А знаешь, - вдруг восклицает он радостно, суетливо засупониваясь и вновь зашнуровывая берцы, - за чем я всё-таки сейчас поеду?!" Выясняется, что у него в коммуналке стоит без дела компьютер последней сборки, многоядерный, невероятно быстрый и памятливый, которым он побаловал себя к празднику, стоит совершенно попусту, а на нём, между прочим, спокойно можно играть! И он сейчас этот компьютер сюда приволокёт – когда и поиграть как не на досуге!
Спустя три часа он стоит на пороге потный и взбудораженный. "На – держи!" - хрипит Санчо, переламываясь в поясе как гирю опускает в ближайший угол перетянутый скотчем чёрный ящик, а сам с монитором под мышкой спешит к столу, где и устанавливает обнову. Затем идёт к ящику.
"Ножницы давай! Вот, тут ещё провода в пакете... Ага... Надо ж проверить: работает, нет? Мало ли, что при переноске могло приключиться – может, задел обо что? Ну, ты доволен?"
"А почему я должен быть доволен?"
"Ах, ну да, ну да! – позабыл совсем: мы же такие доны, нам чужого не надо! Что чужое, то нам втягость, нам было бы лучше, если б этого не было всего вовсе! А то, что не только я, низковатый в разных смыслах, и где-то ниже поясницы несколько толстоватый и тяжеловатый, но и ты, худой стройный дон, теперь легко сможешь, к примеру, зенитную башню зачистить, через "чистилище" пройди – это для тебя как: наплевать и к делу не относится?! Разве я тебе чего запрещаю? Пользуйся!"
В этот момент мне становится стыдно. "Знаешь что, Санчо..."
"Так... Разговоры потом – лучше помоги приспособить агрегат. Вот так... Включаем... Смотрим... Фурычит!"
Санчо поудобнее размещается на стуле, для чего трётся ягодицами о сиденье (так заражённая глистами собака трётся задом об асфальт), потрагивает динамики, крутит колёсико регулировки звука, прилаживает "мышку" к руке и, удовлетворившись, крякает. "Вот она, любимая моя "стрелялочка"... Ну что, пробежимся со "Штурмгевером"?.."
После Рождества Санчо все-таки покидает меня, оставляя в квартире упомянутую выше технику, а также вновь привнесённые бинокль, фотоаппараты, два тяжеленных и безумно дорогих усилителя звука, три проигрывателя дисков (один с функцией записи), ноутбук, музыкальный центр, два динамика величиной со стул (каждый) и два динамика величиной со шкаф (каждый) - всё, что потом он будет в течение года постепенно уносить к себе, и к декабрю как раз управится.
САНЧО И "ПЛАЗМА"
Утренний его звонок меня взбодрил как чашка обыденного растворимого, весьма среднего рода кофе. Зашёл, как всегда, с околичностей:
"Ну здравствуй! Вот и я... Как там богема наша поживает? Чего-нибудь накропал за вчера?"
"Нет. - отрезал я ему с жёстким отточием (меня частенько раздражают эти его назойливые телефонные вторжения). - Говори сразу - что нужно?"
"Подожжи-подожжи! - как это ты так: хоп! - и деловой тон набираешь? То есть, мягко говоря, меня посылаешь? А пообщаться по-приятельски?.. А просто поговорить?.."
"Интересно - о чём?!"
"Ну хотя бы о том, получается ли в современном мире у неизвестного писаки (прости, обмишурился - писателя) пробавляться одним литературным трудом?.. Ладно, не буду наступать на больную мозоль. Короче... Тут "плазму" со скидкой рядом толкают, пятьдесят два дюйма! Акция у них. Пятьдесят два, представляешь! О такой "плазме" я мечтал всю свою сознательную жизнь! В общем... Сегодня ты мне можешь понадобиться..."
"Зачем?"
"Ну... так просто..."
"Ты, что ж, хочешь, чтоб я её тебе грузить помогал? А у меня, между прочим, сердце..."
"Подожжи-подожжи! - не горячись! Ты меня послушай! Просто поприсутствуешь. Я ж в этих "плазмах" чёртовых не разбираюсь совсем..."
"Можно подумать - я разбираюсь?! Потом, они не модны уже давно - эти твои "плазмы", если хочешь знать - слишком тяжелы и не такие тонкие как "жидкий кристалл".
"Тонкие, тяжёлые - мне это роли не играет! Я как поставлю её в одно место - и пущай её стоит! Я зарядкой с ней заниматься не буду. Ну пожалуйста!.."
В магазине он долго прохаживался возле полюбившегося экрана, щупал, поглаживал его как родного и изводил консультантов бессмысленными вопросами, показывая компетентность. Консультанты сами мало что знали, однако, раскусив вполне готового покупателя, отвечали ему довольно бодро, хотя и невпопад. Наконец он махнул рукой и пошёл оформлять покупку.
"Узнал, во сколько доставка обойдётся, и, представляешь? - сумасшедшие бабки запрашивают! - бубнил он, не забывая одновременно отслеживать процесс упаковки обновы. - Как думаешь, вдвоём это чудище дотянем? Я ведь тут недалеко живу - два квартала..."
Я, конечно, посмотрел на него критически (а он похлопал честными глазами), но всё же приподнял коробку за угол - на всякий случай, оценивая вес - и мне, добровольному грузчику, показалось тогда, что коробка наша не такая уж и тяжесть.
"Ну что? - взяли!?"
Со стороны мы смотрелись, наверное, лилипутами с парусом, расправленном на мачте, а может, муравьями, на полусогнутых лапках волочащими в муравейник осиновый лист, причём один муравей был поджарый и в долгополом плаще, а другой - ухряпистый и в куртке.
"Стоп! Передохнём, а потом срежем дворами."
"Санчо, - нет! Мы умрём пока эту хрень к тебе доставим. Заказывай машину."
"Ага! Губозакатывающую?"
"Санчо!!!"
"Шучу я, шучу! Хорошо, давай на метро попробуем. Одна остановка - всего и делов! А чего? Нет, конечно, если скажут нельзя - то нельзя..."
Когда униформенная старушка потребовала оплатить провоз габаритного багажа, Санчо по инерции поторговался, но, даже убедившись в неумолимости траты, особенно не расстроился!
"Тридцатка или две тысячи?! - шептал он мне. - Ты разницу заметь!"
"Стой, стой! Куда поскакал? Куда?! Всё!"
На лестнице хлипкая ручка картонажной коробки хрустнула, шипнула и осталась в моём кулаке, а огромный параллелепипед запрыгал вслед за Санчо по мокрым ступенькам. Вся конструкция набрала приличную скорость и, видимо, только поэтому не завалилась на бок. Закончив спуск, Санчо встал, оглянулся, попридержал дрожащую коробку, а тут и я подбежал.
"Т-ты чего з-зад отпускаешь?!" - кричит Санчо, в запале начиная заикаться.
"А это видишь?" - кричу в свой черед я, сунув ему под нос кулак с клочком картона.
"Бывает... - выдыхает Санчо примирительно, поправляет съехавшую на бок "гондонку". - Совсем эти японцы обалдели - эдакую тяжесть и эдакими ручками оснащать!"
"А кто эдакую тяжесть за эдакие сопливые ручки таскает по метро?"
"Да я понял, понял уже, что чуток обздался, но не подниматься же теперь наверх, в самом деле!? Интересно, она цела? Ты, случаем, звон не слышал? Обидно будет, представляешь: прём её, прём, допрём, откроем - а там всё разбито..."
"Всё может быть... Между прочим, ты не туда повернул, к твоей станции - вон на ту платформу. "
"Да я тут сейчас подумал... Мы эту "плазму" (у меня-то её всё-равно пока негде ставить)... - мы её к тебе подвезём. Подожжи-подожжи, не говори сразу "нет"! Ты меня послушай! Вот чудак: ты будешь смотреть фильмы на таком вот экране - это ж твоя прямая выгода, а я... ну, может через полгода-год только её и заберу. И обещаю - приеду на машине. Согласен?"
"А сейчас мы повезём эту "дуру" на метро через весь город?! С двумя пересадками?! А я уже и так весь мокрый!.."
"А куда деваться? Полдела, считай, сделали..."
Привычный к нагрузкам Санчо шёл по-спортивному зло, интенсивно вилял ягодицами, но, к моей радости, быстро притамливался, и тогда спрашивал меня: "Ну как, устал небось? Отдохнёшь?" - и когда я отвечал ему, что, мол, ничего, не волнуйся, ещё, пожалуй, погожу чуток, он жёстко требовал остановки беспокоясь исключительно о моём самочувствии.
"Вот идиоты!" - не выдержала какая-то баба, когда мы затолкали коробку в вагон на кольцевой. Фраза была пущена так, на воздух, но всем сразу стало понятно - о ком речь. К счастью, обошлось без продолжения. А была ещё пересадка с двумя эскалаторами, и всюду наш упаристый приход народ встречал недовольным бурчанием. "В час-пик "плазму" - и на метро!" Слыша такое, я молча опускал глаза, Санчо же, несмотря на усталость, довольно жмурился, очевидно, радуясь, что стольким людям демонстрирует своё "богатство".
А вот пример его милой беседы то ли с приглянувшейся рыжеволосой пассажиркой возрастом не более семнадцати лет, то ли с расположившейся у ней на коленях мелкотравчатой псиной одного с хозяйкой окраса.
"Ой какая чудная собачка! И как нас зовут?"
"Люська."
"Люська, Люська! Поедем на границу, Люська? Родине служить! - (Санчо уверен, что в камуфляже он вылитый военный, непременно офицер, подзадержавшийся на службе, не хватает только фуражки, стоит на этом твёрдо - не переубедить!) - Я там тебя откормлю. Была такая - будешь такой. Ну, поехали? Сколько ей?"
"Четыре года."
"Да? А выглядит щенком. Ну да всё равно: раскормлю - вырастет. Ну так как, Люська - поехали?"
"Она подумает..."
"Ай ты, хорошая! Рыжая ты моя Люська! - распинался Санчо, не переставая жмуриться, и далее - с переходом на вкрадчивый тон, с заглядыванием в хозяйкины глаза. - Рыжие - они ведь все хорошие, правда?.."
"Знаешь что, - просипел я, когда мы выбрались наконец с нашей бандурой наверх, - теперь мы точно её не донесём. До меня и налегке-то пятнадцать минут хода, да в горку, а тут..."
"Так ты, что же, предлагаешь до твоей хаты пешкодралом, что ль, пыхтеть?! А троллейбус на что?!"
"А нас в него пустят?"
"Ха! Смотри как это делается... Вон, кстати, пустой едет! Взяли! Побежали!"
Лично у меня этот спурт забрал последние силы, так что на финише вид я имел измождённый и растрёпанный, но и Санчо не выглядел свежим кавалером. Пред дверьми он тяжко опустил свой край и помахал водителю дрожащей рукой - мол, такое дело, габарит
Другие книги скачивайте бесплатно в txt и mp3 формате на prochtu.ru